Между никогда и навечно

Глава 28

САВАННА

Когда я выхожу из здания аэропорта, на меня набрасываются папарацци.

Десять секунд, которые, как правило, уходят на путь от автоматических дверей до ожидающей меня машины, превращаются почти в две минуты, потому что Рыжий и еще два парня из службы безопасности должны протащить меня через неуправляемый рой пиявок с фотокамерами.

Судя по всему, весь последний месяц они голодали по моему присутствию. Возвращение Сав Лавлесс в Лос-Анджелес — громкая новость, тем более, что на прошлой неделе в Северной Каролине меня сфотографировали на публике без кольца. Это была ошибка номер один. Ошибка номер два заключалась в том, что я обманула одного репортера, который спросил меня, почему я не ношу упомянутое кольцо, и предположил, что я изменяю моему «жениху» с Полом Нортвудом. Ошибка номер три заключалась в том, что я игнорировала звонки Хэма, поэтому не могла как следует надрать ему задницу, когда он решил запланировать выступление-сюрприз перед началом церемонии вручения наград Music Choice Awards в эти выходные.

— Саванна, ты портишь легенду лейбла, — отчитывал он меня, как ребенка. — Чтобы это компенсировать, ты должна выступить с группой. В противном случае, это сделает твоя замена. И надень гребаное кольцо.

Как только Рыжий заталкивает меня в машину и захлопывает дверцу, я опускаю окно и левой рукой показываю всем средний палец.

— Неужели тебе так трудно вести себя прилично? — спрашивает Рыжий с переднего сиденья, и я пожимаю плечами, поднимаю окно и откидываюсь на мягкое сиденье. Слышу щелчок блокировки окон от детей и фыркаю. Слишком поздно, старичок.

— Хэм сказал, убедиться, что все увидят кольцо. Я только что преподнесла им отличный кадр.

— Из-за этих отличных кадров, которые ты им так легко преподносишь, тебя и преследуют.

Я встречаюсь с ним взглядом в зеркале заднего вида и мило улыбаюсь.

— Хочешь сказать, причиной тому не мое красивое личико?

Ему не до смеха, и он подчеркивает это, включая кантри-станцию и делая звук погромче. Засранец. Я определенно устрою проверку его реакции при следующей возможности.

Дорога до моего дома также занимает больше времени, чем обычно. Или, может быть, мне так кажется, потому что я привыкла к маленькому городку в Северной Каролине и отсутствию такого транспортного потока. Хаммонд попытался потребовать, чтобы я направилась прямо в студию на встречу с ним, но я послала его куда подальше, а затем повесила трубку. Я ни за что не встречусь ни с кем, пока не смою с себя запахи перелета. Мне нужен горячий душ, чистая одежда и пятнадцатиминутный сон в моей постели, прежде чем от меня можно будет ожидать хотя бы наполовину цивилизованного поведения с Хаммондом.

Я очень взвинчена. Все время на нервах, беспокоюсь и чертовски злюсь из-за того, что мне постоянно указывают, что делать. Чего я хочу, так это выпить. Или принять чего посильнее. Слава богу, я заставила Рыжего послать кого-нибудь, чтобы обыскать мой дом на предмет наркотиков и алкоголя, прежде чем мы туда приедем. Часть меня не верит, что я не приму что-то, если оно окажется под рукой.

Но тогда разве это не будет означать, что я просто позволю им диктовать, как мне жить? Разве это не означало бы, что другие решат мою судьбу? Лейбл, вероятно, обрадовался бы, начни я снова употреблять. Под кайфом я более податливая. Кого волнует, что я гнию изнутри, пока они получают свои последние два тура и альбомы.

Нах*й.

Если я преуспею в трезвости, то только потому, что упрямее всех. Хочу ли я быть здоровой? Да. Хочу ли я жить? Да. Хочу ли я не примкнуть к Клубу 27? Да (прим.: Клуб 27 (англ. 27 Club) — объединенное название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте 27 лет, иногда при странно сложившихся обстоятельствах).

