Меченый

Глава 70

Шанталь Эдер хоронили ясным летним днем. Газеты сообщали, что семья хочет устроить скромную церемонию прощания, что на кладбище будут только близкие родственники погибшей. Но народ пожелание Эдеров во внимание не принял. На похороны явились делегации от северо-восточных районов: Фрэнкфорда и Мейфэра, Брайдсберга и Оксфорда, Ронхерста и Тэкони, – представители всех рас и религий, молодежь, которая не знала об этой истории, и старики, которые ее успели забыть. Все пришли похоронить дитя города.

В Филадельфии всегда больше оплакивали детей, чем заботились о них.

Я стоял в задних рядах толпы. Сначала говорил священник, потом какой-то парень, похожий на генерала времен Гражданской войны, потом Моника Эдер. Я был слишком далеко, чтобы услышать каждое слово, но уловил общий смысл, интонацию выступлений. Он сводился к тому, что Шанталь была подарком небес, ее убийство – это преступление против всего человечества, а Господь столь милосерден, что, приняв невинную душу в свои божественные объятия, вернул тело домой, семье.

Наверное, в речах вскользь упоминался убийца, но большего и не требовалось. Фотографии, где полиция выводит из голливудского дома в наручниках Теодора Перселла, напечатали все серьезные и несерьезные газеты. Продюсер «Влюбленного Тони» и «Танцевальных туфелек» нанял известного адвоката и наслаждался публичностью судебного процесса. Представитель Перселла, некий Реджинальд Уинтерс, заявил, что не сомневается в оправдательном приговоре и что вскоре великий человек приступит к съемкам фильма по гениальному сценарию, права на который недавно приобрел. Я воочию представлял ликующую улыбку на лице Тедди, в то время как папарацци щелкали фотоаппаратами. Ожидали ли его крупные неприятности? Естественно, ожидали. Тем не менее он опять был в игре.

Чарли Калакос не присутствовал на похоронах: он находился под арестом. Джоуи Прайд сам решил не ходить: после всего содеянного он посчитал, что не имеет права оплакивать ребенка вместе с семьей. Но я был не один, когда маленький гробик опускали в землю. Занита Калакос настояла, чтобы я взял ее с собой. Она, словно восставший дух, покинула постель, на удивление сильная дочь отнесла ее вниз, и вот теперь она сидела в инвалидном кресле рядом со мной.

– Отвези меня к ее семье, – попросила миссис Калакос, когда похороны закончились.

Я взглянул на часы.

– Не могу, я опаздываю. Похороны заняли больше времени, чем я рассчитывал.

– Будь хорошим мальчиком и отвези меня сейчас же. Мне нужно поговорить с семьей этой девочки. Я им обязана.

Я начал было протестовать, но она отмела все мои возражения небрежным движением руки, и я медленно повез ее к полотняному навесу около еще не засыпанной могилы.

Разумеется, там выстроилась очередь. Я снова посмотрел на часы и попытался протолкаться вперед – мол, дайте дорогу инвалиду. Тщетно. Нам пришлось ждать, пока свои соболезнования не выразили все пришедшие на похороны – молодые и старые, незнакомцы и друзья.

Наконец мы очутились под навесом. Я ожидал увидеть покрасневшие глаза и распухшие носы, но ошибся. Вся семья казалась спокойной и даже почти веселой, как будто с нее сняли покров печали и неопределенности, под которым она прожила более четверти века.

– О, Виктор, а вот и вы, – сказала миссис Эдер, вставая, чтобы поприветствовать и тепло обнять меня. – Мы так рады, что вы пришли. Спасибо за все. Моника только о вас и рассказывает.

– Да уж, – смутился я.

– Наверное, трудно поддерживать отношения на большом расстоянии, – сказал мистер Эдер, пожимая мне руку. – Но я уверен: вы, дети, что-нибудь придумаете.

– Какие отношения на большом расстоянии?

– Представь меня, – прервала наш разговор миссис Калакос.

Я послушался.

– Миссис Эдер, мистер Эдер, – начал я. – Позвольте представить Заниту Калакос, мать Чарли.

Миссис Эдер посмотрела на сморщенную старуху в инвалидном кресле, и на ее лице отразилась нерешительность: она не знала, как себя вести. После долгих колебаний она радушно улыбнулась и нагнулась, чтобы пожать руку старухи.

– Я очень сожалею, – произнесла миссис Калакос, – что мой сын оказался замешан в этой истории. Он отчасти виноват в случившемся с вашей прелестной дочуркой.

– Сколько лет вашего сына не было дома, миссис Калакос?

– Пятнадцать лет я не видела своего мальчика.

– Понимаю, как это тяжело.

– Спасибо, моя дорогая.

– Я рада, что он вернулся.

– Да, вижу. Но хочу, чтобы вы знали: часть души сына – может быть, лучшая часть – лежит в могиле вместе с вашей дочерью.

– Думаю, что понимаю вас, – сказала миссис Эдер. – Спасибо за то, что пришли, – это значит для нас больше, чем вы можете себе представить.

– Живите в мире, – сказала миссис Калакос.

Когда разговор закончился, я повез ее вдоль ряда родственников. Ричард Эдер сидел рядом с отцом, его лицо ничего не выражало, зато зрачки прыгали из стороны в сторону, как мячики для пинг-понга. Он был бледен и выглядел нелепо в тесном костюме, но Ричард вышел из дома, что, по-моему, было хорошим знаком.

– Ричард, – кивнул я.

