Любовь и золото

Глава 41. Пятьдесят тысяч долларов

Вадим находился в состоянии шока. Он держался из последних сил, но чувствовал, что еще немного нервного перенапряжения — и у него начнется настоящая истерика. Случилось самое гадкое и самое подлое, что только могло случиться. Директор школы поставил свою подпись под документом, в котором говорилось, что помещение бывшего стрелкового тира передается в аренду сроком на пять лет акционерному обществу закрытого типа «Рома», а все музейные экспонаты немедленно вывозятся — другими словами, выбрасываются на улицу…

Вадиму об этом решении никто не сообщил. Он сам узнал о нем, когда, закончив урок в десятом классе, спустился на цокольный этаж. Дверь музея была распахнута настежь, и какие-то незнакомые люди с сумрачными, неприступными лицами слаженно выносили в коридор наивные творения древних славян и складывали их в кучку у лестницы. Стены в тех местах, где висели живописные полотна, теперь зияли холодной пустотой. Фотографический портрет Николая Ивановича Боброва, безбожно затоптанный грязными подошвами башмаков, валялся на полу…

— Это что?! — закричал Вадим. — Что вы делаете?! Кто вы такие?!

— Кто мы такие, не твоего ума дело, — угрюмо ответил за всех низкорослый крепыш в шикарной кожаной куртке. — А что мы делаем, сам видишь. Отойди, мужик, не мешайся под ногами.

Через минуту Вадим ворвался в кабинет директора, держа под мышкой дневники купца Назарова — единственное, что он смог урвать с боем у странных людей с бандитскими рожами.

— Скорее вызывайте милицию! — потребовал он.

— Музей грабят! Вынесли уже почти все экспонаты!

Но директор, делая вид, что увлечен чтением каких-то важных бумаг, сохранял невозмутимое спокойствие и даже не подумал протянуть руку к телефонному аппарату.

— Простите, что вы сказали? — Он поднял глаза и окинул Вадима крайне незаинтересованным взглядом.

— Ограбление? Глупость, никто никого не грабит. Грузчики выполняют мое распоряжение.

— Какое еще распоряжение? — опешил Вадим, внезапно ощутив, что подкашиваются ноги. — Очнитесь, Пантелей Григорьевич! Там, внизу, творится черт-те что, а вы сидите…

— И вам советую присесть и успокоиться, дорогой мой. — Директор жестом пригласил Кротова за свой массивный стол Т-образной формы. — Понимаю и глубоко разделяю ваши чувства… Но в эпоху победившего капитализма, когда государство сократило финансирование учебных заведений на семьдесят процентов, когда педагоги месяцами не получают заработную плату… Ну, не мне вам объяснять, сами же ощутили все прелести экономических реформ на своей шкуре.

— До меня не совсем доходит смысл ваших слов… — растерянно произнес Кротов, продолжая стоять навытяжку перед директором. — При чем здесь реформы?… При чем здесь развитой капитализм?..

— А при том! — рявкнул Пантелей Григорьевич.

— Жить как-то надо! Нет, не жить… Выживать! За аренду помещения бывшего исторического музея наша школа получит приличные деньги! И мы сможем выбраться из долгов, купим, наконец, новые парты!

— Как это — «бывшего»?.. — Голос Вадима задрожал. — Что значит «бывшего»?..

— У меня не было другого выхода… — тихо проговорил директор. — Да и вы, надеюсь, сами прекрасно понимаете, что музей в нашем городе уже давно никому не нужен. Нынче другие ценности — и моральные, и материальные… Люди, как говорится, гибнут за металл…

— Но это же вопиющая несправедливость! — Вадим начал нервно вышагивать по кабинету. — Десять лет я не ел, не спал, по крохам создавая музей! Десять лет! Бросил карьеру, бросил все, чего добился в Москве! Музей был делом моей жизни! И не только моей, но и жизни Николая Ивановича! Он глупо и нелепо погиб в тридцать восемь лет! А вы, заняв его место, самым наглейшим образом растаптываете добрую память о Боброве, Подписываете свои подлые бумаженции! А после всего этого еще и осмеливаетесь читать мне лекцию о морали, черт бы вас побрал! Тоже мне, благодетель нашелся!

— Прошу вас не выражаться в таком тоне! — Директор бухнул кулаком по столу. — Что вы себе позволяете, Кротов?!

— А вы что себе позволяете? — Вадим склонился над столом и попытался схватить Пантелея Григорьевича за грудки, но тот ловко увернулся. — Немедленно отмените приказ!

— Угомонитесь, Кротов! — Директор поправил съехавший набок галстук. — Давайте побеседуем, как интеллигентные люди, раз уж вы так настаиваете. Увы, отменить приказ не в моих силах. И не думайте, что я такой уж злодей… Во-первых, все экспонаты в ближайшее время будут отправлены в Налимский краеведческий музей, так что ваш многолетний труд не пропадет даром. Во-вторых, решение о передаче помещения в аренду было вынесено на городском уровне, мэром Спасска. А спорить с мэром, отстаивать свою точку зрения, как я уже неоднократно убеждался, совершенно бесполезно и в некоторой степени опасно. Дело в том, что… — Пантелей Григорьевич понизил голос до шепота. — Я не уверен в этом на все сто процентов, но… Эго была личная просьба Романа Макаровича Наливайко.

