Между никогда и навечно

Глава 15

САВАННА

Саванне 26 лет

— Большое спасибо, Нью-Йорк!

Не в первый раз мой голос разносится по Гарден, смешиваясь и растворяясь в коллективном шуме толпы. Интересно, буду ли я скучать по этому.

Не по всему, конечно. Точно не по ледяным ваннам или капельницам. Не по наркотикам и папарацци. Не по абсолютному отсутствию уединения и свободного времени.

Но по этому?

По тому, как звучат мои песни голосами 20 000 зрителей. Как софиты на сцене согревают влажную от пота кожу, заставляя ее сиять. По светло-зеленому лифчику, висящему на микрофонной стойке, потому что его кто-то бросил из толпы. По гигантскому плакату с нижнего ряда трибун, где надписано: «Сав Лавлесс, ты спасла мне жизнь». По маленькой девочке из первого ряда в ярко-розовых наушниках с шумоподавлением, которая сидит на плечах пожилого мужчины, а на ее футболке виднеется надпись — «Фанат № 1 «Бессердечного города»».

Вот по этому? Да, полагаю, по этому я буду скучать.

Часть меня уже это понимает.

— Вы, как всегда, были великолепны. Гарден — одно из наших любимых мест для выступлений. — Я оглядываюсь через плечо на Мэйбл. — Не так ли, Мэйбс?

Она отбивает бит в знак согласия, и я подмигиваю ей, прежде чем снова взглянуть на толпу.

— Спасибо за радушный прием. За то, что всегда привносили энергию в наши концерты. За то, что каждое чертово шоу делали незабываемым.

Я сглатываю неожиданно возникший комок эмоций, когда публика начинает скандировать:

— Еще раз. Еще раз.

Это больше, чем просто наш первый хит. Это больше, чем просто наш дебютный альбом.

Это просьба.

Еще одна песня. Еще один концерт. Еще один год.

Скандирование впервые прозвучало в Атланте, сразу после нашего заявления, что этот тур будет последним. С тех пор оно раздавалось все громче и громче. Но сегодня вечером, на нашем действительно последнем концерте, когда до следующего пройдет Бог знает сколько, оно чертовски близко к оглушительному. Я чувствую, как весь организм содрогается от силы эмоций, которые люди вкладывают в эти слова.

С улыбкой сквозь подступившие слезы я играю вступительный аккорд «Just One More» и смеюсь, когда скандирование перерастает в крики и свист. Я уже исполняла эту песню сегодня, но не сомневаюсь, что сыграй ее снова, они бы подпевали так же страстно.

— От всего сердца, Нью-Йорк, мы никогда вас не забудем. Даже если это может быть прощанием…

— Это не прощание! — кричит в ответ толпа, и я смеюсь.

— Но на всякий случай, чтобы вы нас не забыли. На барабанах — Мэйбл, на гитаре — Джона, на бас-гитаре — Торрен, а я — Сав Лавлесс, и вместе мы — «Бессердечный город». Большое спасибо, Нью-Йорк, за то, что всегда зажигаете с нами. Мы вас любим. Приятной вам ночи.

Толпа ревет, и свет на сцене тускнеет. Я снимаю гитару и отдаю ее парню во всем черном, а затем поднимаю с пола сет-лист.

Подойдя к краю сцены, отвязываю с талии черный, расшитый блестками шарф и жестом приглашаю Рыжего помочь мне спуститься. После первого трека я попросила его проследить за тем, чтобы маленькая девочка и ее папа никуда не ушли, и он уже отвел их в сторонку. Рыжий берет меня за руку и поддерживает, пока я спрыгиваю с возвышенности платформы, и поворачиваюсь к девочке, по лицу которой струятся крупные слезы.

— Ох, малышка, не плачь, — уговариваю я, с улыбкой приседая перед ней на корточки, чтобы оказаться на уровне ее глаз. — Как тебя зовут?

— Джессика, — всхлипывает она, вытирая слезы. Отец наклоняется и гладит ее по вьющимся рыжим волосам. — Мне шесть лет.

— Привет, Джессика. Меня зовут Сав. Мне нравится твоя футболка. Ты сама ее сделала?

— Да! Папа помогал. И у меня еще есть вот это.