– Привет, Виктор.

– Как дела?

– А как вы думаете?

– Понемногу становится легче.

Когда мы поравнялись с Моникой, она обняла меня и прошептала в ухо:

– Спасибо, спасибо, спасибо.

В тот день она была одета скромно, под старшеклассницу, и должен сказать, что ее приветствие было для меня необыкновенно приятным.

– Это миссис Калакос, – сказал я – Мама Чарли.

– Спасибо, что пришли, – улыбнулась ей Моника.

– Я не могла не прийти, дорогая. – Старуха смерила ее взглядом. – Ты хорошенькая. У тебя в доме есть место для Виктора?

– Нет, мэм. Только для собаки.

– Жаль, хотя это значит, что у Талассы еще есть шанс.

– Выходит, наши так и не начавшиеся личные отношения мы будем поддерживать на большом расстоянии? – спросил я у Моники.

– Да. Я переезжаю. На Западное побережье.

– В Голливуд?

– Почему бы и нет? Ты все время повторяешь, что мне нужно сменить обстановку. Может, так оно и есть.

– Где остановишься?

– Лена сказала, что я могу некоторое время пожить с ней и Брайс.

– Лена?

– Да. Понимаю, что это странно, но мы с ней подружились. Мы почувствовали себя родными, как сестры. Кроме того, Лена обещала помочь мне с работой. Может быть, даже в настоящей юридической фирме. А может быть, я устроюсь кем-нибудь еще.

– Танцовщицей?

– Актрисой. Рекламные ролики и все прочее.

– Ты собираешься сниматься в кино?

– Почему бы нет? Ты же знаешь, я не стесняюсь выступать на людях. При этом ощущаю такую легкость, как будто могу летать и делать все, что вздумается. Знаешь, Виктор, похоже, что все – ты, татуировка, поездка в Лос-Анджелес, где я познакомилась с Леной, Чарли и та ужасная женщина с пистолетом – было предопределено. Шанталь хотела, чтобы я узнала правду. Когда нашли сестру, с меня как бы упали тяжелые цепи. Что делать, когда исчезает цель жизни?

– Лететь в Лос-Анджелес и сниматься в рекламе, – сказал я. – Ты будешь иметь потрясающий успех, Моника, я в этом уверен. Как сказал Тедди, для человека из Филадельфии нет ничего невозможного, нужно только выбраться из города.

– Будешь мне звонить?

– Конечно, буду.

– Виктор, ты знаком с дядей Рупертом и моей двоюродной сестрой Ронни?

Она показала на «генерала времен Гражданской войны». Но не дядя Руперт привлек мое внимание, а женщина, которая ранее сидела рядом с ним, а теперь торопливо уходила. Она с беспокойством оглянулась, и мое сердце дрогнуло.

Я встречался с ней прежде, угощал выпивкой и даже пытался приударить за ней. Черт возьми, это была женщина из бара «У Чосера», с которой я познакомился в ту ночь, когда у меня появилась татуировка. Блондинка на мотоцикле оказалась двоюродной сестрой Моники, Ронни.

– Черт возьми, – пробормотал я.

– Что? – спросила Моника.

– Сейчас вернусь. – Я оставил миссис Калакос на краю могилы и бросился вслед за Ронни.

Заметив, что я иду следом, Ронни прибавила шагу, а потом остановилась и решительно повернулась. Она была милой, носила юбку, но взгляд у нее оказался неожиданно жесткий. Я не сомневался, что она может сбить меня с ног одной левой.

– Как вы это сделали? – спросил я ее. – Подмешали снотворного в выпивку, а потом отволокли в татуировочный салон, чтобы начертать имя кузины на моей груди?

– Да, примерно так.

– Зачем?

– Чтобы хоть кто-то помнил. Детектив Хатэуэй давным-давно сказал отцу, что, по его мнению, между этими пятью парнями и Шанталь есть связь. А тут вы выступаете по телевизору, весь из себя ловкий и умный, и говорите, что пытаетесь выторговать сделку для Чарли Грека. Я подумала, что кто-то должен запомнить навек маленькую пропавшую девочку. У моего друга Тима есть татуировочный салон. Он согласился мне помочь.

– А вы не могли просто послать мне письмо?

На ее красивом лице появилась улыбка.

– Мне казалось, что так будет эффективнее. А увидев по телевизору вашу самодовольную ухмылку, я подумала, что вы этого заслуживаете. – Она опустила голову. – Однако Моника хорошо о вас отзывается, поэтому мне вроде как стыдно.

– И поделом. Я могу добиться вашего ареста за физическое насилие.

– Знаю.

– И предъявить огромный счет по суду.

– Все, что у меня есть, – это мотоцикл.

– «Харлей»?

– Думаете, у вас хватит духу ездить на нем?

– Это была отвратительная идея.

– Знаю. Если хотите, я заплачу за лазерное удаление татуировки.

– Обязательно заплатите. – Я оглянулся на семью Эдер, сидевшую под тентом, около маленькой ямы, в которую опустили крохотный гробик. – Если я буду ее удалять.

Она вопросительно наклонила голову.

– Ну, ваш приятель хорошо поработал, – объяснил я. – Кроме того, я вроде как привык к ней.

– Мне всегда нравились мужчины с татуировками, – сказала Ронни.

Я посмотрел на приятное лицо, на плечи гимнастки.

– Хотите как-нибудь встретиться и поговорить об этом?

Да-да, я знаю, что иногда становлюсь таким слюнтяем, что самому противно.