Мародёр

Глава 5

Старик, умер той же ночью. Вместе с ним ушли еще двое. В лагере рабов нет похорон, нет поминальных молитв, нет обрядов. Мы не имеем имен, у нас нет родных, что похоронят, как подобает. Наши тела будут свалены в яму и забросаны мусором. Так говорят, но никто не знает наверняка. Мертвые просто исчезают, и их место занимают новые рабы. А те, кто еще живы, спускаются вниз и ломают камень в надежде найти жилу Соли, чтобы хоть последний день жизни прожить лучше. Но это редко и мало у кого получается. Так и живем, гнем спину в шахте днем и надеемся не замерзнуть ночью.

Так и живем. День за днем. Мы развлекаем себя пустыми разговорами с теми, чье тело завтра волоком протащат через лагерь и чьего имени не вспомнить никогда. Чужие жизни, чужие истории, чужие воспоминания сливаются в один нескончаемый поток фактов, домыслов, событий. Но они не имеют значения. Все, что нужно это пережить день. В жизни раба есть только один день. Завтра может не наступить.

Так и живем.

Надсмотрщик подцепил тощее, грязное тело крюком и потащил мимо мрачно смотрящих на покойника мужчин. Еще один. Уже девятый за ночь. Нас все меньше, вчера прибыла новая партия, а сегодня двоих из них уже утащили в яму. И это странно, новичков в первый день не плохо кормят.

- Жмур!

Крик заставил оглянуться. Еще один. Десятый. Ночи все холоднее, пайка все меньше. Если раньше в похлебке попадалось хотя бы тухлое мясо, то теперь нет и его. Похлебка превратилась в воду с луковыми очистками и вонючей затхлой травой. Если повар сподобится бросить хоть горсть крупы, это почти пир, а если с жуками, так и мясо. От вкуса еды выворачивает, но это зеленое месиво единственное, что у нас есть. И этого недостаточно. Если халкан не сделает ничего, то скоро сам пойдет в шахту.

- Жмур!

Одиннадцатый. Я взглянул на розовеющие на востоке облака. Еще немного и можно будет пойти в шахту. Там теплее. Не понимаю, почему нас не отправляют вниз по ночам. Все равно ведь мы жжем внизу масло и камни огня. Так почему нельзя работать ночью? Я бы согласился. Днем можно и на улице, солнце греет, а вот ночью. Звезды слишком холодны чтобы прогреть тело. Я сжал кулаки, промерзшие кости заскрипели.

- Чего кулаки давишь? – рядом со мной возник мужик, имени которого я не помню, хотя и помню, что он называл его. Но имя бесполезно. Не сегодня, так завтра либо его, либо меня вот так протащат через лагерь. – Аль злодейство какое удумал? – он хитро прищурился и слегка улыбнулся.

- Замерз, - ответил я, красноречиво дунув на ладони.

Пар. Вот же демона халкану в печенку, у меня изо рта пар идет, а вся одежда, что на нас есть это драные рубахи, да холщовые штаны с дырами. Странно, что босые ноги не мерзнут. Или кожа на них уже настолько огрубела, что холода не чувствует.

- Скоро все перемерзнем и передохнем, - легкая его улыбка сменилась злобным оскалом. - Одиннадцать человек только за сегодня. Вчера сколько было? – спросил он, глядя на меня и, не дождавшись ответа, продолжил: - Верно, пятеро. А позавчера только трое. А за день до того тоже трое. И днем раньше лишь один. А сегодня одиннадцать. Завтра сколько? Двадцать пять? – он сплюнул сквозь зубы. - Будут с этим что-то делать? Так-то мы собственность императора.

- Может, письмо ему напишешь? – осклабился, незаметно подкравшийся надсмотрщик. – Пожалуешься. Я передам.

- Сам отвезешь? – усмехнулся в ответ мужик.

- Мог бы и сам, - надсмотрщик улыбнулся. – Да кто ж меня отпустит, - он щелкнул пальцем по рабскому ошейнику. – Уж больно я тута нужон.

- У вас в палатке теплее? – спросил мужик.

- Не, такая же дрянь, - отмахнулся надсмотрщик. – Ветра токма нету.