Она с гордостью показывает подвеску, и мне приходится сдерживать слезы. На розовой пластиковой нити висит маленький замочек в форме сердца; такой бы замочек ребенок прицепил к своему дневнику.

— Мне нравится. — Я берусь за свой замок и показываю идентичную подвеску. Иногда я, вообще, забываю о ее существовании. — Тебе понравился концерт?

Она кивает и шмыгает носом, прижимаясь к отцу.

— Я очень рада, что ты сегодня пришла, Джессика. Ты сделала мое последнее выступление особенным, и я хотела бы подарить тебе кое-что. Ты не против?

— Нет. Не против.

Волнение, охватившее ее лицо, пухлые щечки и ярко-зеленые глаза, наполняет меня теплом. Она не перестает плакать, но улыбается так широко, что у меня сжимается сердце.

Вот оно. Вот по чему я определенно буду скучать.

Я протягиваю ладонь Рыжему, и он шлепает на нее черный маркер. Я подписываю сет-лист и передаю его ей. Затем беру свой шарф и накидываю ей на плечи. Она визжит, и я подмигиваю, прежде чем взять ее руку и вложить в нее один из моих гитарных медиаторов.

— Ох, божечки, спасибо! Спасибо. Ох, божечки.

— Пожалуйста, — говорю я со смехом. — Ничего, если я тебя обниму?

Она не отвечает. Просто бросается ко мне, отчего я отшатываюсь назад, так что приходится держаться одной рукой, чтобы другой обнять ее.

— Спасибо, — повторяет она, плача у меня на плече. Я поглаживаю ее по спинке и крепко сжимаю.

— Спасибо тебе за то, что ты такая замечательная поклонница.

Она сжимает меня крепче.

— Пожалуйста, не заканчивай, — шепчет она мне на ухо. — Пожалуйста, не надо. Я буду скучать по тебе.

Я зажмуриваюсь от боли, сдерживая слезы. Делаю глубокий вдох. От Джессики пахнет детским лосьоном и сладостями. Что я могу на такое сказать? Прости, малышка, но я больше не выдержу? Я должна спасти себя? Протолкнув ком в горле, я только крепче обнимаю ее.

— Я тоже буду скучать по тебе, Джессика.

Это настолько честно, насколько я могу быть по отношению к нам обеим.

Девочка отпускает меня, и я встаю. Ее отец пожимает мне руку и благодарит за то, что я «подарила Джессике целый год».

— Это вам спасибо, — честно отвечаю я ему. — На выходе загляните в киоск с сувенирами, хорошо? Все за наш счет.

Рыжий провожает меня до номера, который мне предоставил Гарден. Раньше группа жила в одном номере, но не теперь.

— Концерт был хорошим, Саванна, — говорит Рыжий, когда я беру бутылку воды из мини-холодильника. — Он войдет в историю.

Я закатываю глаза.

— Рыжий, мы не Fleetwood Mac. И не Stones. — Я опускаюсь на диван и откидываю голову на подушки. Мне пора в душ, но сначала нужно передохнуть. — Через несколько лет «Бессердечный город» будут искать в Интернете с запросом: «Что с ними стало?».

— Ты недостаточно веришь в себя, малышка.

Рыжий уже говорил мне это, и я продолжаю с уважением выслушивать его. Пусть он и мой личный телохранитель, но за последние восемь месяцев стал мне кем-то вроде отца. Нанять его в качестве телохранителя после последнего пребывания в реабилитационном центре было одним из лучших решений, которые я принимала с тех пор, как выписалась. Второе лучшее решение — взять из собачьего приюта Зигга.

— Ты собрала великую группу. Из ничего создала нечто удивительное. А та девочка? Все зрители сегодня? Ты устроила им шоу, которое они никогда не забудут.

Повернув к нему голову, я смотрю, как он ковыряется в подносе с фруктами, забрасывая в рот несколько виноградин. Сама я ненавижу виноград. Прошу его только ради Рыжего.

— Думаешь, я принимаю неправильное решение?

Он задумчиво хмурит брови, но на меня не смотрит.

— Думаю, шесть альбомов и шесть мировых турне за шесть лет — это много для любого, — медленно говорит он. — Твоему телу нужен перерыв… но останавливаться окончательно?

