Любовь

ГЛАВА XIX

Да, это так, Ирина убила человека, но, хотя я знаю про это убийство все, со всеми подробностями, я не отношу его к ее жизни. Произошло то, что должно было произойти, и все тут. Ничто не связывало ту Ирину, которую я знала, с этим случаем, и я привыкла думать об этом убийстве, совершенном в 1944 году, как о чем-то известном мне из учебника истории. Только раз, один-единственный раз Ирина попыталась объяснить мне это. Она говорила примерно так:

— Во мне жило убеждение, что капитан Янакиев должен быть ликвидирован, что это абсолютная необходимость, входящая в правильное течение жизни, и что всякий нормальный человек, столкнувшись с этой задачей, выполнит ее, обязан выполнить. А если не выполнит, то сам поставит себя вне общества, вне его законных требований. Это самое общее объяснение, которое я могу дать сейчас, но тогда я действовала просто в соответствии с практическими требованиями момента. Приказ штаба отряда. Вот и все.

Понимаешь, девочка, есть две неприятельские армии, противостоящие одна другой. Ты солдат одной из них. Другие для тебя враги... И все вопросы отпадают!

Как я уже сказала, мое пребывание в доме отдыха проходило для меня под знаком Ирины. Я убеждена, что каждый человек в какой-то момент своей жизни должен отойти в сторонку и хорошенько оглядеться, всмотреться в себя самого. Хотя можно испытывать самые серьезные опасения и даже страх перед тем, что ты увидишь, я думаю, что каждому необходимо время от времени всмотреться в себя. И не в том смысле, русый ты или темноволосый, толстый или тощий, а в настоящем — что у тебя внутри, у тебя в голове, что в тебе происходит. И уже в зависимости от этого решать, как жить дальше. Конечно, это нелегко, и, наверное, надо быть очень умным и толковым, чтобы проделывать это с пользой. Потому что можно всматриваться в себя сколько угодно, но, если у тебя не хватает ума увидеть себя такой, какая ты есть, будет ли прок от этого занятия? Я говорю так, чтоб показать, что я не страдаю излишней самоуверенностью и совсем не убеждена, что все оцениваю правильно. Откровенно говоря, по-настоящему светлое пятно во всем, что я до сих пор рассказала о себе, было, по-моему, только одно — это эпизод с мальчиком Стефаном и девочкой Ириной. Дело в том, что этот эпизод имеет продолжение, в котором я принимаю самое непосредственное участие, и даже, выражаясь современным языком, во всей этой истории я взяла на себя определенную ответственность... Но лучше рассказывать по порядку.

На следующий день, под вечер, выполняя свою угрозу, заявились мои приятели. Разумеется, они разыграли целую комедию: как они обошли всю Витошу, как искали меня во всех домах отдыха и турбазах подряд. Я сделала вид, будто им верю, потому что, в конце-то концов, мне было безразлично, как они добрались сюда, раз уж они здесь. К тому ж я не могла выразить вслух недоверие к собственному отцу. Ясно было, что он выдал меня, руководствуясь лучшими чувствами, желая внести разнообразие в мое печальное существование — именно так ему представляется, вероятно, моя жизнь в доме отдыха.

Ему, конечно, и в голову не приходит, что я живу здесь, исполненная самых светлых мыслей об Ирине, несмотря на то, что произошло недавно. Он вообще убежден, что я змееныш со злым языком, он и знать не знает, что на самом деле я не злая и не вздорная, что я, может быть, нежная и любвеобильная, только до сих пор у меня не было случая показаться ему в этом качестве. Да и, честно говоря, до сих пор никто не видел моей нежности и дружелюбия, кроме Ирины в последние два года перед ее отъездом и, быть может, мальчика Стефана, но там у моей нежности был чисто профессиональный характер, и вообще лучше не слишком углубляться в эту историю...

Мой приятель Миладин, мягко выражаясь, тощ, как саха́рный верблюд, из одногорбых, если не считать вторым горбом его нос, поскольку он находится впереди. При этом рост моего друга намного выше нормы, и потому ему трудно держать в выпрямленном состоянии свой хребет. А так он почти столь же добродушен, как вышеназванное животное, очень терпелив, и единственный его недостаток — он слишком много говорит.