Но хочу ли я послать лейбл еще подальше? Да, черт возьми.

Что это говорит обо мне?

Подъезжая к дому, я уже вижу вдоль улицы машины и камеры. Когда я дома, вокруг всегда кто-нибудь ошивается, но это уже за гранью нелепости.

— Как давно они разбили здесь лагерь? — спрашиваю я Рыжего, когда он вводит код ворот и въезжает на подъездную дорожку.

— С тех пор, как объявили твое выступление на церемонии награждения.

— Господи, — ворчу я. — Это было почти два дня назад.

Рыжий фыркает в ответ и загоняет машину в гараж. Он паркуется между моими «Порше» и «Харлеем», на которых я никогда не езжу, и мы одновременно выбираемся из машины. Он подходит к багажнику и вытаскивает мой багаж, затем ведет меня в дом.

Я скучаю по своей дворняге. Поскольку поездка короткая, нам пришлось оставить ее в Северной Каролине. Она живет своей лучшей собачьей жизнью в гребаном номере для собак с диваном и корзиной новых игрушек, которые она, без сомнения, разорвет в клочья, но я эгоистично хочу, чтобы она была со мной. Моя невоспитанная собака-грубиянка. Я в Лос-Анджелесе всего несколько часов, а уже дуюсь.

Когда я залетаю на кухню, то испускаю испуганный крик, заставляющий Мэйбл вскрикнуть, а Рыжего броситься вперед и пихнуть меня себе за спину, одной рукой держа пистолет, который я все время забываю, что он с собой носит.

— Какого хрена! Чего ты орешь? — кричит Мэйбл, затем указывает пальцем на Рыжего. — Не стреляй в меня, мать твою!

— Какого хрена ты делаешь в моем доме? — кричу в ответ, тяжело дыша и прижимая руку к груди, откуда сердце готово вот-вот выскочить. — Ты напугала меня до усрачки!

— Я приехала сюда часа два назад. Я написала тебе об этом.

Едва Мэйбл произносит последние слова, как начинает смеяться, заставляя смеяться и меня. Рыжий бурчит что-то невнятное и выходит из комнаты.

— Мой телефон в автономномном режиме, — объясняю я сквозь смех. — Господи, ты чуть не отняла у меня десять лет жизни.

— Да, ну, малыш Рыжий чуть не отнял всю мою жизнь, ворвавшись сюда с пушкой наготове. Я уж думала, мне конец.

Я игриво закатываю глаза и забираюсь на один из стульев у кухонного островка. Немного странно видеть Мэйбл в моем доме. Пока все не полетело к чертям, она постоянно заявлялась без предупреждения. Она знает все мои пароли и все такое. Но прошло так много времени с тех пор, как мы действительно хотели находиться рядом друг с другом, что часть меня считает ситуацию несколько неловкой.

— Что случилось, Мэйбс? Почему ты здесь?

Она запрыгивает на стойку рядом со мной и вздыхает.

— Наверное, я соскучилась по тебе.

У меня отвисает челюсть, я отшатываюсь назад, а Мэйбл заливается смехом, и я закрываю рот.

— Не притворяйся такой удивленной, — говорит она с кривой ухмылкой. — Я провела с тобой почти каждый день последнего десятилетия. Когда ты уехала сниматься в своем фильме, это было равносильно тому, чтобы потерять часть себя.

— Ох, Мэйбс. Хочешь сказать, я — твоя правая рука?

— Нет, но, может, большой палец ноги. Судя по всему, он очень важен для баланса, так что… — она виляет бровями, и я смеюсь. — А если серьезно, я знаю, что Хэм хуже всех, и лейбл — отстой, и отношения между тобой и Торреном странные, а Джона — ну, я не знаю, что с ним, черт возьми, происходит, но рада, что ты вернулась, пусть даже только на эти выходные.