Он делает паузу и пожимает плечами.

— Не знаю, малышка. Только ты можешь быть в этом уверена.

Я вздыхаю и снова закрываю глаза.

В этом-то и проблема. Я больше не знаю, уверена ли хоть в чем-то.

Шесть альбомов, шесть мировых турне, шесть лет. Я даже не знаю, как все это произошло. Все пронеслось будто в тумане. Нас «открыли» в конце лета после нашего импровизированного тура по побережью. Следующий год или около того мы провели, играя небольшие концерты и выступая на разогреве более именитых артистов. Мы сочиняли песни и записывались. Но потом все просто бомбануло и полетело вперед без тормозов.

Мы молчим несколько минут. Достаточно долго, чтобы я, вероятно, задремала бы, но раздайся в дверь стук, свидетельствующий о нежеланном госте, от которого из меня вырывается стон.

— Что тебе нужно, Хаммонд?

— Просто хочу проверить, не пришла ли ты в себя, — ворчит он.

Хаммонд злится на меня еще с Атланты. Как и все остальные.

— Я не передумаю. Я уже говорила тебе это.

Он что-то печатает на телефоне и пока ничего не говорит. Этот маневр — когда он заставлял ждать ответа — раньше жутко меня нервировал, но через некоторое время я пришла к выводу, что это всего-навсего старая добрая манипуляция.

Он больше не может заставить меня извиваться, но не хочет этого принимать.

Минуту спустя дверь снова открывается, и через порог шествует остальная часть группы. Хаммонд засовывает телефон обратно в карман пиджака и жестом предлагает всем сесть. Мэйбл плюхается на диван рядом со мной, Джона — в кресло, а Торрен прислоняется к стене с хмурым видом, как вечно задумчивая, таинственная рок-звезда.

Хотела бы я знать, что у нас встреча. Тогда приняла бы душ и переоделась. Я по-прежнему в концертном костюме, а серьезные разговоры затруднительно вести, когда ты в почти по пояс прозрачном комбинезоне и липкая от пота. Конечно, эти люди видели меня и в худших состояниях, но теперь все по-другому.

— Очень рад, что мы все собрались, — начинает Хаммонд с фальшивой улыбкой. Каждая капля силы, оставшаяся в моем теле, уходит на то, чтобы не рассмеяться над ним. — Концерт сегодня прошел отлично. Вы отыграли от всего сердца. Лейбл это ценит.

Я закатываю глаза, но он не замечает. Когда становится очевидно, что никто из нас не собирается расшаркиваться в благодарностях, его улыбка исчезает, и он показывает свои истинные намерения.

— Итак, к фактам. Вы не можете разорвать контракт с лейблом.

Зарычав, я резко сажусь прямо, но он тычет в меня пальцем и смотрит взглядом «заткнись, сейчас говорю я». Я прикусываю язык, но только потому, что Мэйбл кладет руку мне на колено.

— Вы записали шесть альбомов. В вашем контракте прописано восемь.

— Чушь собачья, Хаммонд, — выплевываю я. — Ты знаешь, что этот контракт — гребаный грабеж. Мы были голодающими и чертовски отчаявшимися детьми. Кто, мать твою, требует восемь альбомов от начинающих артистов? Мы не знали, что подписываем.

— Контракт имеет юридическую силу. Не важно, были ли вы невежественны и не читали то, что было прописано мелким шрифтом. Я говорил тебе не подписывать его, Саванна, но ты не послушалась, и теперь обязана выполнить его условия.

Торрен мрачно усмехается со своего места у стены.

— Но принцесса получает то, что хочет, Хэм. Ты забыл?

— Заткнись, Торрен. — Я поворачиваюсь к нему. — Просто заткнись. Ты тут не при чем…

— Очень даже при чем, черт возьми. Это моя жизнь рушится.

— Я не могу продолжать убивать себя ради твоей мечты!

— Раньше это была и твоя мечта, — напоминает Джона, и когда я смотрю на него, его глаза закрыты.

Удивительно, что он еще в сознании. Внутри меня крутится чувство вины и беспокойство, что злит только сильнее. Я уже и не знаю, что он принимает. Я пресекла попытки нянчиться с ним.