- Жмур!

- Вот дрянь! – выругался надсмотрщик и, хлопнув хлыстом себя по бедру, ушел в сторону крика.

- Двенадцатый! – грустно выдавил мужик.

Мы, молча, постояли, глядя, как темная фигура тянет крюком мертвое тело. Мы оба понимали, что завтра могут так тянуть и каждого из нас.

Халкан не появился. Опять. Он не провожает нас в шахту вот уже четыре дня. Люди косились на пустую площадку над шахтой и тихо, испуганно переговаривались, твердя глупости о плохом знаке. Разговоры при спуске запрещены. Это нарушение правил, и надсмотрщики обычно строго следят за этим. Обычно, но не сейчас. Сейчас все слишком замерзли, чтобы думать о правилах. Разговор это не что-то серьезное, это можно и простить. Тем более, что людям так становится легче.

В шахте теплее. И работа помогает согреться. Попробуй помахать кайлом так, чтобы спина не вспотела. Люди оттаяли. Короткие тихие мрачные фразы сменились неуверенным спокойным шепотом, переросшим в смешки, а затем и в хохот. Люди подтрунивали друг над другом, подначивали, смеялись над оступившимися, травили байки. Рабы жили. Жили ещё один день, и никто не хотел думать о будущей ночи.

Я во всеобщем веселье участия не принимал. Я сосредоточено крошил породу, собирал крупинки Соли и думал. Я не мечтал о будущем, которого у меня не будет. Не переживал о прошлом, которого у меня нет. Не думал о жизни, которой меня лишили. Я думал о смерти. Но не о той, что обязательно придет за мной. Я думал о Смерти, что ношу в себе. О самой ее Сути.

Нет у меня уверенности в том, что странное место с колоннами и резным полом не привиделось мне. Все это слишком сильно напоминает бред. Эти говорящие черепа, красноглазые пауки, седая богиня. Трон и труп на троне.

Даже иссохший и почти истлевший он выглядел жутко. Она назвала его богом и своим мужем. Она сказала не трогать нож, торчащий из его груди. Она сказала, что успокоила его.

Я помню все это так, словно все только что происходило перед моими глазами. Я помню ее каждое слово, каждый ее жест, каждый изгиб узора на плитке пола, узор обмотки на рукояти торчащего из груди мертвеца кинжала. Каждую волосинку на паучьих жвалах.

И все же я не уверен, что мои воспоминания правда. Каждый из прошедших дней, я сотню раз обращался к Сути. Я взывал, я умолял, уговаривал и даже пытался угрожать, но все без толку. Кроме Порядка и Силы в нем я не видел ничего. Может быть, я что-то делал неправильно, но спросить мне не у кого. Старик умер, а он был единственным, кто знал, что я не умею обращаться с Сутью. Он научил меня обращаться к Порядку, он мог бы и со Смертью контакт помочь наладить. Мог бы, но он мертв, а без него, точнее без его дельных советов, как я не старался, какие бы усилия не прилагал, Смерть ни разу не отозвалась.

Впрочем, это как сказать.

Рабы умирали и до того, как я побывал в гостях у седой богини. Люди смертны и с этим ничего не поделать. Однако после моего путешествия, смертей с каждым днём становится всё больше. Быть может, я придумываю себе уникальность, но все же если Смерть в лагерь принес я?

Если все, что я помню правда? Если все случилось именно так, как я помню? Тогда во мне прямо сейчас сидит Суть Смерти и от меня, как вонь от немытого тела, расходится какой-то яд. Люди вдыхают и умирают. И тогда получается их убиваю я. Что-то внутри твердо говорило нет подобным мыслям. Что-то приводило разумные доводы, напоминая о тяжелой работе, газе, наполняющем шахту, кормёжке, что становилась хуже день ото дня, и резко ставшими холодными ночах. И это разумно. Это убивает людей. Но кто сказал, что все стало хуже не из-за меня?

Найти бы богиню, да спросить у нее самой. В прошлый раз она ничего не объяснила. Одурманила черным дымом, заставила съесть жемчужину, поцеловала на прощанье и никаких объяснений.