Я изучаю ее лицо и почти поражена выражением искренности. Несколько недель назад я была уверена, что она будет ненавидеть меня вечно. Между нами не было ничего, кроме язвительных взглядов и колкостей. Мне неприятно это признавать, но, возможно, Хэм был прав, сказав, что нам просто нужно отдохнуть друг от друга. Я никогда не скажу ему, что он был прав, но, возможно, так и есть.

— Я тоже по тебе скучала, Мэйбс, — наконец говорю я и вздыхаю. — Перед началом хаоса мне нужно принять душ и вздремнуть.

Мэйбл ухмыляется.

— Сав Лавлесс, разве ты не знаешь? Ты и есть хаос.

— Давненько не виделись, Лос-Анджелес. Как вы сегодня поживаете?

Мой голос разносится по площадке под открытым небом, и несколько сотен фанатов, которым в последнюю минуту удалось попасть на наше выступление-сюрприз, подбадривают меня в ответ. Мы не играли для такой маленькой аудитории уже много лет. Хотя это все же больше той аудитории, перед которой мы выступали в самом начале, но после того, как во время нашего последнего мирового турне билеты распродавались на целые стадионы, это больше похоже на интимный семейный ужин, чем на рок-концерт.

Мне нравится.

В кожаной юбке, винтажной футболке Blondie и рваных колготках в крупную сетку я чувствую себя лучше, чем в той одежде, в которую меня наряжали для фильма, а мои распущенные серебристые волосы развеваются на легком ветерке. Замóк и цепочка лежат в ложбинке между ключицами весом, которого я жаждала последние несколько недель. А гитара в моих руках, шероховатость ремня на плече и скольжение мозолистых пальцев по струнам ослабляют напряжение в теле, о котором я даже не догадывалась.

Я не лгала, сказав Хаммонду, что «Бессердечный город» — моя группа. Она — моя история. Мое наследие. Она — это я. И прямо здесь, со всеми этими людьми передо мной, которые хотят услышать мои песни и подпевать им? Я так близко к дому, как только могла бы быть.

Я знала, что буду скучать по этому. Просто не осознавала, насколько, пока не вернулась.

Это как первая доза после неудачной реабилитации. Первая волна эйфории после третьей рюмки виски. Но впервые за долгое время я не беспокоюсь, что это станет моей смертью. Такое ощущение, что это дает мне жизнь.

— Похоже, вы соскучились по нам, — говорю я с ухмылкой, и когда аплодисменты толпы звучат громче, мне становится легче. Я заряжаюсь энергией. Действительно взволнована выступлением.

На краткий миг задаюсь вопросом: чувствуют ли тоже самое остальные участники группы, и словно в ответ Мэйбл позади отбивает быстрый бит на барабанах. Я подмигиваю ей через плечо и возвращаю внимание к толпе.

— Сегодня у нас для вас всего несколько песен, но мы давно не играли, так что вам, возможно, придется нам помочь.

Я исполняю вступительный аккорд «Just One More», и зрители сходят с ума. Спустя годы наш самый первый сингл по-прежнему остается самой прослушиваемой песней среди всего нашего репертуара.

— Подпевайте, если знаете слова, — призываю я с ухмылкой и начинаю петь.

Еще один раз, милый.

Еще один раз.

Виски и апельсин.

Чего же мы ждем?

— Это было потрясно, скажите? — говорит нам Мэйбл, когда мы уходим со сцены.

У нас есть час на то, чтобы переодеться и добраться до красной ковровой дорожки церемонии. Я не горю желанием выступать еще раз после того, как мы уже отыграли, но Мэйбл права. Было потрясно.

— Давно я не чувствовал себя так хорошо, — вставляет Торрен, придвигаясь ко мне боком и одаривая робкой полуулыбкой, на которую я отвечаю.

Я смотрю на Джону, но он, опустив голову, печатает сообщение. Он, вообще, ничего мне не сказал, кроме: «Эй, привет. Как фильм?» И всё.

