Любовь и золото

Глава 36. За личное мужество

Десятилетие исторического музея в школе номер два отметили торжественно, накрыв в актовом зале праздничный стол и пригласив к нему весь педагогический состав, в том числе и бывших учителей, которые к этому моменту уже отправились на заслуженный отдых.

Директор преподнес Вадиму Кротову, как основателю музея, красочный диплом и конверт с месячной заработной платой, после чего произнес долгую и нудную поздравительную речь. Раздались аплодисменты, звякнули наполненные шампанским бокалы, застучали по тарелкам вилки и ножи…

О Николае Ивановиче Боброве никто не сказал ни слова, никто даже не упомянул о нем. Вадим провел за столом несколько минут и, так и не притронувшись к еде, тихонечко вышел из зала. На его отсутствие коллеги внимания не обратили…

Вадим тяжело пережил странную смерть Боброва, все-таки Николай Иванович был его верным и единственным другом. Кротов был твердо уверен, что Витька к убийству не имел никакого отношения, но и не имел Доказательств, что это совершил кто-то другой.

Он посылал прошения в Верховный суд о пересмотре дела брата, однако ему было отказано. Он остался совсем один…

Последнее время Вадим чувствовал себя чужим в когда-то родной школе, некоторые педагоги завидовали его таланту, другие же побаивались и не шли на контакт, не желая иметь ничего общего с «семьей уголовников». Ученики старших классов стали совсем неуправляемыми, у них на уме было только одно — где бы раздобыть побольше деньжат. Вадим прекрасно осознавал, что он перестал развиваться как личность, что в затхлом провинциальном Спасске была только одна перспектива — постепенная, но неизбежная деградация…

Чтобы заглушить в себе усиливающиеся с каждым днем душевные страдания, Кротов пробовал пить. Но вкус водки был ему отвратителен, парень почти совсем не пьянел, а если и пьянел, то не испытывал от этого никакого облегчения. Наоборот, ему становилось совсем тошно…

Единственной светлой отдушиной для Вадима оставалось его детище — музей. В этом маленьком, чистом и теплом подвальном помещении он дневал и ночевал, ухаживал за ним, как за собственным ребенком. При входе, на самом видном месте, висела большая фотография Николая Ивановича.

Экспонатов в музее было не так много, как хотелось бы, и они, быть может, не представляли собой такой уж большой исторической и материальной ценности, но каждый из них был дорог Вадиму. И старинная иконка Иоанна Воина в серебряном окладе с потускневшим жемчугом, и медные плошки из поселения древних славян, найденного археологами в огороде семьи Кротовых, и чудом сохранившиеся дневники купца Никиты Романова, который жил на рубеже веков и был неисправимым романтиком, разъезжавшим по всему свету в поисках несуществующих кладов, и летописные упоминания о Пушкине, и несколько наивных живописных полотен неизвестных художников, датированных девятнадцатым столетием…

У жителя любого крупного города посещение этого заведения наверняка вызвало бы снисходительную улыбку. Но жители Спасска никогда не были избалованы обилием культурных мероприятий, а потому считали свой музей лучшим в мире, любили его и по праву гордились им. И Вадим не мог предать эту любовь, он не имел права уехать из города в поисках лучшей жизни, зная, что с его отсутствием музей попросту развалится, за ним некому будет присматривать…

Третий год Кротов трудился над составлением книги «Лучшие люди города». В книгу должны были войти биографии и коротенькие интервью с теми, кто сумел добиться каких-либо успехов в труде, в искусстве, в политике… Поначалу Вадим не надеялся, что книга эта будет состоять более чем из одной страницы, да и то напечатанной самым крупным шрифтом. Но вскоре выяснилось, что в Спасске проживали два Героя Советского Союза, один Герой Социалистического Труда, пять кавалеров ордена Ленина, один лауреат Государственной премии, один кандидат в народные депутаты и даже актер, когда-то очень давно сыгравший роль рядового немецкого солдата в крошечном эпизоде фильма «Семнадцать мгновений весны», не говоря уж о знатных ткачихах и ударниках химического производства… За три года в книге появились сорок восемь фамилий, и этот список явно не был окончательным.

…У Вадима невольно замирало сердце, когда он набирал телефонный номер, выданный ему в справочном бюро. Трубку долго не поднимали. Наконец на другом конце провода послышался приятный женский голос, и Кротов удивился, что этот голос ему был совершенно не знаком…

— Я слушаю…

— Это квартира Осокиных?

— Да…

— А вы — Надежда Осокина?

— Угадали…

— Вас беспокоят из исторического музея, — затараторил в трубку Вадим, называя себя во множественном числе, так как думал, что в этом случае его слова будут звучать убедительнее и официальнее. — Дело в том, что мы готовим книгу под условным названием «Лучшие люди города» и хотели бы побеседовать с вами.