Я остановился, опустил кайло, вытер пот со лба. Хорошо работаю - в поту весь, словно в баню сходил. Подобрав с уступа мех, открыл крышку, вытряхнул на язык пару горячих капель воды. Легче не стало, вода испарилась еще в горле, но тратить ее еще я не стал.

Всего лишь пятьдесят, может семьдесят шагов назад к выходу, нырнуть в боковой проход, сбить доску, что загораживает вход в запретную штольню, пролезть, спуститься, найти тот камень и... И что будет, когда я узнаю? Допустим, я всех убиваю, тогда что? Удавиться на собственных штанах? Больше то не на чем.

А если нет. Если я не имею отношения к смертям в лагере. Если то, что я помню просто бред ударившегося головой человека. Если все воспоминания не больше чем сон. Яркий, красочный, настоящий, но сон. Кроме шишки в том месте, куда поцеловала богиня у меня доказательств реальности больше нет.

Шишка на месте где ее губы коснулись моего лба. А может наоборот? Может она поцеловала меня в шишку? Очень похоже на правду.

Я засмеялся. И так каждый день по кругу. Я извожу себя сомнениями, я перебираю варианты, я ищу и самое главное нахожу оправдания и доводы. Сегодня я как-то быстро устал. Надоело, наверное. Слишком много людей умирают вокруг, а из-за меня или нет это не важно. Не важно, хотя бы потому, что рано или поздно мы все окажемся в яме. И я тоже. Но пока я еще жив, надо перестать изводить себя всякой чушью и насладиться последними днями жизни. Пусть работа в шахте и сомнительное наслаждение.

Я глубоко вздохнул, закашлялся. Воздух слишком сухой, горло пересохло, сжалось, спазм едва не вывернул желудок. Я сплюнул, похлопал мех по кожаному боку и выдавил на язык ещё пару капель горячей воды. Горячей. Почти кипяток. Почему она горячая. Я поднял мех к глазам, уставился на него, словно кожаный мешок мог дать мне ответ.

Что-то грохнуло внизу и справа по проходу. Пол заходил ходуном, удар, много сильнее, чем в первый раз сотряс пол. Сверху посыпалась пыль и каменная крошка, шахта наполнилась жутковатым гулом, звуком бьющихся друг об друга камней, их катящимся куда-то грохотом.

- Обвал! – прорвался сквозь грохот чей-то обезумевший от ужаса вопль.

- Пожар! – еще более напуганный вопль прилетел, с другой стороны.

Грохот приближался, нарастал, становился невыносим. Жар чувствовался кожей. Я видел, как люди бросают инструменты, как наплевав на правила и страх расправы, бегут к выходу, голося и размахивая руками.

Пол ушел вниз, потолок приблизился слишком быстро, я успел только немного вжать голову в плечи и, отпустив инструмент, приподнять руки. Голова врезалась в нагромождение камней, кровь брызнула в стороны, но особо больно не было, даже в глазах не потемнело.

Потемнело, когда я рухнул на пол. Головой не ударился, а ноги, кажется, вывернуло коленями вперед. Боль была такой, что захотелось выдернуть их и выскочить на улицу на руках. Я попытался встать, получилось не с первого раза, но получилось.

Шахта шатается, с потолка, со стен сыпется пыль и мелкий камень, внизу снова что-то загрохотало, сверкнуло. Волна жара вновь выбила пол из-под ног. Меня швырнуло в стену, левое плечо взорвалось болью. Я упал, поднялся, на колено, попытался левой рукой схватиться за стену, но не смог ее поднять, а боль отбила и желание это делать. Примотать бы руку к телу, но не до того. Надо выбираться.

На четвереньках, упираясь в пол одной рукой, я рванул к выходу. Меня кидало еще пару раз, било об стены, но уже не так сильно. Из боковых проходов выбегали люди, мешали друг другу, наступали на упавших. Шахта наполнилась криками боли, вопли отчаянья раздирали уши. И я бежал вместе со всеми. И я вопил, как и все.

Я не сразу понял, что лечу. Лечу головой вперед и в воздухе перебираю ногами, продолжая бежать. Что-то ударило в грудь, выбило из легких воздух, оглушительным хлопком врезало по ушам. Мгновение спустя я сам врезался в камень и провалился во тьму.

