Мера человек: Зов

Глава 8. Отцы и дети

Этого Танцующего Журавля звали Готто. Зверь, третье перо, был десятником в своём племени, а по совместительству и охотником, и разведчиком.

— Нас не так уж много, — качал головой Готто, отмеряя шаги впереди меня, — Ласточки правят хорошо, и, конечно, великий наместник, да отмерит ему Небо положенную меру. Но…

Зверь вдруг замолчал, будто жалея о минутной слабости.

«Давай уже убьём его и побежим, у тебя же мера позволяет! Какой тебе смысл во всей этой звериной возне?» — бес тоже время зря не терял, но, как оказывалось, моего мысленного приказа хватало, чтоб его заткнуть.

Правда, ненадолго.

Наш путь длился уже около двух часов, и всё это время зверь рассказывал о непростой жизни в их краях. И вот так обрывал себя на полуслове, не решаясь нагружать пришлого человека проблемами своих земель.

Я слушал его вполуха, подмечая для себя действительно важное. Уже скоро, по словам того же Готто, должны были кончиться земли Ласточек, и начнутся владения Чёрных Крокодилов.

— Я помню ещё времена, когда Совет Племён решал, как жить зверям. И великий приор Рэджин, да одарит его Небо, всегда прислушивался к Совету, — вполголоса бормотал Готто.

— А сейчас как?

— А мы не знаем, гонцы из столицы только к старшему племени ходят. Оракулов наших забирают. Конечно, у Ласточек оракул говорит с дымом на пустыре, но…

— Что «но»? Зверь, говори, я требую. Быть может, именно твои слова вернут былую жизнь в эти земли.

Готто обернулся:

— Нехороший это дым. Да ты ж видел его, великий мастер.

«Любой дым, идущий из земли, берёт начало в Тенебре. Да тот демон, который надоумил зверей на это, просто гений!» — Хродрик не уставал комментировать, и в его словах я тоже иногда находил дельные мысли.

Как оказалось, вылез я из Пещеры Правды, и Готто с тем юнцом видели это, охотясь рядом. Оба владели завидной дальнозоркостью, как тот же Фолки, поэтому я их и не почуял — на меня смотрели издалека.

Вот этот вот дымящийся пустырь, где находился вход у неё, издревле считался у них священным местом. Поэтому Готто и не хотел рассказывать — где ж это видано, что про священное место плохо говорят.

«Священное место, ну надо же. Черви безмозглые!»

— Святы только предки, — буркнул я, и поймал благодарный взгляд зверя.

Разговорившись, зверь рассказал про их Пещеру Правды. Я и так многое знал, но не перебивал. Птенцы, достигая второго пера, обязаны были пройти посвящение, доказывающее, что они прирождённые воины.

— Вот только чудовище там появилось, — вздохнул Готто, — Уже двое птенцов пропали, а завтра пойдёт и мой.

— Твой сын?

Зверь кивнул:

— Ты его отправил со своим словом.

Я кивнул, не решаясь больше ничего говорить про бревно с надписью «ВЕСТЬ». И дураку понятно, что с таким «посланием» его сын дойдёт до Ласточек не скоро.

Готто отнюдь не выглядел таким уж неотёсанным дубиной, и глаза, белевшие на темнокожем лице, светились проницательностью. Он понимал, в чём заключалась хитрость, но не решался об этом мне сказать.

Ведь, по законам Неба, ничего не нарушено. И старшее племя… кхм… оповещают, и звери не ослушались человека.

— Надеюсь, твоему сыну ничего не грозит?

— Нет, наше племя верно служит Ласточкам, — Готто уверенно покачал головой, — Да и кто может перечить человеку?

Я усмехнулся. Видел я таких зверей, которые не то, что человеку — они ангелов с демонами ни во что не ставят.

— Ласточки говорят, что посылали туда воинов, и беды больше нет. Вот только…

До меня не сразу дошло, что Журавль всё ещё говорит о Пещере Правды.

— Говори, зверь, что тебя мучает? Ты знаешь, я иду к наместнику.

Готто резко развернулся:

— Прошу, не надо говорить великому мастеру!

Я на всякий случай махнул: мол, не беспокойся.

Зверь зашептал:

— Не видел я, великий мастер, чтобы воины Ласточек туда ходили. Оно и ясно, их птенцам не скоро на посвящение, а о наших они не думают. Вот мы и мозгуем с соседями, как быть. С Попугаями говорили, с Суррикатами…

Он перечислял своих соседей, а я думал над услышанным. Как быть, как быть. Будь я зверем, можно было бы и помочь. Но зверем я уже пробовал здесь пройти, и меня быстро отправили… в пещеру.

Нет уж, теперь у меня, как человека, чуть более глобальные проблемы. Пусть звери сами решают.