— Это было до того, как мечта наполнилась ядом, Джо, — цежу я сквозь зубы. — Кстати, на какой дряни ты торчишь сегодня? Ты готов сдохнуть ради этого?

Я снова поворачиваюсь к Торрену, указывая на скрюченного в дурмане Джону.

— Ты вот это хочешь спасти?

Челюсти Торрена сжимаются, он смотрит на меня, но не на Джону, потому что знает, что я права. Уверена, в этом он тоже винит меня.

Я перевожу взгляд с Торрена на Мэйбл и вздыхаю.

— Я больше не могу этим заниматься. Простите. Но я не выдерживаю.

— Тогда не занимайся, — соглашается Хаммонд, и от его жизнерадостного тона у меня по коже бегут мурашки. Когда я смотрю на него, он улыбается. — Я разговаривал с лейблом. Мы можем тебя заменить.

У меня отвисает челюсть, и я смеюсь, но он не шутит. Он серьезен. Когда я перевожу взгляд на Торрена и Мэйбл, они не смотрят мне в глаза, отчего в груди становится тесно. Я дважды открываю и закрываю рот, прежде чем, наконец, выдавить из себя:

— И вы согласились? — Я смотрю на Мэйбл. — Хотите играть без меня?

Она поднимает на меня глаза, в которых читается гнев с оттенком печали.

— Это ты решила, что не хочешь играть с нами.

Я качаю головой. Перевожу взгляд с Мэйбл на Торрена, потом снова на Хаммонда, минуя неподвижное тело Джоны.

— Значит, ты собираешься нанять какую-то поддельную Сав Лавлесс? Чтобы исполнять песни, которые написала я? Чтобы сделать ее лидером группы, которую собрала я?

— Ради выполнения условия контракта лейбл сделает все возможное, — четко и спокойно произносит Хаммонд. Без всякого раскаяния и эмоций. Весь такой деловой. — Хочешь купить себе билет отсюда, хорошо, но с твоей стороны эгоистично предполагать, что группа захочет того же.

Я таращусь на него.

— Ты не можешь вот так просто взять кого-то нового, чтобы исполнять мои песни…

— Песни лейбла…

— Это мои песни, и ты чертовски хорошо это знаешь. Они мои, Хаммонд. Эти песни — моя история. Все мое гребаное сердце. Я не позволю тебе продать их какой-нибудь рок-звезде, чтобы лейбл мог на них наживаться. Не позволю.

Мой голос срывается, и я ненавижу себя за это. Мысль о ком-то другом за моим микрофоном наполняет меня яростью. Тот факт, что мои товарищи по группе — люди, которых я раньше считала семьей — не против этого, разрывает меня пополам.

— Саванна, — говорит он с раздраженным вздохом, — у тебя нет выбора.

— Значит, это мои варианты? Вынужденно выпустить еще один альбом, отправиться в еще одно мировое турне или увидеть, как кто-то другой займет мое место?

Опустошение в моем голосе ощутимо. «Бессердечный город» был моей жизнью. Моим наследием. Я не могу отдать его чужаку. Без меня продолжение невозможно. Когда я сказала, что закончила, это должно было означать и завершение карьеры группы.

Хаммонд не отвечает на мой вопрос. Не подтверждает и не опровергает. Ему и не надо. Мы все знаем, что лейбл загнал меня в угол.

— Тебе не обязательно принимать решение прямо сейчас, — отрывисто говорит он, вытаскивая из кармана телефон и снова что-то печатая. — На данный момент лейбл будет придерживаться легенды о перерыве. Твоя новая роль в кино отлично подходит для такого объявления. На съемки у тебя уйдет четыре месяца. Хорошенько поразмысли обо всем. А мы тем временем все разведаем…

— Разведаете?

— Осторожно, — добавляет он, приподняв бровь в ответ на мою вспышку. — Ты не можешь ожидать, что они будут сидеть, сложа руки, и ждать тебя, не прикрывая свои базы.

— Ты не можешь просто заменить меня, Хаммонд. Я и есть эта группа. Без меня они были бы никем.

В тот момент, когда слова слетают с моих уст, я сожалею о них.