Я жив. Я еще жив. Я лежу в жутко неудобной позе, одна нога задрана к потолку, вторая согнута колене и подвернута под тело, под животом острой гранью впивается в кожу камень. Левую руку не чувствую совсем, пальцы правой утопают в чем-то мягком и липком. Вокруг темно. Темно и пыльно. Воздуха почти нет, дышать тяжело. Я скатился с камня, дернул ногами, вроде нормально, шевелить могу. Вдохнул полной грудью, закашлялся от мгновенно налипшей на горло пыли.

Кашель едва не вывернул на изнанку, но я удержался. Подтянул руку, оперся об пол, попытался встать. Спина ткнулась во что-то твердое, мокрая рука соскользнула, и я снова рухнул на камни. Ничего. Больно не слишком сильно, я потерплю. Мне бы только немного воздуха и света.

Пошарил рукой перед собой, нащупал что-то круглое, пушистое. Взгляд вырвал из темноты очертания раздробленной головы. Он лежал лицом вниз, нижняя часть его тела скрыта под завалом камней, от головы осталось не так много. Мозг, точнее то, что когда-то им было, растекается по камням и в нем сейчас утопают мои пальцы. С отвращением поднял руку, и на этот раз не удержался. Меня вырвало. Прямо на мертвеца. Дышать на мгновение стало легче. Но новый вдох принес новый приступ кашля.

Сорвав с мертвеца остатки рубахи, я, не, обращая внимания на пятна, крови прижал ее к лицу, закрыв и нос и рот. Не лучшая защита, но от пыли пойдет. Работая лишь ногами, протиснулся между мертвецом и прикрывшей меня каменной плитой.

В коридоре лежали люди. Я мог их видеть, валяющийся неподалеку камень огня мерцал, но еще давал немного света. Им не повезло. Одного нанизало на острый камень, второму сломало хребет, третий, судя по вывернутой шее, получил по голове камнем. Я прополз мимо, стараясь не смотреть на них. Отвращения я не испытывал, когда каждую ночь рядом с тобой умирает кто-то, к покойникам привыкаешь быстро. Но тревожить мертвецов не хотелось.

Коридор закончился быстро. Завал из камней перекрыл выход. Я попробовал было оттащить ближайший камень, но не смог даже сдвинуть его. Что-то затрещало, там откуда я только что уполз и плита, что спасла мне жизнь, рухнула, погребя под собой мертвеца, чей мозг до сих пор на моих пальцах.

Переборов отвращение подполз к парню со свернутой головой, вытер мокрую о кровь ладонь, о его одежду. Насухо обтер пальцы и задел руку.

Суть сил Света Порядок использование иных ипостасей Сути запрещено. Рабский ошейник.

Иных ипостасей? Иных? Я шлепнулся рядом с мертвецом. Каких еще иных ипостасей? У меня и Порядок не полный, только сила. Грубая физическая сила. Нет у меня никаких иных ипостасей. Или все же есть?

Я подполз к следующему мертвецу, дотронулся до него, но в этот раз Порядок промолчал. Тогда я взял за руку третьего и снова тишина. Вернулся к первому.

Суть сил Света Порядок использование иных ипостасей Сути запрещено. Рабский ошейник.

Что за ерунда? Почему на этого покойника порядок реагирует, а других игнорирует? И что вообще это значит? Неужели… Неужели Суть Смерти все-таки сидит во мне, и мне не привиделась седая богиня.

Шахту тряхнуло. Каменная плита, казавшаяся монолитной, заскрипела и отползла в сторону, открывая узкий темный проход в боковое ответвление. Я узнал его по глубоким, словно оставленными зубами огромного чудища, царапинам на балке. Теперь я хотя бы знаю где я. Если пройти по нему шагов триста, можно добраться до выработки уходящей вниз, а там еще шагов через двести и до узкого прохода выходящего наверх и вентилирующего шахту. Лаз узкий, но и я человек не толстый, пролезу как-нибудь.