«И правильно, великий господин. Я тебе об этом уже два часа говорю. Может, прав был Белиар?» — задумчиво добавил бес.

Пустырей, почти выжженых солнцем, становилось всё меньше, а вот заросшие деревьями и кустарниками озёра попадались всё чаще. И иногда, поднимаясь на холмы, мне казалось, что впереди волнуется море. Только зелёное.

Такое чувство, как будто я снова в Шмелиный Лес возвращаюсь.

— Великий мастер, почему ты не захотел встретиться с Ласточками? — вдруг спросил Готто, когда я стоял на одном таком холме.

Он на миг обернулся, и стало ясно: вопрос дался ему с трудом. Едва заметное движение пальцев ко лбу, он зашевелил губами, испрашивая прощения у Неба.

Очень, очень трудно даётся зверям в этой глубинке самостоятельность. Он никак не мог понять, что его старшая стая может уже давно не чтит законы. А иначе почему Ласточка Мози меня в пещере завалил?

«А может, они просто трусы? Даже бесы имеют больше воли, чем эти черви!»

Впереди, в полукилометре, действительно возвышалась стена леса, будто настоящие джунгли. И деревья здесь все были тропические.

Джунгли шумели, и даже отсюда было слышно крики экзотических животных. Некоторые деревья возвышались гораздо выше собратьев, с ветвей свисали лианы, и на них можно было видеть какое-то движение.

Эх, мне б такое зрение, как у этого зверя. Вздохнув, я убрал руку от лба и посмотрел на Готто.

— Не всё гладко сегодня в Инфериоре, — спокойно сказал я, — Мне предстоит говорить с наместником о больших делах. О Престоле Ордена, о прецепторе.

Готто округлил глаза, и едва не бухнулся на колени. Зверю казалось, что он своими мелкими проблемами только оскорбляет человека. Оно и понятно: где-то там великие люди, огромные столицы, и дела их небесные. А тут просто блошиная суета — пещеры, племена, посвящения.

Справившись с волнением, Готто указал на лес:

— Там начинаются земли Чёрных Крокодилов. Дальше я не могу вести тебя, великий мастер.

Возникло неловкое молчание. Со вздохом я понял, что будет совсем уж свинством промолчать о том, что мне удалось выяснить.

— Готто, друг, — я положил ему на плечо руку, — Не ходите в Пещеру.

Тот округлил глаза, вздрогнул. Оно и понятно: прадеды, деды, отцы ходили, и тут вдруг залётный человек в отрепьях ставит крест на традициях.

— Но посвящение… оно должно быть!

— Наместник далеко, Ласточкам плевать. Думай сам. Там такие чудовища, что вы с Попугаями только на закуску им пойдёте.

Я знал, что прав. Даже если вся стая Танцующих Журавлей сунется в пещеру, это будет их последний танец. И пусть муравьи из Проклятых Гор ещё не могут пройти всей кучей за дым, где начинается Пещера Правды, но эти твари найдут проход.

А то и вообще ночью по поверхности придут в селение. Но об этом звери сами догадаются, если поверят мне.

— Нет, нет, — бедный зверь замотал головой, забубнил, — Ласточки говорили, что всё нормально. Мы же только посмотрим, и завтра сын мой пойдёт.

— Пойдёт и погибнет, — я рывком повернул Готто в сторону Проклятых Гор на горизонте.

Отсюда было видно не только заснеженные пики, но и склоны некоторых, особо выдающихся вершин.

— Про Муравьиные Горы слышал?

Готто кивнул, но показал куда-то вбок:

— Они там, на границе Оранжевых и Жёлтых земель. Наши деды рассказывали сказки о больших муравейниках, размером с горы.

— Муравьи пришли, Готто, — прошептал я, вкладывая в слова силу духа, и проникая ему в разум.

Сейчас я творил благое дело, и не чувствовал угрызений совести.

«А господин, оказывается, и сам уже отчасти демон…» — ехидно заметил Хродрик, — «Искушаешь похлеще Белиара, чтобы его душу намотало на жернова судьбы».

Моя стихия духа сработала чётко. Зверь повернулся, его круглые глаза излучали ужас.

— Но…

— Это не сказки, — я покачал головой, — Ласточки здесь не помогут. Думай, Готто, ты же охотник. Вы теперь добыча, и муравьи пришли за едой.

Я понимал, что война с ересью для этих племён теперь на втором плане. Армии муравьёв будет совершенно безразлично, поедать им меченых зверей, или нет.

Готто дёрнулся было в сторону, но потом остановился, вспомнив, что это неуважение к человеку. И бухнулся на колено, низко склонив голову.

— Великий мастер, мне надо идти, — с дрожью в голосе сказал Готто.