Торрен усмехается. А Мэйбл сверлит меня гневным взглядом. Я сожалею, что выразилась так, но это не ложь. Именно мой голос собирает стадионы и бьет рекорды радиовещания. Это мое лицо хотят видеть. Мою музыку хотят слышать. Мои тексты хотят петь. «Бессердечный город» не будет прежним без Сав Лавлесс. Его бы даже не существовало.

Хаммонд какое-то время рассматривает меня, прежде чем снова установить со мной зрительный контакт.

— Ты права. В какой-то мере. Без тебя группа не была бы такой, какая она есть. Именно благодаря тебе «Бессердечный город» стал глобальным явлением. Мы все это знаем. Но ты также и ошибаешься.

Он опускает телефон обратно в карман и разглаживает лацканы пиджака.

— Тебя могут заменить, Саванна, и заменят. И если придется, они будут перекраивать и менять группу — группу, которую ты создавала своей кровью, потом и рвотой — до тех пор, пока она не станет тем, что они смогут пропихнуть потребителям, чтобы возместить потерянные после твоего ухода деньги. Для фанатов группы ты — Сав Лавлесс. Но для лейбла? Ты значок доллара. И к твоему сведению, это все, что сейчас имеет для них значение.

У меня такое чувство, будто мне врезали ногой в живот.

Но он прав. Я знаю это. Мы — всего лишь очередной запрос в Интернете: «Что с ними стало?».

Я молчу. Выбираю точку на полу и смотрю на нее, обдумывая все сказанное. Изо всех сил пытаюсь и не могу восстановить свою опору.

— Возьми перерыв на четыре месяца. Может, небольшой отдых от группы пойдет тебе на пользу. Снимись в фильме. Обдумай все.

Я делаю глубокий вдох, закрываю глаза и соглашаюсь:

— Хорошо.

Он поворачивается, собираясь уйти. Я слушаю его удаляющиеся шаги. Они приближаются к выходу, дверь открывается, но прежде чем выйти, Хаммонд выпускает мне в сердце последнюю пулю.

— И в это время носи кольцо.

У меня отвисает челюсть, и я бросаю взгляд на Торрена, но он смотрит на Хаммонда. Я снова таращусь на дьявола у двери, и он с готовностью устанавливает со мной зрительный контакт.

— Знать такие вещи — моя работа, — многозначительно говорит он. — Если на твоем пальце будет кольцо, это заинтересует прессу…

— Но я не сказала «да», — возражаю я.

Хаммонд не обращает внимания на мои слова. Просто продолжает говорить.

— Таблоиды не будут публиковать истории о том, что группа распалась из-за ссоры влюбленных, а фанаты, скорее всего, купятся на перерыв. Это также даст лейблу время найти тебе замену без разразившейся бури дерьма в СМИ.

— Я не сказала «да», Хаммонд!

На этот раз я кричу, и он снова раздраженно вздыхает, словно имеет дело с капризным ребенком.

— Либо носи кольцо, либо мы публично объявим о замене. И на твоем месте я бы на минуту задумался о том, как эта новость повлияет на твою кинокарьеру. Я знаю, как упорно ты работала над своим имиджем, Саванна. Не хотелось бы, чтобы все эти усилия пошли прахом.

Хаммонд поворачивается и выходит за дверь, и я смотрю, как она медленно закрывается за ним, с тихим щелчком запирая нас внутри.

В ушах стоит шум. Сердце выпрыгивает из груди. Я сжимаю кулаки и чувствую, как ногти впиваются в ладонь. Как же я устала от этого дерьма.

— Ты сделал гребаное предложение, — насмехается Мэйбл над Торреном. — Когда, черт возьми, ты сделал предложение, Торрен?

Я опускаю голову между колен и позволяю им набрасываться друг на друга. Многие годы я выступала в роли посредника и лидера, но до чертиков устала и отказываюсь продолжать эту игру.

— В Кливленде.

Голос Торрена звучит смиренно. Кливленд был перед Атлантой. Прямо перед тем, как все бомбануло.

— В чертовом Кливленде? — Мэйбл фыркает и переводит внимание на меня. Я чувствую, как ее взгляд прожигает в моей спине гигантские дыры. — Так вот почему ты решила уйти? Поэтому захотела уничтожить все, ради чего мы столько лет работали?

