Любовь

ГЛАВА XIV

Примерно через месяц, в середине июля, Стефан позвонил мне по телефону. Он сказал, что его отпустили из больницы на вторую половину дня, в восемь часов вечера он должен быть у себя в палате. До восьми остается около полутора часов, но он хотел бы меня видеть, пусть даже ненадолго, потому что ему нужно посоветоваться со мной о чем-то важном.

Моя компания собиралась в этот вечер в ресторанчике при гостинице «Балкан» в половине девятого. Нам предстояло обсудить детали летней поездки к морю, в Созополь. Какой-то тип собирался принести особые купальники, по особым же ценам. Стало быть, время у меня было, и я согласилась встретиться со Стефаном.

На бульваре «Витоша» есть такая кондитерская, «Роза». Совсем маленькая, с тремя-четырьмя столиками и тремя-четырьмя полуизолированными кабинетиками. Вообще довольно уютный загон для молоденьких ягнят. По дороге в кондитерскую я думала, о чем может советоваться со мной мальчик Стефан? О чем другом, если не о своей предполагаемой женитьбе на девице Ирине. Я, разумеется, дам ему самые объективные и бескорыстные советы.

Стефан был уже в кондитерской, он занял отдельный кабинетик, так что я едва его нашла. Прежде всего мы, конечно, произвели взаимный осмотр. Лицо у него немного пополнело, но вид был еще болезненный, может быть, потому, что именно в это время дня у туберкулезных поднимается температура. Вероятно, от этого и глаза у него блестели, точно он успел выпить рюмку коньяка. С одной стороны, он выглядел теперь более мужественно, чем в больнице, с другой — черты его не казались такими тонкими, и это меня слегка разочаровало. Вы, может, этого не знаете, но больные туберкулезом обычно хорошеют. А когда они выздоравливают и полнеют, то часть их обаяния теряется. Поэтому я сказала Стефану:

— Это хорошо, что вы начали... прибавлять в весе. Но послушайтесь моего совета — не переборщите. Ведь человек выздоравливает не оттого, что толстеет. Можно выздороветь и не разжирев... хотя вам еще до этого далеко.

— Вы снова делаете мне замечания как медик. Я не хочу говорить об этом.

— Ладно, — ответила я. — Я свое сказала, теперь давайте говорить о том, о чем хотите вы.

Другими словами, я тут же провозгласила, что готова положить руку ему на лоб. И зря. Но на человека, видно, влияет его профессия. Вот почему я никогда и ни с кем не разговариваю на медицинские темы. Мы заказали коньяк и кофе.

— Как Ирина? — спросила я.

Он ответил не сразу.

— В общем — хорошо... Мы сейчас с ней виделись.

Я кивнула. Встречался с ней, подумала я, потом — со мной. Зачем?

Он выпил залпом свой коньяк. Я видела, что ему хочется что-то сказать, но он не знает, как к этому подступиться.

— У нее в шесть часов свидание, — сказал он с деланным безразличием.

Ах, вот как, значит, поэтому у него нашлось время позвонить и мне — оттого что она оставила его одного. Откровенный парень. Мог бы утаить от меня эту деталь. Настроение у меня сразу испортилось, даже зло взяло. Я чуть не сказала ему, что за стенами больницы я уже не медсестра. Но промолчала. Вдруг я почувствовала усталость. Мне хотелось молчать, и больше ничего.

— Знаете, — начал он неуверенно, — мы проговорили три часа и все равно ни к чему не пришли.

Он взглянул на меня — может быть, ждал какого-нибудь вопроса.

Вынул сигареты и протянул мне. Теперь мне следовало сказать ему, что он не должен курить. Но я ничего не сказала. Мы закурили.

— Я предложил ей пожениться. Еще тогда. Но она отказалась. У нее есть другой кандидат. Ему тридцать лет, инженер. Они решили пожениться в сентябре...

С чего это он передо мной исповедуется? Все это меня совершенно не интересует. И тем не менее я терпеливо слушала.

