Теперь, когда вы знаете о письме Ирины и прочли про этот первый серьезный эпизод в ее биографии, вы поймете, что все, окружавшее меня в доме отдыха, я воспринимала совершенно по-особому. В сущности, я словно жила в каком-то ином мире, в котором дом отдыха точно переместился в мир Ирины или Ирина перенеслась в дом отдыха. От этого образовалась довольно интересная смесь, которую я с удовольствием время от времени потягивала, чтобы поддерживать свое настроение на нужном уровне. Получилось такое у меня впервые в жизни — просто благодаря стечению обстоятельств.
Правда, мне было немножко неудобно показываться на глаза человеку с усами, так называемому Стефану. Не только из-за глупого разговора, после которого я сбежала, а еще и потому, что, когда он постучал в мою дверь, он мог услышать, как я плачу.
После слез всегда становится легче. И у меня отлегло от сердца, я уснула, а когда проснулась, перечитала письмо Ирины и многое обдумала. От вечернего настроения не осталось и следа, мне казалось теперь, что его и быть не могло. Я уже другими глазами смотрела на торжество в честь архитектора, ничто меня не раздражало, а наоборот, мне было смешно. Должно быть, поэтому я стала испытывать чувство некоторого превосходства над этими «мужчинами среднего возраста». Они все до одного хотели мне понравиться, мне, ничтожной девчонке, только потому, что я была очень молода и, вероятно, до известной степени привлекательна. Короче говоря, еще немного — и я готова была бы на какое-нибудь озорство. Мне хотелось посмеяться над всеми этими дяденьками. Но я не знала как, да и игра не стоила свеч. Думаю, что меня не следует судить особенно строго за подобные мысли, вы ведь и сами должны признать, что сопоставление было явно не в пользу здешнего общества: с одной стороны, Ирина с ее таинственным Стефаном и, с другой — Стефан № 2 и компания.
Я нарочно опоздала на завтрак. Когда я спустилась в столовую, было уже десять часов. Там было пусто, и завтрака мне не оставили. Очевидно, директор решил со всей строгостью применять правила внутреннего распорядка и по отношению ко мне. Но я мнительна и подумала, что он, наверное, не слишком доволен моим вчерашним поведением. Хотя, как вы знаете, я изо всех сил старалась держаться со всеми вежливо и приветливо.
Мне совершенно не хотелось есть, собственно, потому я и опоздала, но тут я почувствовала себя забытой и обиженной. Вот что значит не иметь характера!
Я решила пойти в горы. Кроме шумов на кухне, в доме отдыха не было слышно никаких признаков жизни. Может быть, господа отдыхали после вчерашних торжеств или у них были какие-то неизвестные мне занятия.
В организации моего побега из дома было только одно упущение: я не взяла с собой подходящей обуви. Но если пожертвовать на развитие туризма в Болгарии те туфли, в которых я была, на худой конец они тоже годились.
Я вышла на освещенную солнцем поляну перед домом. Из леса тянуло холодом, а горы, хоть и сверкали на солнце, выглядели снизу пустынными и надменными. Мне надо было самой составлять себе компанию. А в то утро я занималась этим уже более чем достаточно.
Если бы поляна не была покрыта травой, я начертила бы себе классики и поиграла бы в одиночку. Но так... Я огляделась вокруг в полном отчаянии. И тут у меня мелькнула странная мысль. Я решила позвать на прогулку Стефана № 2. Это желание трудно объяснить, но, видно, если разговор остается неоконченным, испытываешь чувство, будто не сведены какие-то счеты.
Я постучала в его дверь, он тут же откликнулся. Я заглянула в комнату и вежливо улыбнулась. Стефан сидел с отсутствующим видом перед пишущей машинкой.
— Приглашаю вас на прогулку, — сказала я. — Если хотите.
Такое приглашение не может не взволновать, но Стефан воспринял его как нечто вполне заурядное и тотчас согласился.
Вскоре он уже вел меня по крутой тропинке прямо к хребту, делая вид, что не замечает, как я запыхалась. Сердце у меня готово было выскочить, и самое удивительное, что удары его превращались в цветные круги, всплывавшие один за одним у меня перед глазами.
Остановились мы у каких-то скал и спрятались за ними, потому что поднялся ветер.
— Здесь наверху всегда ветер, вам надо беречься, вы ведь слабенькая, — сказал Стефан.
Это было сказано покровительственно, и совсем уж по-отцовски прозвучало, что я слабенькая. Я ничего не ответила. Меня снова стало разбирать любопытство, и я решила: пусть говорит все, что хочет, а я буду помалкивать. Все-таки, взглянув на него, я не утерпела:
— Усы нынче носят в комплекте с бородой.