Вместе с Миладином явились два других моих приятеля — Петрун и Никола. Петрун — красивейший парень, и не будь он так молчалив, начисто лишен фантазии и потрясающе ленив, он мог бы мне понравиться и я б зачислила его в нечто большее, чем просто приятель. Совсем неплохо иметь при себе красивого мальчика, привлекающего взгляды других девиц, а ты знай водишь его с собой в виде украшения и для рекламы собственной персоны. Так-то оно так, но у этого невероятного лентяя лень подкрепляется даже особой теорией, и все его очарование пропадает. Но в компанию он годится. Во всякой компании обычно бывают исполнители и зрители. Каждая из этих пород должна быть представлена по крайней мере одним экземпляром. Вообразите себе компанию, состоящую только из исполнителей, у каждого из которых есть излюбленные номера. Если у них не будет публики, они попросту съедят друг друга, между ними возникнут серьезные свары на почве чисто творческой зависти. Если же находится хоть один зритель, который работает одновременно за публику, общественное мнение и клаку, тогда все в компании идет как по маслу, настроение превосходное, и спектакли проходят на высоком уровне. В нашей компании неизменный зритель — это Петрун, лентяй, который тем не менее может без устали смеяться и выносить любые спектакли и капризы.

Никола — натура поэтическая, он что-то пописывает, кажется, даже печатался, хотя он это скрывает. Между тем он выбрал себе самую что ни на есть прозаическую профессию — поступил на факультет экономики транспорта. Внешне наш Никола — мальчик плотненький и кругленький, можно подумать, что он сын мясника, так он здорово откормлен, но душа у него, наверное, очень нежная, раз он пишет стихи. Даст бог, обрадует нас когда-нибудь книжицей, и я смогу при случае небрежно сообщать, что у меня есть знакомый поэт, смогу гордиться своим товарищем, как принято говорить.

Я повела их гулять в лес.

— Мы подумали, что ты получила наследство и ринулась за ним, — сказал Миладин. — Мы запланировали две оргии в счет этого наследства. А ты, оказывается, сбежала в горы. Что ж ты не свистнула? Кто-нибудь из нас тоже мог бы...

— На что вы мне? — спросила я.

— Не порывай связей со своей средой и с жизнью, девочка, — подал голос толстый поэт Никола. — Это признак высокомерия. А у нас уже осуществлено социальное равенство и задирать нос никому не позволено.

Я остановилась, повернулась к ним и оглядела их всех по очереди.

— Так вы для этого явились? Чтобы читать мне мораль?

— Нет, — сказал Миладин. — Мы пришли, потому что мы тебя любим.

— Мне это без надобности.

— Я тебе уже объяснил: тебе это, может, и не нужно, а нам нужно кого-нибудь любить.

— Ну-ну, — ответила я. — Тебе есть кого любить.

— Уже нету. Никого, кроме мамы и папы. Меня бросили. Сказали, что я слишком длинный и чтоб я поискал себе баскетболистку... А они подобрали себе нечто по росту... Ты знаешь, она теперь встречается с одним стариком лет за тридцать. Почему вы все стремитесь к пожилым, можешь ты мне объяснить? Это какой-то комплекс. Вы боретесь со своим комплексом неполноценности, заводя шашни с пожилыми. Серебро в бакенбардах им понадобилось!

— Ко мне это не относится. Как видишь, я провожу время с такими, как вы, у которых молочные зубы не выпали.

— Почему же, есть и один с крылышками. Тот, который все летает, — вставил Никола.

Петрун засмеялся.

Я возмутилась:

— Во-первых, ему ровно двадцать шесть. И во-вторых, я, по-моему, уже сказала: эта тема не подлежит обсуждению. Ясно?

И посмотрела на них с сожалением.

— Посыпаем головы пеплом, — сказал Никола, присел и высыпал себе на голову горсть сосновых иголок.

В лесу начало смеркаться. Послышался колокол дома отдыха. Директор проявлял обо мне трогательную заботу.

— Мы проводим тебя, — сказал Миладин.

— Не хочу, — ответила я. — Как же я оставлю вас в лесу — вдруг вас серый волк съест?

— Мы подождем тебя около дома.

— Ни к чему.

