Любовь

ГЛАВА XVI

— Я не сержусь, что вы выскочили... Так получилось даже лучше. Он будет обдумывать оба варианта — проигрывал он или выигрывал? Он страшно жадный, вы бы посмотрели только на его глаза, когда он играет. И он не знает жалости. При этом дело не в деньгах. Есть люди, которые не умеют проигрывать. Просто не допускают такой возможности. Но еще больше Станимиров будет терзаться, если решит, что упустил какие-то шансы. Поэтому я все и устроил. Кроме того, я слишком много у него выиграл и было бы чистым мародерством, если бы я использовал и эти тузы. Хотя в покере милосердия быть не должно...

— Ага, значит, вы проявляли милосердие, смотри-ка, — сказала я весьма язвительно.

— Не только, — ответил он. — Я хотел, чтобы получилось поинтересней... Мне интересна была душевная драма, которую будет переживать Станимиров...

— Это называется — душевная драма?

— А почему бы нет? Сознание того, что ты упустил какие-то возможности, доставляет ужасные терзания...

— Вы это серьезно? Терзания, драма... — потерять деньги?

— А как же вы думаете!

— Я думаю, что меня это не может тронуть ни при каких обстоятельствах. Мне это кажется отвратительным — волноваться из-за денег.

— Ну-ну, — сказал Стефан № 2, иронически покачивая головой. — Снова меня разыгрываете? Не изображайте из себя идеалистку. Вы не из того поколения. Я знаю многих людей вашего... круга. Все до одного отлично умеют блюсти свои интересы.

— Это их дело... Допустим, я — исключение. Но есть и другие, такие, как я. Нас немало... тех, кто не интересуется деньгами.

— Специальная порода?

— Может, и порода... Но мы очень даже симпатичные и благородные люди. Один мой приятель, например, женится на девушке, которая беременна от другого. Вот это, — сказала я, — драма, самая настоящая драма, не то что ваши грошовые картежные переживания.

— Ваш приятель — дурак! — убежденно ответил Усатый. — Или у него есть какой-то тайный расчет. Видимо, он надеется что-то на этом выиграть. Потому и женится. Наверное, добивается прописки или квартиры, вообще захотелось свить гнездышко в столице.

— Ничего подобного! — воскликнула я. — Это так же отвратительно, как ваш покер. Какие у вас мерзкие мысли!..

Я страшно разозлилась. И, если говорить откровенно, меня разозлили не столько его слова, сколько внезапное подозрение — а вдруг он прав? Я ведь ничего не знала о мальчике Стефане. Только ли он влюблен, или у него есть еще какие-то соображения? От этих мыслей мне чуть дурно не стало. Казалось, я что-то теряю. Словно у меня в руках был козырь, которым я могла побить любых манасиевых, станимировых и усатых типов, вроде этого, если они сунутся со своим «жизненным опытом» и прочим. Словно у меня был такой козырь, а теперь его нет...

— Не сердитесь, — сказал Усатый. — Вероятно, я неправ.

Наверное, у меня был очень расстроенный вид, раз уж он взялся меня успокаивать.

— Вы недобрый человек, — сказала я грустно и мудро.

— Верно, — тотчас согласился он.

Он сказал это искренне и сокрушенно, он явно играл, но играл хорошо, и мне тут же стало смешно. Такая я бесхарактерная и ужасно легко отхожу. Все-таки мне не хотелось, чтоб он думал, будто я ему поверила.

— Видите ли, — сказала я, — дело не в том, что вы плохой. Но если всех подозревать так, как вы, самому жить нелегко. И такие люди опасны. Вы опасны! Вот что! Я не хочу больше разговаривать с вами, я боюсь...

— Вы готовы выставить меня настоящим преступником. А я обыкновенный человек... Самый обыкновенный человек, — повторил он иронически.

Я окинула его взглядом и сказала:

— Верно! Вы самый обыкновенный!

Я хотела, чтобы эти слова прозвучали как обвинение. Но чем больше я его ругала, тем ему, похоже, становилось приятнее. Он смотрел на меня и улыбался. Вероятно, у меня и в самом деле был смешной вид, в такие минуты я выгляжу как разъяренная коза или что-нибудь еще более забавное.

— Я вам кое в чем признаюсь, только вы не сердитесь, — сказал он.

Я ничего не ответила — я мрачно молчала, продолжая злиться. А он снова заговорил:

— Вы сделались мне очень симпатичны... Когда рассердились. Вы ужасно мило выглядите...

Я взглянула на него испуганно. Этого еще не хватало — чтоб я ему стала симпатична. Что же дальше? Сегодня же надо уезжать.

Наклонив голову, он улыбался и поглядывал на меня с хитрецой. Это меня успокоило. Значит, снова надо мной смеется. На здоровье. Но больше я ничего не хочу!

— Ах, вот как, — сказала я, — значит, я симпатична вам как человек. Это меня радует. Я польщена. И вероятно, я вам интересна как человек, правда?

— Правда.