— Ответь на вопрос.

— Слушаю, мастер, — нетерпеливо выпалил зверь.

— Ты знаешь про завещание приора?

«О, да, он знает…»

Зверь поднял глаза, часто-часто замотал головой, став из чернокожего просто серым. Я не стал мучить его, проникая в разум, а решил действовать с хитрецой.

— Ты мне веришь?

Тот кивнул, но не издал ни звука.

— Так если бы оно было, это завещание, то где бы я мог поискать ответ?

Готто посмотрел на Небо, коснулся пальцами лба, потом прошептал:

— Говорят, у Каэлевой Впадины есть крепость. Она ещё с древних времён стоит, и зверям там не место. Это же, ну… ты понимаешь, мастер?

— Понимаю. Зверям — зверево.

— Да, да, великий мастер. Когда великий Рэджин уходил на войну, он устроил там прощальный ужин с сыновьями, так говорят. А там, где Небо ближе, и ангелы лучше слышат.

«Ну ясно, Проклятые Горы, край земли. Там и нам из Тенебры легче подниматься, и Апепы там хозяйничают», — добавил бес.

Про то, что защитная сила Инфериора ослабевает к краю мира, я уже слышал. Поэтому лишь благодарно кивнул зверю.

Кажется, Журавль сказал всё, что позволяли законы, и его пробило на мелкую дрожь.

— Ты можешь идти, Готто. Я благословляю твоё племя, но только ты можешь спасти его. Думай.

— Спасибо, великий мастер. Я сейчас же отправлюсь к Ласточкам…

— Они не помогут, зверь.

Круглые глаза в недоумении уставились на меня. Бедный, бедный зверь.

Я, кивнув ему в последний раз, стал спускаться к джунглям. Пусть думает сам, я и так сделал достаточно.

А за то, что сотворили Стрекочущие Ласточки, в некоторых приоратах вообще целые стаи вырезают. Так что мне даже можно дать прозвище Белый Волк Милосердный.

«О, да, моя хорошая!»

— Ты о чём, бес?

«Гордыня растёт у тебя, червятинка. Ей и радуюсь».

Я ещё раз бросил глаза на Небо, заходя под кроны первых одиноких деревьев. Над словами Хродрика стоило подумать.

Конечно, это был не Шмелиный Лес, но он вполне мог поспорить с ним по дремучести. А уж какие тут гиганты росли, я и вообразить не мог. Казалось, что здесь даже растения вступили в вечную гонку Нулевого Мира и стали растить свою меру.

Некоторые деревья, упавшие, судя по всему, на своих же потомков, были такими огромными, что в их высохших стволах я мог идти и, вытянув вверх копьё, не доставать до потолка. Такие исполины во многих местах перекидывались через лесные реки, превращаясь в удобные мосты.

Животные здесь были, как и в большинстве мест Инфериора, не выше зверей по мере, и жили своей активной жизнью. Кричали, охотились, паслись.

Наглые обезьяны иногда кидались в меня ветками, при этом были всего лишь двенадцатой-тринадцатой ступенью. Никакого уважения, поэтому одну такую я для демонстрации оглушил силой своей меры, и бедное животное, кувыркаясь по веткам, свалилось мне под ноги.

Кричащая сверху гвардия на миг затихла, наблюдая за моими действиями.

— Значит, как силу почуяли, так поумнели? — спросил я, примериваясь копьём к добыче.

Убить обезьяну, а уж тем более съесть, я так и не решился. Поэтому оставил беднягу под деревом, отправившись искать менее человекоподобных. Голод требовал от меня поохотиться, и совершенно неожиданно мне помогли сами обезьяны, буквально через пять минут скинув упитанного кролика с перегрызенным горлом.

Я только-только стал выслеживать кабана, примеченного мной в зарослях, как с неба прилетел подарок. Что это, просто благодарность примитивных животных, или знак внимания от Инфериора?

«Бери, кусок Абсолюта, пока дают. И так на ногах еле стоишь».

— Что это бес вдруг стал обо мне заботиться?

«Если ты, великий господин, вдруг сдохнешь в каком-нибудь болоте, это копьё ждёт незавидная судьба», — Хродрик был сама честность.

Развести костёр оказалось делом нетрудным. Бес так и порывался помочь, демонстрируя мне, как он может раскалять остриё копья. Правда, он сам же чуть не сжёг древко, поэтому быстро остепенился.

Я не желал готовить еду на демоническом костре, поэтому сам черканул стихией огня по дровам, и буквально через полчаса уже вкушал мясо кролика. Не скажу, что блюдо удалось, но после такого марш-броска любая пища казалась божественной.

Хродрику я не доверял, поэтому любое предложение о помощи игнорировал.

«Сдаётся мне, великий господин, что ты знаешь обо мне даже больше, чем я сам».