Мы нашли приятную полянку и уселись в круг. Только Петрун остался стоять.

— Садись, — сказала я.

— Нет.

— Почему?

— Потом будет трудно вставать... Лень.

— Слушай, почему ты такой ленивый? Ты знаешь, я все эти дни об этом думаю: почему ты такой ленивый? Ты добром не кончишь, попомни мои слова.

Петрун почесал себе лоб. Сделал вид, что думает. И именно тут я в первый раз услышала его теорию.

— Видишь ли, в чем дело, уважаемая Мария. Ты — работяга. Насколько мне известно, своим шприцем ты уже кое-что зарабатываешь. Неважно, что ты зарабатываешь на чужих несчастьях. Это меня не волнует, да и должен же кто-то помогать людям. Тем более что на твои скромные средства я уже выпил по крайней мере три бутылки «Плиски»... Но не все могут быть работягами. Да в этом и нет необходимости. Дело просто в генетическом коде. Лень во мне закодирована, и никто не имеет права меня упрекать, а я не имею права протестовать против своей судьбы. С другой стороны, общество закодировано таким образом, что для лентяев вроде меня всегда найдется теплое и тихое местечко, которое не будет оскорблять их чувство собственного достоинства. А у меня это чувство, опять-таки в соответствии с моим генетическим кодом, сильно развито... Такие-то дела!

— Чудеса! — воскликнул Миладин. — Сколько умственной энергии было сейчас израсходовано! Послушай, Перун, ты за всю свою жизнь не высказывал столько мыслей. Не меньше шести!

Миладин называл нашего красавца друга Перун — как того бога предков. Оттуда, мол, и происходит — «красив как бог». Перун, красивый как Петрун.

— Красивый и ленивый, — сказала я. — Хуже комбинации не придумаешь.

—Красивые имеют право и на это, — сказал поэт. — Лень — это привилегия.

Петрун с очень довольным видом покачивал головой.

— Да, но из-за лени, — сказала я, — он не пользуется успехом у девушек...

— Он тоже любит тебя, — заявил Миладин.

— Спасибо, — поклонилась я. — Только мне непонятно, почему это вы все меня любите... Может, объясните? Очень любопытно было бы услышать.

Наступило молчание. Они серьезно задумались над моим вопросом.

— Как отвечать? — спросил Миладин. — По очереди?

— Можно и в виде общей беседы.

— Видишь ли... — сказал Миладин, — каждый всю жизнь ждет, что он встретит кого-то... единственную женщину. Понимаешь, единственную! Но она не появляется. Ты можешь целыми днями обходить софийские заведения, и все равно ее не найти. Где ее искать? Ты можешь нам это сказать? Все они одинаковы. У всех единый национальный способ мышления: если я с кем-то буду встречаться, что я от этого буду иметь?

— Ты собирался говорить обо мне.

— Я это и делаю. С тобой все по-другому. Вопрос не ставится: я — тебе, ты — мне. Ты, так сказать, табу, ты далеко от нас, хоть мы и видимся каждый день. И ты хороший друг, и ты мне симпатична, почем я знаю отчего, ты ведь не можешь мне это запретить! Одним словом, люблю тебя, и дело с концом. Если тебе нравится такое объяснение.

— В сущности, выражаясь... почти научно... ты вроде как наш идеал, — добавил Никола.

Я почувствовала, что приподымаюсь над землей.

— Эй, полегче, не пугайте меня, — сказала я и взглянула на Петруна, чтобы вместе с ним засмеяться. Но Петрун почему-то не выказал желания смеяться.

Миладин и толстый поэт погрузились в задумчивость. Мне стало жарко. Эти ребята разошлись всерьез. Грусть лилась потоками.

— Ладно, — сказала я. — Занавес. Пьеса кончилась. Пусть теперь скажет Петрун — он не умеет играть.

Петрун приподнял брови. Ответ он искал где-то в верхушках сосен. И он явно колебался:

— Искренне?

— Непременно.

— Я ленив. Это все объясняет. Я тебя люблю, потому что вижу тебя каждый день. Никакую другую девушку я каждый день не вижу.

— Вот это верно... Видите? Вот она, правда. А вы чего-то навыдумывали. Всему причиной, что мы постоянно вместе. Я для того и сбежала, чтоб вы меня забыли. С глаз долой, из сердца вон.