Я изо всех сил стараюсь не смотреть на него, не анализировать каждое его движение, но это тяжело. Волнение от сегодняшней игры наполняет меня чувством вины, потому что я все еще думаю, что для него это плохо. Я до сих пор не могу отделаться от образа его в том гостиничном номере. Всего несколько секунд, и он бы умер.

Я бросаю на Торрена вопросительный взгляд, и он качает головой. С замиранием сердца я снова смотрю на Джону. Что происходило с момента моего отъезда? Что там с охранником/няней, которого я наняла?

Торрен наклоняется и хватает меня за руку, сжимая, и я благодарна за это.

— Для подготовки к церемонии Хаммонд разместил нас в люксе, — прерывает Мэйбл мои мысли. — Поскольку все нарисовалось в последнюю минуту, он уже попросил стилистов выбрать нам наряды. — Она хмурится. — Клянусь богом, если он напялит на меня еще одно платье, я его прикончу. Испачкаю красную ковровую дорожку его черной, гнилой кровью.

Я сверкаю глазами, глядя на Торрена, который улыбается той кривоватой ухмылкой, в которую так влюблены фанаты, и даже Джона фыркает от смеха. Такое ощущение, будто все как раньше. Я и не знала, как сильно нуждалась в этом.

Гребаный Хаммонд.

Как только мы добираемся до люкса, мое раздражение Хаммондом детонирует. Я бы помогла Мэйбл его прикончить.

Он приготовил для меня похожий на балетную пачку наряд из черной кожи и кружев с почти прозрачным верхом и рваным низом, и блестящие черные сапоги до колен из искусственной змеиной кожи. Однако меня бесит не наряд. Такой я бы и сама выбрала. Проблема в том, что наряд Торрена чертовски сочетается с моим. Туфли из такой же искусственной змеиной кожи, пиджак из черной кожи и кружева. Никакой футболки под пиджак, а его штаны — простые дорогие черные джинсы, но очевидно, что мы одеты как пара.

Мои кулаки сжимаются от желания во что-нибудь врезать. Или в кого-нибудь.

В Хаммонда.

Я хмуро оглядываю себя в зеркале в полный рост, размышляя о том, чтобы смыть кольцо в унитаз, когда позади меня появляется Торрен.

— Мне жаль.

Я перевожу взгляд на его отражение в зеркале и в раздражении недоверчиво приподнимаю бровь.

— Неужели?

— Да, Саванна. — Он вздыхает, и боль на его лице пробуждает во мне страдания по иной причине. — Все не так, как я хотел, чтобы было.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

— А как ты этого хотел, Тор?

Он вглядывается мне в глаза, и я открываюсь для него. Не скрываю ни гнева, ни вины. Хотела бы я того же, что и он. Правда. Хотела бы я любить его. Но не могу и не хочу, так уж сложилось.

— Я просто хотел тебя, Савви, — наконец, говорит он. — Я всегда хотел только тебя. Но, черт возьми, быть с тобой — словно пытаться закупорить молнию в бутылку.

Я ухмыляюсь, но с грустью, и его губы изгибаются в похожей реакции. Он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по пряди моих волос, затем берет мою левую руку и касается большим пальцем изумруда.

— Кольцо действительно красивое, Тор.

Он смеется и снова смотрит на меня.

— Я думал, сделай я это идеально… — он замолкает, а затем пожимает плечами. — Мне жаль, что лейбл заставляет тебя идти на такое. Мы все считаем, что это пи*дец. Мне кажется, даже Хаммонду это ненавистно. Это просто… не круто, и тебя не должны вынуждать подыгрывать.

Я изучаю его лицо и поджимаю губы. Что случилось с «возьми перерыв на четыре месяца»? Что случилось с «хорошенько поразмысли обо всем»?

Торрен вздыхает.