Он задумчиво посмотрел на меня и ответил очень серьезно:
— Вероятно, вы правы... Или отпущу бороду, или сбрею усы. Сегодня решу.
Конечно, он валял дурака и издевался надо мной. Но я не стала обижаться.
Мы полезли дальше.
— Дайте мне руку, а то вам будет трудно, — предложил он. — Дальше еще круче.
Я согласилась — почему бы нет?
Действительно, мы двигались теперь вверх легко и быстро, я прямо возносилась, затрачивая минимум усилий. Видно, он был очень сильный или я была очень легкая — какие-то сорок восемь килограммов. Так или иначе, мы скоро дошли почти до самого хребта.
— Еще чуть, и увидим Софию, — сказал Стефан.
— Вот уж не жажду, — выпалила я.
Он посмотрел на меня удивленно. Потом сказал:
— Все равно ее почти не будет видно. Туман.
Так и оказалось. Любимая столица была укутана грязно-серым одеялом, и было занятно смотреть, как кое-где, точно белые призраки, выплывают отдельные здания.
Мы сидели рядом, и так как укрыться от ветра было негде, нас здорово продуло. Он набросил мне на плечи свою куртку, и я прижалась к нему. С этим человеком можно было не разводить церемоний.
— У вас, наверное, есть какие-то особые причины не любить Софию? — спросил он.
— Нет... Просто надоедает жить на одном месте... И потом важно, что́ тебя привлекает, что́ — отталкивает. Я не раскладывала всего по полочкам, но, видимо, вернее всего будет сказать, что мне здесь надоело. Разумеется, если со мной в этом городе случится что-нибудь необыкновенно приятное, я его, может быть, и полюблю...
— Значит, у вас все продумано?
— Нет... Я сейчас только выдумала.
Помолчали. Потом он взглянул на меня, а я на него, и мы улыбнулись.
— А что же это за третья причина? — спросил он.
Я не поняла, что он имеет в виду.
— Какая причина?
— Третья... Помните конец нашего вчерашнего разговора? Перед тем, как вы ушли с... юбилея.
— А... вспомнила. Только вы тогда были не слишком любезны.
— Верно... Но ведь я потом сразу подошел к вашей комнате и извинился... Так какая же третья причина?
— Моего нахальства? — спросила я мстительно.
Он схватился за голову в знак глубокого раскаяния.
— Ладно, — сказала я. — Бог с вами. Никакой третьей причины нет. Просто компания меня разозлила.
Конечно, я наврала, дело было не в этом, но попробуй объяснить!
— Чем же вам досадила компания? Люди как люди.
— А это торжество? Букет?
— В этом нет ничего плохого.
— Да, если б все не было организовано директором.
— Ну и что из этого?
— Совсем другое дело, если б это произошло естественно... Разве вам не было смешно? Я ведь видела, как вы посмеивались... в усы.
Он улыбнулся и погладил свои усы.
— Конечно, было смешно, но ничего неприятного я не ощутил. А смешное тоже встречается не так часто. Надо было смеяться, а не злиться.
— Да, но у меня нет времени на такие глупости.
Это я выдала, сама не зная точно, что я хочу сказать. Верно было то, что в таких ситуациях, как вчерашняя, меня всегда охватывает нетерпение. Плохо только, что я, как выдам что-нибудь этакое, потом стараюсь это объяснить. Гораздо хитрее замолчать, и тогда будешь казаться вдвое умнее. Но он спросил меня, как это — у меня нет времени и куда я так спешу. И тут меня прорвало:
— Потому что люди занимаются совсем другими вещами... куда более умными, более полезными, более важными. Что это такое — чтоб взрослые мужчины преподносили друг другу цветы и танцевали танго! И ухаживали за девчонкой вроде меня. Во всем этом было что-то очень обидное. Что-то бессмысленное, искусственное. А если б я не приехала, что бы вы делали?
После этой тирады я замолчала, а мой собеседник, наморщив лоб, задумался и озадаченно почесал себя за ухом.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Не будем больше говорить на эту тему... У вас есть друг?
При других обстоятельствах я бы не стала отвечать на такой вопрос, но с этим Стефаном разводить антимонии не имело смысла, кроме того, я сама пригласила его на прогулку, и вообще моя позиция была слабее. Поэтому я должна была вести разговор на условиях, которые предлагал он. Но я тоже могла предлагать условия.
— Есть, — сказала я. — Даже двое.
— Как так?
— Очень просто. Первый не знает про второго, и наоборот. Знаю только я.
— И это не причиняет вам неудобств?
—Да, неудобно, очень разбивается время.
— Я не это имел в виду... Я говорил о неудобстве другого рода...