После этого я вскочила, шлепнула Петруна по щеке и крикнула ему:

— Ты водишь!

И побежала изо всех сил. Остановилась я за одним деревом. Петрун протянул ногу и коснулся пятой точки Николы.

— Ты водишь, — сказал он и прислонился к сосне так плотно, точно хотел к ней приклеиться.

Никола вскочил. Миладин уже бежал. Никола с неожиданной для него прытью кинулся ко мне, но я побежала, и он, перекатываясь, точно медвежонок, никак не мог меня догнать. Тогда он резко сменил курс и сумел перехватить горбоносого Миладина. Дотронулся до него и покатился дальше между деревьями. Я визжала, а Миладин гнался за мной на своих длинных ногах. Они помогали, но они же и мешали ему, не давая делать резкие повороты среди деревьев. Я оказалась неожиданно ловкой и неуловимой. Даже мне самой это было в новинку. Наша коньячная компания впервые играла в салочки. Можно будет попробовать еще как-нибудь — между столиками кафе. Миладин увидел, что меня не догнать, и устало поплелся к Петруну, по-прежнему подпиравшему дерево.

— С меня начали, на мне кончим, — сказал Петрун. — Садитесь и зализывайте раны.

— Нет, садиться уже не будем, — сказала я. — Пора двигаться... У меня есть дом... дом отдыха. Обо мне будут беспокоиться...

Трое парней привели себя в порядок, словно собирались в дальнюю дорогу, и я пошла впереди в качестве предводителя по тропинкам, которые уже хорошо знала. Шагая впереди ребят, я чувствовала себя почти хозяйкой леса и гор. Если бы понадобилось объяснить, почему мне вдруг захотелось с ними распрощаться, я бы не могла сказать ничего вразумительного. Скорее всего, это было то самое нетерпение, о котором я уже говорила, — оно точно распирало меня изнутри. До приезда в дом отдыха оно, может, и жило во мне, но не давало о себе знать. И проявилось в первый раз на уже известном вам юбилейном вечере, когда преподносились цветы и поцелуи. А уж когда оно проснулось, когда мы познакомились с этим нетерпением, мы словно потеряли способность обходиться друг без друга, и оно теперь сидит во мне, напоминая о себе, когда сочтет нужным. Появившись, оно переносило меня в другой мир, где возникал неясный образ Ирины, точно какое-то светящееся пятно, заключающее в себе голос Ирины, взгляд Ирины, которым она видела сквозь стену, когда рассказывала мне о своей жизни...

— Когда вернешься в город? — спросил Миладин у меня за спиной.

— Не знаю... У меня еще две недели.

— Не выдержишь... Я тебя знаю.

— А может, и выдержу, — сказала я. — В конце концов, это мое дело... Вас это не касается.

Я слышала их шаги по тихому ковру из сосновых игл. Славные ведь ребята, думала я. И хорошо, что пришли. По-настоящему я должна быть им признательна. Кто знает, как бы я провела без них этот вечер. Неблагодарное я создание! Ласкового слова не могу сказать.

— Ну что ж, ребятки, — сказала я. — Спасибо, что все-таки пришли. Искали меня по всей Витоше... Без друзей что б это была за жизнь!

— Я всегда это говорил, — отозвался Никола. — Держись за нас и ничего не бойся. Человек вне общества — ноль без палочки...

— Мария, Никола вчера сдал переэкзаменовку по диамату. Еще не опомнился.

Это сообщение сделал Миладин.

— Что же вы ничего не принесли, чтоб спрыснуть?

— Отложили до твоего возвращения.

— А если я не вернусь?

Я сказала это и остановилась. И резко повернулась на тропинке к ним лицом. Мне вдруг захотелось увидеть, как прореагируют эти ребята, что они испытают, если я исчезну, если я перестану для них существовать.

Они окружили меня.

— Ты серьезно? — спросил Петрун.

— Все бывает, — ответила я тихо.

— У меня было какое-то такое предчувствие, — сказал Никола, — что ты нас бросишь. Наше счастье не могло продолжаться вечно.

— Не смейся... Может, тебе действительно станет грустно.

— Я не смеюсь.