— Быть не может… — ошарашенно выдохнул Вадим. — Но почему ему понадобился именно наш подвал?.. Он же в состоянии купить с потрохами весь город, с его-то деньжищами…

— Кто его знает! — пожал плечами директор. Так что, прошу вас, не будем более возвращаться к этой теме.

— Ну уж нет! — решительно произнес Кротов. — Я этого так не оставлю!

— Ох, только не надо делать опрометчивых поступков! — взмолился Пантелей Григорьевич. — Накличете беду и на себя, и на всех нас!

— Не бойтесь, я вас не подставлю. — Вадим выхватил бумажный лист из высокой стопки, лежавшей на столе, и быстро что-то написал. — Это заявление об уходе по собственному желанию. С завтрашнего дня, если можно.

— Вы сейчас крайне взволнованы, Кротов, — примирительным тоном сказал директор. — Идите домой, подумайте хорошенько, взвесьте все «за» и «против». Заявление пока останется в моем сейфе. Я подпишу его только в том случае, если вы все-таки будете на этом настаивать.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал Кротов, хоть и знал прекрасно, что принял окончательное решение. — До свидания. — И уже будучи в дверях, он услышал за своей спиной:

— Не натворите глупостей!

Большая перемена была в самом разгаре, когда Вадим вышел на залитый ласковым весенним солнцем школьный дворик. Малыши играли в догонялки, детвора постарше осваивала новые качели и турникеты, старшеклассники же, как всегда, курили тайком, сбившись в тесные кучки у самой ограды, и над их вихрастыми головами поднималось в голубое небо дымовое облако.

Кротов спустился с крыльца по бетонным ступеням, вдохнул в легкие свежий полуденный воздух и… ему вдруг сделалось хорошо на душе, будто тяжелая каменная глыба свалилась с плеч.

— Мы еще посмотрим, чья возьмет… — сказал он самому себе.

Возвращаться домой Кротову совсем не хотелось. Нечего ему там было делать, разве что забить окна ставнями, запереться на крепкие засовы и выспаться за все последние бессонные месяцы и годы. Бесцельно гуляя по родному Спасску, чего он до последнего времени не мог себе позволить, Вадим забрел в городской скверик, расположился на деревянной скамейке, что укрывалась под раскидистыми кронами деревьев, и открыл дневник Никиты Назарова. Прежде он несколько раз перечитывал его, но как-то поверхностно, не вдумчиво, не анализируя события.

Хоть Вадим и был по своей натуре романтиком, но так и не заставил себя поверить в существование мифического клада капитана Дрейка. Об этом свидетельствовали и тщетные попытки Назарова отыскать сокровища. Правда, один раз купец почти уже подобрался к разгадке этой тайны, но, по его же собственным словам, допустил какую-то непростительную ошибку. По его расчетам выходило, что тайник Дрейка должен был находиться на юго-восточном побережье африканского континента. И Назаров отправился в Африку, но ни золота, ни следов пребывания отважного пирата там не обнаружил…

«Странная штука… — подумал Кротов. — Купец искренне верил в то, что он делает. А если он действительно ошибся? Если несметные сокровища до сих пор лежат в земле? Найти бы эту ошибку, исправить ее…»

В пятом часу Вадим вошел в двухэтажное здание детского садика. С тех пор, как в его жизни вновь появилась Надя Осокина, он приходил сюда каждый вечер забирать пятилетнего Мишу. Никто не просил об этом Кротова, эта инициатива исходила от него самого. В садике его уже все знали, а молоденькая воспитательница старшей группы даже думала, что он приходится мальчику приемным отцом.

— Сегодня у Мишеньки опять случился приступ. — Девушка встретила Вадима на пороге детской, — г Как тогда, пару месяцев назад. Мы гуляли, когда он вдруг упал в обморок.

— И что вы предприняли? — обеспокоенно спросил Кротов, совершенно не подозревавший о том, что у Миши могли быть какие-то проблемы со здоровьем. С виду он всегда был жизнерадостным, вечно веселым малышом, да и Надежда никогда на медицинские темы не говорила.

— Скорую вызвала. — Воспитательница взяла Кротова под локоть и отвела его в сторонку, чтобы их разговор не услышали дети. — Врачи быстро приехали, но к тому времени Мишенька уже играл с остальными ребятами в прятки, как ни в чем не бывало. Ну, они развернулись и уехали. А я так испугалась! Вы себе не представляете, какой он бледный был… И глаза закатились. Скажите, что с ним?

— Не знаю… — Кротов сжался под испытующим взглядом девушки. Ему вдруг стало стыдно за свой ответ и он попытался оправдаться. — Видите ли, я не так давно знаком с матерью Михаила, чтобы она успела ввести меня в курс… Вот…

— А-а-а, понимаю… — часто закивала головой воспитательница. — А я считала вас… Ну, не важно… Что ж, передавайте привет Надежде Павловне и посоветуйте ей сводить Мишеньку в больницу. Пусть ему там сделают полное обследование.