Я взглянула на него удивленно:
— Нет. Это даже приятно. Не соскучишься. С одним, скажем, я иду в кино, с шести до восьми. Потом говорю ему — до свиданья, мне пора домой. И тогда начинается ночная жизнь со вторым.
— Что значит — ночная жизнь?
— Заведения и всякое прочее... Ходим в гости... Танцы, водка... Разврат...
Он посмотрел на меня недоверчиво и только тут понял, что я над ним смеюсь.
— Сочиняете?
Я вежливо кивнула.
— А если говорить серьезно?
— Зачем же говорить серьезно?
— Как хотите.
Я задумалась.
— Хорошо, — сказала я, — будем говорить серьезно... Я вам отвечу... У меня есть друг. Его зовут Стефан.
Я взглянула на него. Похоже было, что он заинтересовался.
— Только мы с ним очень редко видимся... У него такая профессия. Он всегда в пути... Знаете, какая у него профессия? Он радист на реактивном пассажирском самолете. Постоянно рискует жизнью. Поэтому я и живу в вечной тревоге и напряжении. Всегда жду плохих известий. Если ночью зазвонит телефон, я цепенею — вдруг сообщат о катастрофе. Это ужасно, когда у твоего друга такая профессия.
— Но зато романтично, — сказал Стефан.
— Это верно... Знаете, если вдуматься, я, в сущности, и... влюбилась в него, если можно так сказать, именно потому, что он радист реактивного самолета. В этой профессии действительно есть что-то романтичное, и это на меня повлияло... А так он, знаете, не слишком разговорчивый, угрюмый, худой, чаще всего молчит, вообще в его внешности есть что-то мистическое. Да и в поведении. Звонит он мне редко. Мы с ним так условились — что только он будет мне звонить, когда захочет. Это не слишком приятно, но в этом есть и свои преимущества. Я чувствую себя вполне свободно с другими молодыми людьми, моими друзьями. Они знают, что у меня есть кто-то вроде жениха, хоть его никто и не видел, и ко мне не пристают. А это лучше всего — когда можешь дружить с ребятами и не брать на себя никаких обязательств. Если б не было этого... Стефана, казалось бы ненормальным, что никто из компании не становится моим близким другом, то есть любовником, если выражаться точнее. А так все выглядит... так все в порядке. Я время от времени встречаюсь с моим радистом, все это знают и относятся ко мне как к хорошему, доброму товарищу. И ничего сверх этого. Притом я их предупредила, что знакомить его с ними не буду. Это дело мое.
— Да, странные у вас отношения с этим радистом, если и он не интересуется вашей компанией.
— Странные, — ответила я на реплику усатого Стефана. — Мой радист и правда необычный человек. Но что делать. Не выбираешь ведь... уж с кем судьба сведет. Вы, наверно, знаете, в таких случаях словно слепнешь. И потом вот еще что... Привыкаешь к кому-то одному... вы понимаете, что я хочу сказать. Привыкаешь и уже не можешь себе представить, что с кем-то другим ты могла бы так же... Знаете, почему люди бывают верны друг другу? Именно потому, что привыкли к одному человеку и не могут настроиться на другого. Да, да!
Я взглянула на своего собеседника. Он смотрел с весьма озадаченным видом куда-то вперед, на прикрытую туманом столицу.
Здесь я должна сказать, чтобы не вносить лишнюю путаницу, что вся эта история с радистом на самом деле гораздо сложнее. До этого дня у моего радиста не было даже определенного имени. Не в том смысле, что компания не знала о нем, — нет, она знала его очень хорошо, с массой подробностей. Но дело-то в том, что такого человека вообще нет на свете, точнее, он не существует физически. Однако эта деталь известна только мне. Все остальные этого не подозревают, они считают, что в авиационной кампании «Балкан» работает такой товарищ, мой приятель. Радист этот для того и существует, чтобы обеспечивать мне удобства, о которых я говорила Усатому. Представьте себе, какой это ужас — сближаться с каким-то парнем только потому, что считается неудобным ходить без кавалера. Ведь этот парень может отравить тебе жизнь. Вот на этот предмет я и сотворила себе радиста.
Но само имя — Стефан — я придумала, когда сидела, съежившись под курткой Усатого, на горном хребте и мы смотрели на белеющий сквозь туман город, где живет моя компания, мой отец, моя мать, радист и все остальные... Впрочем, есть на свете еще один человек, о котором я могу думать. Могу и рассказать. Но это отдельная история, и я ее оставлю на потом.
— Ладно, хватит мне занимать вас своей особой! — сказала я. — Расскажите теперь вы что-нибудь.
— У меня нет ничего интересного. Ничего похожего ни на вашего радиста, ни на вашу компанию... Но раз уж мы разговорились и дошли до исповедей, скажу вам коротко, что я журналист. И это все.