Я качаю головой, медленно возвращаясь в вертикальное положение.

— Причин было много, Мэйбл.

От ее презрительного фырканья я стискиваю зубы, мои ноздри раздуваются. Глядя ей в глаза, я говорю чертову суровую правду.

— За эти же года, Мэйбл, я прошла три неудачных курса реабилитации. Три. Из одной клиники лейбл заставил меня выписаться раньше, вопреки совету врача, потому что мы не могли сорвать тур. Пока я пыталась завязать, Джона едва не умер, и единственная причина, по которой он все еще жив, в том, что я наняла ему круглосуточную сиделку с портфелем, полным гребаного Наркана (прим.: Наркан — препарат, который используют для борьбы с симптомами передозировок опиатами).

Она закатывает глаза, будто передоз Джоны не имеет большого значения, и это бесит меня еще больше.

— Каждый участник этой группы в глубокой заднице. Мы стремительно движемся к выгоранию. В чертову могилу. А что насчет тебя? Ты хотя бы знаешь имя парня, которого трахнула в своем номере перед сегодняшним концертом? А вчерашней ночью? Прошло два года с тех пор, как Кристал тебя бросила, а ты все продолжаешь скатываться вниз. И я должна просто ждать, пока ты не упадешь на дно? Хочешь, чтобы я потерпела и увидела, как ты тоже уничтожишь сама себя?

Я дергаю себя за волосы и пинаю кофейный столик, чтобы не закричать. Смотрю на Торрена, который все еще прижимается спиной к стене, стиснув зубы и нахмурив брови. От частых вдохов его грудь вздымается и опадает.

Никто не слушает голос разума.

Все так чертовски боятся перемен — боятся того, что последует за ними, — что готовы держаться за группу до самой смерти. Но я не хочу умирать. И не хочу, чтобы они умерли. Я хочу, чтобы мы жили.

— Я не нуждаюсь в твоих указаниях, как мне жить, Саванна, — вскипает Мэйбл. — Я-то, по крайней мере, сохраняю ясность ума, и не просыпаюсь рожей вниз в канаве, воняя виски.

— И я тоже! — кричу в ответ. — Уже нет.

Прищурившись, она кривит губы.

— Следы от уколов между пальцами ног уже зажили? — почти ласково спрашивает она, и меня тошнит.

— Я пытаюсь, — выдавливаю я. — Я больше не хочу быть тем человеком. Иисусе, разве ты не понимаешь? Мы не переживем еще один год, подобный этому. Я не переживу.

— Тогда займись своей голливудской карьерой, и позволь нам заменить тебя. Мы перестанем быть твоей проблемой.

Не говоря больше ни слова, она встает и выходит за дверь, от ее ледяного отношения меня пробирает холод до мозга костей. Мэйбл всегда смеялась и излучала солнечный свет. Мы были лучшими подругами, а теперь она меня не выносит. Даже не может смотреть в мою сторону без вспышек ненависти и зависти во взгляде.

Это происходило медленно. Вначале ее будоражило то, что группа привлекала к себе внимание. Только когда лейбл стал выставлять меня на первый план на всех плакатах, отправлять на все интервью и публиковать на обложках журналов, наши отношения начали рушиться.

Сейчас они висят на очень тонком волоске. Я думала, что покончить с «Бессердечным городом», — единственный способ исправить ситуацию. Теперь же понятия не имею.

— Я ему не говорил, — разрезает тишину баритон Торрена. Джона все также лежит в отключке в кресле. Куда делся Рыжий, я понятия не имею. Здесь только я и Торрен. — Я никому не говорил, Савви, клянусь.

— Да, знаю. — Я вздыхаю. — Я знаю, Тор. Все в порядке.

Медленно он подходит к дивану, затем садится рядом со мной. Я позволяю ему взять меня за руку и расслабляюсь в тепле его прикосновения.

— Почему ты не соглашаешься? — его голос мрачный и настойчивый. — Неужели это так плохо? Выйти за меня замуж? Мне казалось, мы любим друг друга.

— Я люблю тебя, но не так. И ты меня любишь не так.