Я подобрал камень огня, отряхнул его от пыли, поднял над головой так, чтобы он мог осветить вскрывшийся проход. Камень мигнул и погас. Но того мгновения, что он еще светил, мне хватило, чтобы понять, что я пролезу.

Откладывать я не стал.

Мертвые. Как много мертвых. Каждый день сюда, вглубь шахты спускаются сотни рабов, чтобы добыть немного Соли. Каждый день они выходят наверх и лишь иногда, крайне редко кто-то остается здесь навсегда. Сегодня же смерть собрала большой урожай. Пока я протискивался между завалом из камней и стеной я насчитал с десяток покойников. Выбравшись же в проход, еще пятерку.

Дышать здесь было легче, воздух был горяч, но свеж. Да и идти в почти полный рост, не то же самое, что пробираться по камням, скользя на покрытых чужой кровью острых гранях.

Его я не видел. И вообще не заметил бы, но нога соскользнула и уперлась во что-то мягкое. Мертвец. Очередной мертвец. Сколько здесь сегодня погибло? Пятьдесят человек? Сто? Двести? Я не знал сколько нас вообще и никогда не пытался сосчитать. Зачем? Сегодня одни, завтра другие. Рабы меняются слишком быстро и жизнь наша слишком коротка.

Стон отразился от стен шахты. Внизу и чуть сзади мелькнул огонек. Я отдернул ногу, прижал колено к груди. Огонек разгорался сильнее. И вот из темноты проступила фигура человека сжимающего в одной руке булыжник, а в другой камень огня. Живой!

Я бросился к нему, наклонился, всмотрелся в лицо. Молодой парнишка, лет двадцати с небольшим, на сбоку на лбу шишка, кожа лица содрана, словно его тащили по камням, нос разбит и опух, губы потрескались и тоже опухли.

- Воды, - прохрипел он, приподняв голову.

- Дал бы, - ответил я. – Но нет у меня воды.

- Пить хочу, - голова откинулась назад, гулко ударив о камни.

- Напьешься, - пообещал я, глазами шаря по тощему телу и не понимая почему он не пытается выбраться. Его придавило балкой. Длинный толстый гвоздь едва не пропорол бедро. На палец левее и парень бы не дожил до этого момента.

- Пальцами пошевели!

Он послушно шевельнул рукой, выронив камень огня.

- Да не этими, - прорычал я. – На ногах!

Он шевельнул, на правой, пальцы левой не двинулись. Демоны знают, что у него с ногой, возможно, что ее и нет, но бросить его я не могу.

- Больно! – пожаловался он.

- Потерпишь, - я наклонился к балке.

Рука оплела шею, в горло уперся заточенный камень.

- Ты убьешь меня? – прохрипел парень мне в ухо. Его лицо искажено гримасой ярости, взгляд не обещает ничего хорошего, но прирезать меня сил не хватит.

- Какого демона ты мне сдался? – рыкнул я, легко выбив камень из его руки.

- Так… - он покосился на аккуратный ряд из восьми полных кулей Соли.

- Ради этого? – я не сдержался и залепил ему по щеке тыльной стороной ладони. – Очнись, покойник! Кому здесь сейчас вся Соль мира нужна? Помоги лучше!

Я обхватил здоровой рукой балку и постарался ее приподнять. Не помню как его вытащил, не помню как взвалил на спину и потащил по коридору. Очнулся, только когда он стал помогать, упираясь руками в стену и проталкивая себя вперед. И очнулся лишь потому, что он выронил камень огня. Аккуратно опустив парня на пол, я сел рядом и, тяжело дыша, хлопнул его по ноге.

- Выберемся! Ты молодец!

- Спасибо! – смущенно прошептал он. – Я уж думал мне конец.

- Возможно, - я глянул на вывернутую левую лодыжку, - но точно не сейчас. Руки целы? Сильные? Подтягивать себя сможешь?

Мы справились. Хотя и в первый раз проскочили мимо вентиляционного лаза. Парень оказался силен. Он не только пер вверх на руках, но и упершись здоровой ногой в стену помогал подняться мне. Мы вылезли. Солнце ослепило, но нам было все равно, мы развалились на поросшем мхом камне и хохотали в голос, пока мрачно улыбающийся надсмотрщик не навис над нами.