— Со мной? — удивилась женщина. — Это шутка?

— Мы прочитали статью в газете «Вечерний Налимск». Там говорится, что вы недавно были награждены орденом «За личное мужество».

— Не было никакого мужества… — Голос Надежды вдруг переменился, стал жестким и сухим.

— И все же, настаивал Кротов, — не могли бы вы найти свободную минутку для того, чтобы встретиться с нами?

— Это необходимо? — после небольшой паузы спросила женщина.

— Вы нас очень обяжете…

Надежда Осокина вместе со своим сыном занимала небольшую отдельную квартиру в новом доме на окраине Спасска. Вадим явился на встречу чуть раньше оговоренного срока и, чтобы соблюсти пунктуальность, ему пришлось пару минут обождать в подъезде, прежде чем подняться на шестой этаж и позвонить в дверь.

Надежда проводила Вадима в маленькую, уютную кухню.

— В комнате нельзя, — сказала она, зажигая огонь под чайником. — Мишка спит…

Кротов не в силах был оторвать глаз от ее лица. Как оно изменилось… В какой-то момент ему даже показалось, что он ошибся, что эта женщина — просто ее однофамилица. Мало ли на свете Осокиных…

— Что вы на меня так смотрите? — перехватив растерянный взгляд Вадима, спросила Надежда. — Ах, да… Орден вам показать…

Легкой и в тоже время какой-то неуверенной походкой, покачиваясь всем телом, она вышла в темный коридор и вернулась через минуту, держа в руках бархатную коробочку.

— Я забыл представиться… — сказал Кротов. — Меня зовут Вадим.

— Очень приятно. — Женщина едва заметно улыбнулась. — Ну, и что вы от меня хотите услышать? За какие такие заслуги я получила эту побрякушку? — Она вынула орден из коробочки и бросила его на стол.

— Если можно… — кивнул Кротов. — И поподробнее…

— Но это займет много времени.

— Я не тороплюсь…

…Было далеко за полночь, от выпитого чая уже свербило в горле, а Надежда все рассказывала и рассказывала, вдавливая окурки в донышко консервной банки, заменявшей пепельницу. Вадим не перебивал ее, не задавал никаких вопросов, они были не нужны. Он чувствовал, что в душе Надежды, где-то в самой ее глубине, затаилось неутешное горе, что женщина этим горем прежде ни с кем не делилась…

Ее отец был военным (Вадим это прекрасно помнил), и однажды его перевели по службе в Спасск. Надежде тогда очень понравился этот маленький городок, здесь она нашла своих первых друзей и совсем не хотела уезжать на Север, когда отцу присвоили очередное звание и назначили его командующим полком в одной из дивизий, дислоцированных на Ямале. Там, на территории военного городка, она и закончила среднюю школу.

А затем ее отослали в столицу, поступать в педагогический. Надежда не добрала полбалла, но совершенно не жалела об этом: ее никогда не привлекала перспектива всю жизнь возиться с тетрадками. С самого раннего детства Надя мечтала водить самолеты. И она с легкостью осуществила свою мечту — сразу из Москвы, не сказав родителям ни слова, отправилась в военно-воздушное училище, где экзамены только начинались и… поступила, став единственной девушкой на курсе! Правда, по специальности «инженер наземной службы». То есть, ей светило стать в будущем только диспетчером. Но и это было поближе к небу.

Узнав об этом, ее отец разгневался до такой степени, что чуть не слег в больницу с инфарктом. Но со временем страсти улеглись, и подполковник Осокин, успокоившись, благословил дочурку на ратную службу Отечеству, втайне надеясь, что Надежда когда-нибудь осознает всю бессмысленность своего решения и изберет другой жизненный путь.

Но она стала заниматься в ДОСААФе, стала водить легкие самолеты, а там уж и до военных было рукой подать. Ребята на аэродроме иногда позволяли ей даже повести истребитель. Впрочем, они почти не рисковали — Надежда водила самолеты любой марки уверенно, по-мужски.

Через четыре года Надя получила звание младшего лейтенанта и вышла замуж за Егора, молоденького летчика с параллельного курса. Это была, как говорится, любовь с первого взгляда.