Отпустив его руку, я встаю. Несмотря на все дерьмо, что на меня так несправедливо сваливают, в ситуации с Торреном виновата только я. Я использовала его. Давала ему надежду. Пыталась заставить себя что-то чувствовать, пыталась притворяться, но все это лишь разрушило его. Я осталась равнодушна, а он привязался ко мне.

— Ты сделал мне предложение не потому, что любишь, Торрен. Ты сделал мне предложение, потому что отчаянно нуждаешься в спасательном круге, а я больше не могу им быть для тебя.

— Неправда. И ты это знаешь.

— И все же, это правда. Ничто между нами не было по-настоящему. Абсолютно ничего.

— Для меня все было по-настоящему.

— Но не для меня, — подчеркиваю я, и он встает и сокращает дистанцию.

На его красивом лице написан гнев, зеленые глаза полны ярости и горя. Я хочу потянуться к нему и убрать волосы со лба, но вместо этого сжимаю руки в кулаки.

— Я понимаю, что ты устала. Понимаю, что передозировка Джоны свела тебя с ума. И меня тоже. Ты хочешь быть в завязке. Хочешь отдохнуть. — Он берет меня за руки и удерживает мой взгляд. — Но я знаю, Саванна, для тебя это было по-настоящему. Сделай перерыв и снимись в своем фильме, а потом, когда вернешься, ты увидишь, насколько настоящим это было.

Я высвобождаюсь из его рук и отступаю назад.

— Я знаю, что чувствую, Тор.

— Неужели? Потому что не так давно ты была так взволнована идеей написать следующий альбом. После концерта в Берлине мы не спали всю ночь, говорили о том, что будет, если у нас появится ребенок. Как мы сможем совмещать тур и семью. Где будем жить. Не так давно ты была с головой погружена в группу и наши отношения.

— Да, и не так давно я каждое утро глотала таблетки с кофе и притворялась кем-то, кем не была, — признаюсь я срывающимся голосом. — Я даже не помню разговора о ребенке. Я почти ничего не помню, потому постоянно была под кайфом.

Он закрывает глаза и медленно вдыхает. Сейчас он выглядит намного старше своих двадцати семи. Мне невыносимо, что я причиняю ему боль. Невыносимо, что мы причиняем боль друг другу. Созависимость, подпитываемая наркотиками и страхом, никому не идет на пользу. Это ведет только к разрушению. Наши то вновь начинающиеся, то вновь прекращающиеся отношения были как из учебника по токсичным отношениям. Документальный фильм «Рок-звезда». Удивительно, что мы так долго протянули.

— Когда твой рейс? — спрашивает он, открывая глаза и вновь глядя на меня.

— Завтра утром. Я вернусь на неделю в Лос-Анджелес, а оттуда отправлюсь в Северную Каролину.

Он кивает.

— Снимись в фильме. Используй время и расстояние. Носи кольцо. Когда вернешься, ты поймешь.

Я медленно качаю головой.

— А если не вернусь?

Его душераздирающая улыбка не достигает глаз. Он пожимает плечами.

— Думаю, тогда я с этим разберусь.

Мы смотрим друг на друга с минуту, прежде чем я перевожу взгляд на кресло, где Джона все еще лежит без сознания. Я хмуро гляжу на него. Цвет лица у него нормальный. Дыхание ровное. У меня до сих пор мурашки бегут по коже от воспоминания, как я обнаружила его в луже рвоты. Охране отеля потребовалось десять минут, чтобы принести нам ключ-карту. Если бы мы вошли в его номер хотя бы на несколько секунд позже, всего на несколько секунд…

Лейбл дал ему на восстановление два дня. Всего. Два. Дня.

Я стискиваю зубы и закрываю глаза, слегка встряхивая головой, чтобы избавиться от ужасающих картинок.

— Не волнуйся, — говорит Торрен, вырывая меня из мыслей. — Я присмотрю за ним.

Мои плечи опускаются, и я выдавливаю из себя легкую улыбку.

— Спасибо, Торрен.

Он слегка проводит кончиками пальцев по моей челюсти, затем наклоняется и нежно целует в лоб. Мне хочется плакать.

— Я пришлю за ним Кэмпбелла, — говорит Торрен, подходя к двери, имея в виду новую прославленную сиделку Джоны. — Безопасного полета, Савви. Увидимся через четыре месяца.