Миладин стоял ссутулившись, если б он подошел поближе, он навис бы надо мной, как крыша, хоть прячься от дождя.

— Куда ты уезжаешь? — спросил он.

— Тайна... А вы будете обо мне вспоминать? Что вы будете вспоминать?

— Или хорошо, или ничего, — ответил Никола.

— Что вы будете вспоминать? — спросила я снова.

Наступила тишина. Они, как видно, серьезно думали, моя настойчивость заставила их поверить в наше расставание.

—Я всегда буду помнить тот случай, — сказал Миладин, — когда мне было плохо и ты отвела меня домой...

— Помню. Ты напился.

— Да... Мне было очень погано... И ты вела меня через весь город, а я не хотел идти, пока ты меня не поцелуешь... И ты меня целовала. И мы снова шли... и ты снова меня целовала, чтоб идти дальше...

— Что мне было делать... Ты тогда здорово напился.

Миладин засмеялся, не то чтоб с ехидцей, но и не без этого.

— Это ты вообразила, что я сильно пьян... А я был не очень... Извини, но я тогда притворялся. Чтобы ты меня целовала... Это я буду вспоминать всегда, особенно в трудные минуты.

— Так, так, — покачала я головой, — ясно. И почему ты теперь признался?

— Как почему? Ты же уезжаешь!

— Ах, да... Ну, ладно. Вот что я тебе скажу. Как ты чувствовал себя на самом деле, меня не интересует. Для меня ты был пьян. Кроме того, я целовала тебя в щеку. И профессия у меня такая — оказывать первую помощь... Следующий.

Никола взглянул на Петруна.

— Давай ты, — сказал Петрун.

— Видишь ли, — начал Никола нерешительно, — ничего конкретного я вспоминать не буду. Так мне кажется... Хочешь, чтоб я говорил откровенно?

— Да.

— Видишь ли, в чем дело... Каждый может представлять себе все, что ему захочется... Если у него есть фантазия, конечно... Думая о тебе, я буду вспоминать не что-нибудь конкретное, а такое, чего в действительности, может, и не случалось. Понимаешь?

— Где уж мне, — ответила я с иронией. — Тебя ужасно трудно понять. Только с такими фантазиями жить тебе будет нелегко. Я, если хочешь знать, стою за реальные переживания.

Самое смешное, что это говорила именно я. Смешно было мне, а не им. Они-то были твердо уверены, что радист действительно существует.

Никола пожал плечами — кому что нравится... Оно, конечно. Но что нравится мне?

— Такому ленивому человеку, как я, вспоминать очень трудно, — сказал Петрун. — Я живу не воспоминаниями, а настоящим. Тем, что преподнесет судьба. Так что я буду ждать, когда ты вернешься... Конечно, мне будет тебя не хватать, но дело не в воспоминаниях, а просто в кафе рядом будет пустой стул... Такие-то дела.

Вывернулся. Вообще лентяи — большие хитрецы. Я это и раньше замечала.

— Ладно, — сказала я. — Я удовлетворена... Теперь проводите меня.

Мы проследовали транзитом мимо дома отдыха. Сквозь стекла виднелись силуэты господ, склонившихся над столом. Они ужинали. Мне вдруг тоже захотелось есть. Во мне проснулся волчий аппетит.

Потом я попрощалась с моими друзьями. Обещала перед отъездом позвонить. Ложь надо было поддерживать, а то получалось совсем неудобно — я ведь подбила их на исповедь.

Расставание было весьма трогательным. Они наклонились и подставили мне щеки. Только у Миладина была ярко выраженная щетина, у двух других — скорее пух.

Я долго махала им, затем повернула к дому отдыха.

Должна сказать, что мы впервые говорили на такие темы. И вдруг сейчас, пока я шагала одна по темной тропинке между деревьями, мне пришло в голову: а почему, собственно, они оповестили меня о своей любви? Может, отец им что-то сказал или они сами, увидев меня, сообразили, что произошло что-то неладное, что я не совсем в себе, и решили таким способом продемонстрировать мне свою солидарность? Что, в сущности, нужно девчонке вроде меня? Ничего — только знать, что ее любят... Славные ребята, эти мои шальные приятели. Такие-то дела, как говорит Перун, бог предков.