— А в какой вы газете работаете?
— Ни в какой. Езжу туда-сюда, понемножку собираю материал и пишу.
— Как трудолюбивая пчелка, да? — не вытерпела я.
Он улыбнулся.
— Вы знаете, ваша злость начинает мне нравиться.
— Что поделаешь, не могу удержаться. Но ведь неплохо сказано?
— Неплохо. Именно как пчелка. А потом выдаю соты с медом для общего пользования.
— А мед получается вкусный? — еще более нахально спросила я.
— Как вам сказать... Пока я его произвожу, он кажется мне вкусным. Я даже облизываюсь.
Если меня попросят сказать, что я думаю о журналистах, мне будет трудно это объяснить. В этой профессии для меня много неясного. Ты должен писать и о том и об этом. Ну а если тебе неприятно писать о том, о чем ты вынужден писать, если это тебе не близко и, главное, если ты не можешь сказать по данному поводу ничего нового, у тебя нет никаких собственных мыслей или соображений, что тогда? Может быть, надо уметь все принимать близко к сердцу, чтобы, о чем бы ты ни писал, все тебе было интересно, и тогда и другим будет интересно читать. Вообще сложное дело.
Все это я попыталась выложить Стефану.
— Я в этой профессии понимаю еще меньше, — ответил он.
Он шутил, но не слишком удачно. Ясно было, что он не хочет говорить о себе. Меня всегда разбирает страшное любопытство, и если я отправилась с ним в горы, то именно ради того, чтобы понять, что он за птица. Если бы я стремилась рассказывать ему о себе, я могла бы придумать тысячу всяких историй. Но какой бы для меня от этого был толк? Никакого!
— Ладно, — сказала я, — раз вы не хотите ничего мне рассказывать, давайте двигаться, я совсем замерзла.
И я высвободилась из-под его отцовского крыла. Меня прохватило ветром. Этот же ветер, вероятно, гулял и над городом: над одним краем котловины туман рассеялся, и стали появляться те новые кварталы слева, где сейчас много строят. Если студентов-архитекторов захотят поучить, как надо располагать город, пусть их приведут на этот хребет. Отсюда им могут показать, что сделано хорошо, что неправильно и в чем ошибка. Вообще могут объяснить, как расставлять кубики, чтобы игра шла по всем правилам.
Вниз мы спустились сравнительно быстро, раза в два быстрей, чем поднимались.
Время было уже обеденное, и мы застали всех наших компаньонов за общим столом. Они уже ели суп. Когда мы вошли, воцарилось молчание. Тем не менее с нами поздоровались вполне любезно, кое-кто даже попытался мне улыбнуться. У архитектора Станимирова под глазами были мешки, щеки и губы приняли лиловый оттенок — видно, он здорово перебрал в первую ночь своего сорок первого года. Манасиев выглядел больным — ни кровинки в лице, особенно бледным казалось его плешивое темя. Только молчаливый Петр был свеж как огурчик. Судя по всему, этот человек был трезвенником, вегетарианцем и женоненавистником одновременно. Тихий, словно муха, осторожный человек. Директора не было, да, в сущности, он и не должен обедать с отдыхающими. Но он вообще не появился во время обеда. Вероятно, не мог прийти в себя после юбилейной ночи.
— Мы ходили гулять, — сказал Стефан. — Дошли до самого хребта и смотрели на Софию.
— Можно вам позавидовать, — сказал архитектор без всякого выражения.
— И вели очень интересный разговор, — дополнила я наивно.
— Могу себе представить, — так же равнодушно отозвался Станимиров.
— Жалко, что мы не позвали и вас, — сказала я приветливо, оглядывая всю троицу: — Было бы еще веселей.
— Не сомневаюсь, — равнодушно ответил архитектор.
Я уверена, что мы со Стефаном напрасно объясняли, где мы были и что делали. У компании по этому вопросу было совершенно определенное мнение, и разубедить их было невозможно. Мне, разумеется, это было до лампочки, и я говорю здесь об этом только для того, чтоб было понятно, какая установилась атмосфера.
Я ем очень быстро. Первой закончив обед, я сказала всем «до свиданья» и поднялась в свою комнату.
Интересно, как легко человек привыкает к новым обстоятельствам. Со мной по крайней мере это так. Когда я вошла в свою комнату, мне вдруг стало приятно, меня охватило ощущение полного покоя. Достаточно, видно, переночевать в новой для тебя комнате, увидеть там сон, пережить какое-нибудь воспоминание, как она превращается в твою личную берлогу, твое убежище, укрывающее тебя от остального мира, где ты можешь думать и вспоминать сколько душе угодно. Говорят, что кошки никогда не меняют жилье. Вероятно, потому, что не могут расстаться со своими воспоминаниями.