— Не смотри так подозрительно, Савви. Я говорил правду о том, что это выступление было лучшим чувством, что я испытал за долгое время. Я скучаю по этому. Вы, ребята, моя семья, понимаешь? Так что, если есть хоть какой-то шанс на все это… но… нельзя закупорить молнию, не так ли?

Эмоций в его тоне достаточно, чтобы разбить мое сердце на мелкие осколки. Потеря, надежда, поражение. Даже немного самоуничижительного юмора. Не думаю, что когда-нибудь прощу себя за то, что позволила нашим отношениям превратиться в такой бардак. Это причинило нам обоим столько боли.

Торрен отступает на шаг, отпускает мою руку и изображает на лице искреннюю, но сдержанную улыбку. Я знаю, о чем он говорит. Мы — группа, и какой бы магией мы ни обладали, можем достичь ее, только играя вместе, а не по отдельности. Это редкость. И она стоит жертв, даже если жертва причиняет боль. Но можем ли мы исцелить раны, что уже нанесли себе и друг другу?

Сразу же мои мысли перескакивают к Леви.

К Леви, Бринн и тому маленькому городку на восточном побережье, почти в трех тысячах миль отсюда. Где мое место? С кем мое место? Какую жертву я готова принести?

— Выглядишь великолепно. Готова раскачать красную дорожку?

Торрен протягивает мне руку, поэтому я улыбаюсь и принимаю ее.

— Готова как никогда.

Я следую за Торреном в гостиную люкса, где уже ждут Мэйбл и Джона. Мэйбл одета в розовый шелковый брючный костюм, открытый пиджак и черный бюстгальтер, украшенный серебристыми металлическими шипами, так что, похоже, сегодня Хэм избежал могилы.

Я смотрю на Джону. Он в белом костюме и футболке Black Sabbath. Выглядит хорошо. Он кажется трезвым, и это ослабляет одну из нитей беспокойства из-за Джоны, которые все еще обвивают мою грудь.

— Посмотрите на нас, — говорит Мэйбл, хлопая в ладоши. — Выглядим как настоящие гребаные рок-звезды.

Путь до места проведения церемонии короткий, а шествие по красной ковровой дорожке, на мой взгляд, слишком длинное, но все же не такое, как обычно, потому что Хэм сказал всем, что мы не отвечаем ни на какие вопросы. Фотографии — да. Интервью — нет. Видимо, лейбл не доверяет мне достаточно, чтобы я не ляпнула чего-нибудь, что выставит их мудаками.

Они правы.

Когда мы доходим до конца дорожки и скрываемся в здании, подальше от большой толпы, я улучаю редкий момент, когда Рыжий отвлекается, потеряв бдительность, и наношу удар. Двумя отработанными движениями опрокидываю его на спину посреди нашей группы и даже не пытаюсь сдержать торжествующей улыбки. Трезвость действительно делает меня намного быстрее. Со смехом нависаю над ним и тычу в него пальцем.

— Это за кантри-серенады, ты, засра…

Я кричу, когда он делает мне подсечку, и с кряхтением падаю на пол. Быстро, как никогда. Я даже не ожидала, что это произойдет. Зараза. Надо было отойти подальше. Гребаная ошибка новичка.

— Ох, бл*ть.

Вслепую выбрасываю руку и наношу Рыжему удар в живот, пока он смеется под хохот моей группы и нескольких «ох» от людей, слоняющихся рядом.

— Какого хрена ты творишь? Это Givenchy, — слышу, как вспыхивает Хаммонд, но достаточно тихо, чтобы не устраивать еще большую сцену, и все же достаточно громко, чтобы продемонстрировать свою ярость. — Господи Иисусе, Саванна, если ты порвала платье, клянусь богом…

— Ой, Хэм, хватит, — рычу я.

— Держи, — тихо говорит Торрен, и я поднимаю на него глаза и вижу его ухмылку и протянутую руку.