Сытый желудок мешал голове думать, и я сам не заметил, как рассказал Хродрику о том, что с его семейным подрядом у меня особые отношения. Про Зигфрида он уже знал, а вот то, что я встречался и с Вотаном, и с Мэйнардом, и даже с его дочерью, стало для беса новостью.

Впрочем, совершенно неожиданно, он даже не опечалился, а наоборот, только счастливо расхохотался:

«Значит, папашка сдох?! И убил его Белиар?»

— Моей рукой, — кивнул я.

«А Геллия? Её тоже пришили?» — Хродрик будто потирал руки.

— Её убил зверь.

Бес залился счастливым смехом.

Для меня это было совершенно неожиданно, я всё же надеялся, что в нём осталось что-то человеческое.

«Предателям собачья смерть! А Мэйнарда, конечно, жалко», — Хродрик захихикал.

Я подумал, что к нулям собачьим такую жалость.

«А младший братишка всегда был тряпкой. Любимчик отца, который не смог ничего достичь».

Вспоминая те события под Лазурным Городом, и демона Вотана, насаживающего младшего сына на клинок, я только хмыкнул. Что-то не похоже, что рыцарь Мэйнард был любимчиком, или понятия демонов о любви совершенно расходятся с моими.

«Это уже потом Мэйнарду любовь отца вышла боком. Когда отец сделал выбор, и ушёл в Тенебру, всё изменилось».

Надо сказать, что бес, впервые найдя благодарные уши, говорил и говорил. И я уже чувствовал, что не зря начал эту беседу.

Прояснялось очень многое…

Зигфрида отец, надо сказать, не особо-то и ругал. Да, братья соперничали, и да, Хродрик действительно связался с Бездной. Вот только насадил ересь ему в душу сам же Вотан.

«Отец желал власти везде. И в Тенебре, и в Медосе, и в Целесте. Глупец, ему казалось, что в Инфериоре он достиг уже всего. Он стал приором, и даже достиг седьмого перста, ну надо же», — бес захохотал.

Я, кусая жареное мясо и чувствуя, что с кроликом Инфериор дополнительно подкачивает меня силой, слушал новую версию событий.

Получалось, что сын, которым так гордился тот одноглазый Вотан, не так уж и уважал своего отца.

«А за что уважать? Он использовал меня в своих целях. Закинул в Тенебру, и вдруг такая оплошность — я стал бесом. Безвольным существом, которому суждено служить другим демонам».

Как оказалось, Бездна распорядилась по-своему, и почему-то власть над Хродриком досталась Белиару.

«И оказалось, я уже ему не нужен. Ведь он метил меня в демоны. Только я-то был не седьмым перстом, спускаясь в Тенебру! Великий Хродрик, так он сказал?»

Да, как я помнил, демон-отец очень убивался по своему сыну. Вот как так получается, стоит в любой истории копнуть чуть глубже, как открываются новые детали?

— А Геллия чем тебе насолила? — спросил я про дочь.

Ту блондинку, голову которой я притащил Эзекаилу, я помнил очень хорошо.

«И дураку было ясно, что я проиграл Зигфриду. Братец настроил против меня зверей, а в некоторых землях даже свергнул те старшие стаи, что служили мне».

Я сразу вспомнил историю древней вражды между Зелёными Скорпионами и Дикими Волками. У Волков было два брата, Серый и Белый, и Серый в борьбе за место вождя заручился поддержкой Зигфрида. Так мне рассказывал Рычок.

Непроизвольно я коснулся груди, где чуть дрогнул талисман. Понимаю, Рычок, но, судя по процветанию Вольфграда, Серый тогда выбрал верную сторону.

«Геллия, моя любимая дочурка, просто свалила. Лишь Фастред, мой верный командор, стоял до конца, пока я отступал в свою башню».

— Командор Фастред, насколько помню, и сейчас служит. Правда, Зигфрид его сплавил на войну.

«Братец всегда был дальновидным. Верность не покупается, но её можно заслужить. Фастред меня не предавал, да он и не знал про то, что я поклоняюсь Бездне».

Я кивнул. Ясно, опальный командор был ценным кадром, да и наверняка уважаем среди людей, и Синий Приор не решился его убирать. Да и не хотел — уж честолюбивые замашки Зигфрида я знал.

То, что за нами наблюдают, я почувствовал давно. Зверей становилось всё больше, но опасности я не ощущал. Лесные разведчики были растеряны, а у меня времени играть в догонялки не было.

Пришло время до конца разыгрывать карту человека. Придумать ничего не получалось, и я решил импровизировать на ходу.

Встав, я поднял руку, и сказал:

— Земли Чёрных Крокодилов, я приветствую вас. Выходите, звери.