— Ну что ж, напишите обо мне в какой-нибудь газете. Сообщите читателям, что встретили человека, который не интересуется деньгами. Редкий экземпляр. Очерк будет иметь большой успех... Уж поверьте. Хотите, я подкину вам биографические данные? Заработаете на мне лев-другой... Только гонорар поделим. Вы этого еще не знаете, но с некоторых пор я сама себя содержу. Еще одно светлое пятно в моей биографии: «С юных лет она трудится в поте лица, и ее хрупкие плечи не сгибаются под тяжестью выпавших на ее долю испытаний...»

Вот такой приятнейший разговор вели мы со Стефаном № 2, когда нам пришлось прервать его по не зависящим от нас причинам. Мы сидели в столовой совсем одни. Сразу после ужина Манасиев и вегетарианец отправились в Софию на машине Манасиева. Архитектор Станимиров заявил, что плохо себя чувствует, доставив этим Стефану истинное удовольствие, и ушел в свою комнату. Директор вертелся около нас, заботясь главным образом о танго и вальсах мюзик-бокса. Правда, мы попросили его уменьшить звук, потому что, когда слушаешь одни и те же записи много раз, они начинают надоедать...

— Вас к телефону... Марию к телефону, — крикнул директор.

Я пошла в канцелярию. Звонил отец.

— Как ты там? — спросил он.

— Хорошо.

— Успокоилась?

Я ничего не ответила. На такие вопросы я не отвечаю.

— Директор говорит, что ты веселая.

— Страшно веселая, — ответила я.

— Хорошо... Тебе много звонят. Давать телефон дома отдыха?

— Не давай!.. А кто звонит?

— Твои друзья... И какой-то Стефан...

— Гм... Вот что... Телефон давай, но не говори, где я. Испортят мне весь отдых... А если снова позвонит этот Стефан, скажи, чтоб непременно позвонил мне сюда. Это очень важно.

— Хорошо... Тебе что-нибудь нужно?

— Ничего.

И я попрощалась с ним.

Да, конечно, как раз сейчас пришло время Стефану вспомнить про меня. За год обучения в сестринской школе я, видно, прониклась сознанием профессионального долга, потому что как только я услышала имя Стефана, у меня моментально возникло желание помогать. Трогательно, ничего не скажешь. Я даже начала испытывать нетерпеливое желание увидеть его поскорей. На дворе сентябрь — значит, подошло время свадьбы Ирины с инженером. Может быть, они уже поставили свои подписи в загсе, и теперь Стефану действительно нужно, чтоб кто-то охлаждал его лоб. Да и в медицинской помощи он мог нуждаться, потому что его болезнь могла дать от этой невеселой женитьбы новую вспышку — туберкулез всегда питается угнетенным состоянием духа.

Но вместо Стефана позвонили мои друзья. Отец, видно, обрадовался, получив от меня разрешение, и как только мои ребята ему позвонили, переправил их ко мне.

— Эй, куда ты исчезла?

Это был хрипловатый и нахальный голос, голос одного из моих приятелей, Миладина.

— Что тебе нужно? — спросила я.

— Хотим на тебя посмотреть.

— Ни к чему.

— А нам — к чему. Нам без тебя грустно.

— Пойдите в кино.

— Все уже пересмотрели.

— Валяйте по второму разу.

— Скажи лучше, когда ты возникнешь?

Я не ответила. Я так разозлилась, что готова была перейти на высокий штиль, но в эту минуту в канцелярию вошел директор.

— Алло... алло, — кричал Миладин. — Мария, скажи серьезно, что с тобой, может, тебе что нужно, может, ты нездорова... Скажи, мы примчимся на помощь... Признавайся, что у тебя неладно, а? — Это было сказано довольно многозначительно.

— Неладно у тебя, — ответила я. — С мозгами. Сходи к врачу.

— Послушай, — сказал он очень внушительно, — завтра мы у тебя будем.

— Вы мне совершенно не нужны!

— Ну ладно, до завтра. — Он прикидывался, будто меня не понял. — Ты там не очень кисни. Мы знаем, что ты на Витоше. Обойдем все турбазы и дома отдыха и найдем тебя. Будь здорова.

Так, значит, отец предал меня. Наверное, он сказал им, где я, а они обещали его не выдавать. Что ж, думала я, возвращаясь к Усатому, пусть приходят, но пусть потом не жалуются. Только и радости им будет, что пройтись по горам.

Сейчас, когда я думаю о том, почему мне стало неприятно, когда мои друзья до меня добрались, я нахожу одно-единственное объяснение: вероятно, мне была страшно дорога роль человека, который порвал со своим обычным существованием, — я словно ушла в подполье, чуть ли не как моя Ирина. При этом настраиваешься на особый лад, становится интересно посмотреть, каково это — порвать с друзьями и семьей, и вдруг какие-то нити, связывающие тебя с прежней жизнью, нити, которые ты еще не успела порвать, начинают тебя дергать, и достаточно телефонного провода, чтоб от твоего бегства ничего не осталось... Вернее, осталось что-то смешное и жалкое...