— Она действительно не может ждать. А я в сентябре только выйду из больницы. Представляете себе: прямо из больницы — в загс! Какая женщина на это пойдет? Я не хочу, чтобы она выходила за инженера, но я не могу ей помешать.

— Не мешайте!

— Ее с этим человеком ничто не связывает! Она идет за него просто потому, что нет другого выхода.

— Послушайте, — не вытерпела я наконец, — если вы решили загадывать мне загадки — пожалуйста. Но я полагаю, что вас интересует мое мнение. Тогда скажите, почему она должна выйти замуж?

И он вдруг без всяких колебаний выдал тайну. Выпалил он ее скороговоркой, не глядя на меня, точно боялся передумать:

— Потому что у нее будет ребенок.

Откровенно говоря, я чуть не рассмеялась. Кто в наше время выходит замуж оттого, что ждет ребенка? Она может его и не иметь! Это не так сложно.

— Она пропустила все сроки, — объяснил он.

— Вид у нее совсем неглупый, — сказала я.

— Она боялась... А потом решила, что хочет ребенка. Идея-фикс. И разубедить ее невозможно. Что я ей только не говорил! Под конец я начал ее понимать... Да ее и не так трудно понять. Поэтому я и предложил ей пожениться. Это было еще до моей болезни.

— Вы поступили абсолютно правильно. Это был ваш долг.

— В общем-то, конечно, — сказал он медленно, — каждый должен... помогать... Но формально я не был обязан... Я не знаю, чей это ребенок.

— Но он мог быть и вашим...

— Не мог.

Мне снова стало смешно, пришлось даже отвернуться, чтоб он не видел, как я улыбаюсь.

— Но она-то по крайней мере знает?

— Знает, конечно... Но не хочет говорить... Я могу ее понять. Она говорит, что этот человек все равно как не существует. «Представь себе, говорит, что я зачала, как Богородица, и что мне теперь делать? Я же должна искать какой-то выход...» Я и предложил ей тогда выход, все отлично устраивалось. Но тут я свалился, и все пропало.

Вот как обстояли дела в кондитерской «Роза».

Интересно было, что именно я сидела в этот момент против Стефана и именно передо мной он исповедовался. Я тогда подумала: то ли во мне есть что-то предрасполагающее к исповеди, то ли я выгляжу столь многоопытной и мудрой, что ко мне обращаются за советом в сложной житейской ситуации? Но Стефан явно ошибся адресом — я понятия не имела, что ему посоветовать, и чувствовала себя неуверенно и неловко в роли человека, от которого ожидают помощи. И еще я подумала: я ведь тоже могу оказаться в подобном положении, с кем не случается, — и кто тогда будет давать мне советы... Ведь и с моей Ириной такое было, правда при совсем других обстоятельствах, и обстоятельства продиктовали ей определенное решение, она была обязана поступить так, как она поступила, а эта девочка Ирина, подружка Стефана, или я, если со мной это случится, мы можем действовать, как нам захочется, то есть как нам удобнее... И поди тут реши. Девушка Стефана вдруг стала мне очень симпатична, вместе со своими претенциозно-русыми волосами и даже с враждебным взглядом, которым она окинула меня в больнице.

Только причем здесь какой-то инженер, и неужели ей действительно необходимо хвататься за первого встречного?

— А где теперь Ирина?

— Я же вам сказал... Пошла на свидание. С инженером.

— Что за человек этот инженер?

— Я с ним не знаком... Откуда я знаю, что он за человек. Тридцать два года... Вообще весьма подходящий для женитьбы товарищ. Есть квартира, уже целиком выплачена.

— А он знает, что ему предстоит стать... отцом?

— Она говорит — знает...

— Ну что ж, молодец... И вы тоже. Вполне современные молодые люди. Самое главное — ребенок. Так ведь? А ваш он или не ваш, вопрос второстепенный. Вы готовы протянуть руку помощи. Очень трогательно. До слез... А потом всю жизнь будете тыкать ей в нос, что вы ее спасли... Ну ладно, вас еще можно понять, влюбились в эту Ирину по уши и ничего не соображаете. А тот тип... инженер?

— Она ему очень нравится, и он готов на все.