— Я никогда не думала, что между мужчиной и женщиной возможно такое… — Впервые за весь вечер на ее глазах выступили слезы. — Даже не знаю, как объяснить… Мы понимали друг друга. Понимали во всем… Как в сказке… Мы получили распределение в разные места. Глупость, да? Знали же, что мы не можем жить Друг без друга… Тогда отец сильно помог, обо всем договорился. Я сейчас думаю… лучше бы он этого не делал. Словом, мы перебрались в часть, в которой служил папа, но он поставил условие, чтобы я забыла о службе. Пришлось превратиться из младшего лейтенанта в домохозяйку. — Надежда вытянула из пачки последнюю сигарету, помяла ее в пальцах и закурила. — Через два месяца я забеременела. Сына назвали Михаилом. Так и жили — Егор с утра до вечера на службе, а я дома нянчу ребенка. Родители, конечно, помогали, даже не знаю, что бы я без них делала. Север все-таки, холодрыга несусветная, полгода полярная ночь. Когда Мишке исполнилось пять лет, Егора перевели в спасательную бригаду. В Ледовитом океане множество отдаленных островов, на которые можно добраться только по воздуху. На них расположены исследовательские станции, люди работают… Что уж они там исследуют во льдах?.. Ну, всякое бывает: у кого вдруг аппендицит, кто руки-ноги отморозит — сразу с центром связываются, а центр высылает им самолет. Вот Егор и мотался туда-сюда, с острова на остров. А однажды, в тот страшный день… Он заскочил домой на минутку, умолял, чтобы я ему побыстрее бутерброды сделала. Нормально поесть не успевал, торопился очень — нужно было немедленно лететь на остров Открытый, что-то у них там серьезное стряслось. И я вдруг почувствовала, что… Мне трудно говорить…

— Не говорите… — тихо произнес Вадим. — Не надо…

— Мне словно на ухо кто-то шепнул: «Ты должна быть с ним», — продолжила Надежда тихим голосом. — Егор даже подумал, что это шутка — я его попросила… нет, потребовала, чтобы он взял меня с собой. Затем заявил, что об этом не может быть и речи, назвал меня глупенькой дурочкой… Но я настаивала, плакала… В конце концов, уговорила… Он тогда еще сказал: «Смотри, Надька! В первый и последний раз!» Если б знать тогда, что его слова окажутся пророческими…

Мы уже подлетали к Открытому, как вдруг обе турбины заглохли. Вадим, вы не представляете себе, какой это кошмар, когда понимаешь, что самолет падает, а предотвратить катастрофу невозможно… Началась паника. Егор связался с центром, передал свои координаты. Он пытался удержать «ИЛ» в равновесии, спланировать на нем, как на воздушном змее, даже выискивал удобное место для посадки. Но самолет вдруг вошел в крутое пике… Перегрузка была чудовищная, меня расплющило по креслу… А Егор… Он все надеялся выправить крен, что есть силы тянул на себя штурвал… А потом был взрыв и все вокруг потемнело, самолет буквально развалился на куски. До сих пор в ушах стоит этот невыносимый скрежет металла… Но я спаслась… Меня выбросило через лобовое стекло из кабины на мягкий снег. Ни синяка, ни царапинки… Поднялась, отряхнулась, огляделась по сторонам — до горизонта простирается белая пустыня. Согласитесь, разве это не чудо?

— Чудо… — Вадим, затаив дыхание, завороженно смотрел на Надежду.

— Из всего экипажа в живых остался лишь бортмеханик. Ему оторвало обе ступни, он потерял сознание, но даже через неделю, когда нас обнаружила поисковая группа, продолжал дышать.

— Целую неделю?! — переспросил Кротов. Без еды, без питья, без теплой одежды?!

— Что, не верится? — трагически усмехнулась Надежда. — Я бы тоже не поверила, если бы это не случилось со мной. Семь дней провести в заледеневшей пустыне, рядом с погибшим мужем, согревая своим дыханием истекающего кровью бортмеханика… Вот и посудите теперь, в чем состояло мое личное мужество. Быть может, только в том, что я не сошла с ума? До сих пор не могу себе простить, что не остановила Егора. Я же знала, что его подстерегает какая-то беда… Как раз мужества и не хватило… Теперь вот перевелась в Спасск, работаю диспетчером на военном аэродроме. Он здесь, неподалеку, да вы знаете… Квартиру дали, Миша в детский садик ходит… Все, как у нормальных людей…

Она поднялась из-за стола и, отвернувшись к окну, быстро смахнула со щеки маленькую слезинку. Затем вынула из настенного шкафчика непочатую пачку сигарет и с вызовом посмотрела на Вадима.

— Я удовлетворила ваше любопытство, господин историк? Начальнички будут довольны проделанной работой?

— У меня нет начальников… — робко ответил, Кротов. — А вы меня так и не узнали? Ты не узнала меня, да? Мы же с тобой…

— Нет, не узнала… — теперь уже безо всякой злобы в голосе проговорила Надежда. Она склонилась чуть вперед, сощурила глаза и… сигарета выпала из ее руки. — Господи… Что же ты сразу?.. Вадька!..