Я шлепаю обеими руками в его ладонь, и он поднимает меня на ноги. Мы оба смеемся, пока он поправляет мне платье и пытается пригладить волосы. Никому не будет дела до того, что я выгляжу как помятое бедствие. Обычно я вообще нахожусь под кайфом. Трезвая и в немного помятом Givenchy — это, могу вам сказать, гораздо лучший вариант.

— Глупая ошибка, — комментирует Рыжий за моим плечом, и я закатываю глаза.

— Я все равно уложила тебя.

— Не считается, если мы оба упали.

Я смотрю на него с ухмылкой.

— Останусь при своем мнении.

На удивление церемония проходит отлично. Я действительно наслаждаюсь выступлениями, и одна из артисток, выступавшая у нас на разогреве в последнем туре, получила награду и поблагодарила нас в своей речи, что чертовски круто. Мы не выигрываем «Клип года», но получаем награду за лучший рок-альбом, и это здорово. Обычно мы доминируем в жанровых категориях. Но когда мы выиграем награду «Исполнители года», я чуть не описываюсь от счастья.

— О, мой гребаный бог. — Я смотрю на Мэйбл, сидящую с отвисшей челюстью. — О, черт возьми, это только что случилось.

Она смотрит на меня с улыбкой от уха до уха.

— Это, черт возьми, случилось!

Я хватаю за руку ее и Торрена, а Джона держит Мэйбл за другую руку, и мы длинной вереницей идем к сцене. Когда мы оказываемся у микрофона, вместо того, чтобы подойти к нему по очереди, как обычно, Торрен толкает меня в спину.

— Это ты, Сав, — шепчет он мне на ухо.

Я бы не смогла усмирить улыбку даже ради спасения своей проклятой души. Подойдя к микрофону с тяжелой наградой в руке, я делаю глубокий вдох и начинаю речь.

— Не верится, что это только что произошло, — взволнованно говорю я. — Серьезно, я думала, что описаюсь. Вот как я была потрясена.

Публика смеется и аплодирует, мои товарищи по группе тоже присоединяются ко всем. Слышу, как Мэйбл фыркает что-то вроде «ловко, стерва», и я улыбаюсь ей, прежде чем продолжить.

— А если серьезно, то это потрясающе. Мы не ожидали такой чести, но охренеть как благодарны. Простите за ругань. Но это было бы невозможно без наших фанатов. Вы поддерживали нас снова и снова, и всем этим мы обязаны вам.

Зрители снова аплодируют. Раздаются свистки и крики. Из-за резкого освещения я почти ничего не вижу со сцены, но когда шум стихает, я нахожу в зале камеру и указываю на нее, убеждаясь, что техник за кадром знает, что прямой эфир нужно переключить на нее. Затем, глядя в объектив, говорю:

— Мне хочется выразить особую благодарность очень особенной поклоннице. Босс, вот твое слово на сегодня. Осветить. Глагол. Озарять светом. Ты осветила мои дни, мои надежды, мою любовь к музыке. Большое спасибо. Этот для тебя.

Я держу награду и посылаю воздушный поцелуй в камеру, а затем практически улетаю со сцены обратно на свое место. Мимо нас движется другая камера, и Торрен берет меня за руку и наклоняется ближе.

— Что за Босс? — шепчет он, и я улыбаюсь.

— Очень крутая малышка семи и три четверти лет, с которой я познакомилась в Северной Каролине.

Это все, что я ему говорю. По какой-то причине мне не хочется раскрывать большего, и через несколько секунд тема меняется.

Церемония заканчивается, мы отправляемся на афтепати, а затем ночуем у меня дома, и никто больше не упоминает Босса или мою загадочную благодарственную речь. Перед отъездом на следующее утро в аэропорт, я рассказываю группе о своей идее, и когда, наконец, пристегиваюсь в кресле перед долгим перелетом через всю страну, я на самом деле больше взволнована, чем обеспокоена.

Даже и не вспомнить, когда я чувствовала себя так в последний раз.