— Такие истории всегда кажутся мне подозрительными. Кто знает, что у него на уме. Вы должны это выяснить!

— Что же я могу сделать? Она мне его не показывает. Если б не больница, я бы проследил за ней, узнал... Вообще, если б я не был болен, и проблемы бы не было: появись даже какой-нибудь тип, я б уж сумел с ним справиться. Словом, выход у меня один — сбежать из больницы.

— Глупости... Это самый верный способ снова туда попасть. А если вылежать до конца, вы избавитесь от болезни раз и навсегда.

Стефан задумался. Погрузился в размышления. Наконец он сказал:

— Вы правы... Пока я просто развалина. Эта температура жутко действует на нервы... Сейчас я гожусь только на то, чтобы закатить истерику. И больше ни на что!

Он действительно был взволнован. Рука с сигаретой дрожала.

— Ну-ну, — сказала я, — ладно, она вам устраивает истерики, но вам-то эти женские штучки не пристали. Возьмите себя в руки! Через два-три месяца вы будете здоровы как бык.

Видите — я снова положила свою прохладную ладонь на его горячий лоб. И моя рука опять излучала спокойствие. Что поделаешь — приходится придерживаться роли, которую ты имела глупость раз избрать.

Он посмотрел на меня. Потом улыбнулся. Криво, но все-таки улыбнулся. Да и как еще ему улыбаться, когда заварилась такая каша? Никакое чувство юмора тут не помогало. Другое дело, если бы Стефан был здоров, если б эта болезнь не засела у него в легких. Тогда в один прекрасный день он, может быть, и понял бы, что не так уж он влюблен, и они бы с этой девушкой благополучно расстались — она бы отправилась к инженеру с квартирой, а он — своими путями. Но он болен, а эти больные, как я уже сказала, страшно накручивают себя, живут одними фантазиями и, проводя долгие часы в постели наедине со своими мыслями и воспоминаниями, внушают себе бог весть что. Интересно, какие воспоминания связывают его с этой девушкой? Все равно. Ясно, что сейчас он исполнен железной уверенности в том, что она была, есть и будет его единственной в жизни любовью. И никто не мог бы его в этом разубедить. Впрочем, может быть, это правда, может, она и останется его единственной любовью...

— Сколько Ирине лет? — спросила я.

Он взглянул на меня, словно впервые задумался о том, сколько же лет мне.

— Девятнадцать.

— Ну вот, — сказала я, — и мне девятнадцать. Никакой разницы.

Это была попытка снять руку с его лба.

Он снова оглядел меня, словно другими глазами. И улыбнулся. Видно, сообразил, что в этой ситуации есть и что-то смешное. Я тоже улыбнулась.

— Вы — иное дело, — сказал он тихо.

В этот миг я непременно должна была почувствовать самую пылкую благодарность — так нежно прозвучал его голос. Но я ощутила и горечь.

— Кто знает — иное или нет... — сказала я тоже тихо.

Мы помолчали, не глядя друг на друга. Смотреть друг на друга стало как-то неловко.

— У вас есть друг? — спросил он, с интересом рассматривая кофейную чашечку.

Я кивнула. Мне стало смешно. Все же я решила ответить:

— Есть... Он радист на пассажирском самолете. Только мы редко видимся...

И я рассказала историю о радисте, которая вам уже известна.

Не знаю почему, но именно тогда я впервые поняла, что история эта довольно бессмысленная. Рассказывала я ее нехотя и почти грустно.

— Это хорошо, — сказал он. — Мне кажется, что этим людям... вообще летчикам и всем, для кого летать — это профессия... и стюардессам — им всем можно довериться. Надежные люди...

Я согласилась с ним. Похоже, что это действительно так. Наверное, я потому и придумала себе радиста. А то из-за чего бы еще? Сама я ни с одним таким человеком не знакома. Только одна моя одноклассница стала стюардессой. Славная была девчонка. И неглупая. Но я давно ее не видела, и каким человеком она сделалась после школы, сказать трудно. Но эта профессия — летучая — должна облагораживать. По крайней мере я так думаю.