— Вы думаете, это необходимо?

— Чем быстрей, тем лучше. — И доверительно призналась: — Третьего приступа я не выдержу, это не для моих нервов.

Мишенька был очень озорным, смешливым, но в то же время и невероятно умным, интеллектуально развитым для его возраста мальчиком, он впитывал впечатления и знания о мире, как губка впитывает воду. А еще он был неисправимым фантазером, что больше всего нравилось Вадиму.

Пока они ехали в автобусе в район новостроек, где проживала Надежда, Миша пытался выведать у Кротова, отчего луна так грустно улыбается и кто ее обидел. Вадим отшутился, что-то там придумал насчет злой и противной грозовой тучи, после чего мальчишка уверенно произнес:

— А вот и неправильно! Луна такая грустная, потому что у нее нет родителей.

— Возможно, ты прав… — грустно согласился Вадим. Он не мог не чувствовать, что за последний месяц малыш сильно привязался к нему. Иногда ему даже казалось, что Миша хотел назвать его «папой*, но, произнеся «па…», на втором слоге спохватывался и умолкал. Надежда же не замечала этого вовсе. Или делала вид, что не замечала…

У Вадима был ключ от квартиры. Он накормил Мишу манной кашей (этим его кулинарные способности и ограничивались), а затем начал разучивать с мальчишкой алфавит, придумывая на ходу различные игры с буквами, чтобы тому не было скучно. Миша буквально схватывал знания на лету и к концу занятия мог уже составлять сложные слова.

Надежда вернулась с работы позже обычного — из-за тумана долго не получалось посадить самолет, а сменщица заболела. Она предложила Вадиму отужинать, и он, для приличия поотнекиваясь, с радостью согласился. Кротов не хотел себе в этом признаваться, но ему было легко с Надеждой, он смаковал каждую минуту, оставаясь с ней наедине. Нет, в их отношениях не было никакой близости, не было и намека на возможное сближение — мужчина и женщина иногда способны просто дружить.

— Воспитательница в детском саду сказала, что… — тыкая вилкой в котлету, тихо произнес Вадим, — …что у Миши бы приступ, он вдруг потерял сознание…

Надежда молчала, опустив глаза.

— Может, отведем его в больницу? — предложил Кротов. — Вдруг что серьезное. Со здоровьем вообще шутки плохи, а в таком возрасте…

— Бесполезно… — продолжая разглядывать витиеватый узор на скатерти, приглушенно проговорила Надежда. — Наши врачи бессильны… Я не хотела, чтобы ты знал об этом. Не потому, что боялась какой-то там неадекватной реакции — просто все равно ты ничем не сможешь помочь. Никто не сможет…

— Мишка болен?.. — Вилка чуть не выпала из руки Вадима.

— Давай переменим тему…

— Да что с ним, в конце концов?! — воскликнул Кротов. — Что значит «врачи бессильны»?! Как это понимать?! У нас хорошая медицина!

— Мише нужна сложная операция, которая в России неосуществима. Ее способны сделать только за границей.

— Так в чем проблема? — недоумевал Вадим. — Оформим визы, поедем в Германию! Сейчас это раз плюнуть!

— А деньги?..

— О каких деньгах идет речь, когда жизнь ребенка в опасности?! Сколько стоят авиабилеты? Тысячу долларов? Две? Так по сусекам поскребем, одолжим по стольничку! А в крайнем случае — на поезде. Дольше, зато дешевле.

— Операция тоже платная… — И, помолчав немного, Надежда отчеканила: — Пятьдесят тысяч долларов. Думаешь, возможно одолжить такую сумму?

— Пятьдесят тысяч?.. — присвистнул Кротов. — Никогда не поверю… Быть этого не может… Кто тебе сказал такую ересь?

— Ты дремучий, как валенок, Вадька, — печально усмехнулась Надежда. — Как будто на другой планете живешь. Ты хоть иногда телевизор смотришь? Знаешь, что в мире делается?

— У меня нет телевизора…

— Не обижайся… Просто я давно уже потеряла веру. В справедливость, в саму жизнь, во все… Осталась лишь надежда, да и она уменьшается с каждым днем…

На это Кротов не нашел, что ответить. Он, действительно, ничем не мог помочь мальчику, у него не было пятидесяти тысяч долларов и, скорей всего, никогда не будет. С той минуты, как Вадим вышел из кабинета директора* у него возникло сильное желание уехать из Спасска — быть может, навсегда, и этот ужин в маленькой светлой кухоньке должен был бы стать прощальным. В Москве осталось множество друзей и знакомых, которые приняли бы его, подыскали бы ему какую-нибудь работенку. Словом, он хотел начать новую жизнь. Но теперь… Теперь он не имел права оставить Надежду в одиночестве, наедине со своим неутешным горем. В этот страшный момент она, как никогда прежде, нуждалась в моральной поддержке, нуждалась в искреннем и верном друге.