Методотдел

Глава IX, в которой описываются летние уикенды методистов и серая вереница зимних дней

Несмотря на то что в методотделе все неплохо ладили друг с другом, вне работы мы общались мало. Редкими исключениями были совместные пикники на море, которые, правда, проходили в неполном составе — Максим Петрович никогда не принимал участия в подобных мероприятиях.

Мы всегда выбирали малолюдные места. Мне нравилось лежать с закрытыми глазами и слушать, как девушки, собирая импровизированный стол, чирикают о всякой всячине. Петя обычно занимался «мужской» работой: ставил зонт или разводил костер. Он был очень рукастым, и я даже немного завидовал ему, поскольку сам не умел, да и не любил мастерить.

Находиться в гуще людей, в центре суеты я тоже не любил. Другое дело — вот так, чуть поодаль от всех. Время от времени приоткрывая глаза, я видел, как Таня с Варенькой раскладывают что-то по тарелкам. Варя была очень ответственной не только в работе. На пикник она всегда приносила еды больше остальных, причем собственного приготовления, и очень расстраивалась, если вдруг чего-то не хватало. Каждый раз она нас баловала чем-то новым. «Вот эти баклажаны приготовлены по нашему семейному рецепту», — могла сказать Варя. Или же: «А вот это — любимый бабушкин пирог». И даже принесенный ею чай оказывался с неизменным фамильным привкусом. Таня, напротив, не пыталась никого удивить кулинарными изысками, потому что готовить не особенно любила, но зато она исправно потчевала всех магазинными деликатесами. И само главное — она как могла поддерживала в Вареньке ее юное рвение порадовать нас. Эти девушки очень сдружились, несмотря на заметную разницу в возрасте, потому что обе нуждались в общении. А Рита, та всегда была немного одиночкой. Во время наших пикников она частенько сидела с книгой или в наушниках, а подругам помогала, когда без нее действительно обойтись было невозможно. Она была самой неорганизованной в нашем отделе, самой хаотичной, и, видимо поэтому, а точнее — именно поэтому, ее так любили и так часто бросали мужчины.

Из всей нашей методкомпании хорошо плавали только я, Петя и Рита. Бывало, мы заплывали далеко от берега. Рита была жилистой и выносливой. Из нас троих она больше всего любила нырять с пирса. Ее мальчишеский задор тянул залезть куда-нибудь на камни или заплыть подальше на глубину. За собой она увлекала и Петю, который легко поддавался на ее авантюры. Они любили играть в игру «кто дольше продержится под водой» или нырнуть так, чтобы ногами достать до дна. Признаться, порой и я втягивался в эти забавы, и тут уж нас было слышно на всю округу. Петя бегал за Таней, как индеец за предводителем, но в этом не было какого-то мужского интереса — только мальчишеский азарт следопыта. Варя, понимая это, совсем не ревновала. Я удивлялся ее мудрости, что в столь юные годы она сумела все правильно понять и объяснить себе.

Иногда мы все вместе играли в мяч или, когда не было ветра, в бадминтон. Верно говорят, что нет действеннее средства вернуть себе юность, чем игра. И нет ничего забавнее, чем видеть играющих в мяч методистов — этих смешных очкариков и чудаков, кричащих от восторга. Мы сразу становились детьми, тотчас превращались в саму непосредственность, а иначе и быть не может, если ты работаешь в образовании. Раскрепощение тех, кто мало двигается, — всегда театр, всегда праздник. Такое буйство сродни мистерии.

Несколько раз мы всей компанией ездили в Ботанический сад. Это всегда бывало либо в мае, либо в сентябре, ведь ничего не может быть лучше первых и поздних цветов. Отправляясь туда, Таня всегда брала с собой своих подруг — Лилю и Киру.

Лиля, маленькая смешливая девушка, работала продавцом в кондитерской, а серьезная и вдумчивая Кира была официанткой в ресторане. Эти три девушки крепко дружили уже много лет. Они когда-то приехали в Ялту из разных мест Крыма и быстро сошлись на почве жилищного вопроса. Вместе они снимали трехкомнатную квартиру, скидываясь не только на жилье, но и на общий стол и некоторые другие нужды — женская дружба давала ощутимые материальные выгоды. Мне нравились и Лиля, и Кира. Во время таких прогулок Лиля громко шутила: «Ну что, женское общежитие на выгуле?» Петя на это недоуменно спрашивал: «А как же мы с Егором Степановичем?» Но его вопрос всегда оставался без ответа, потому что компания наша и правда походила на женский батальон. Все, даже Лиля и Кира, обращались ко мне на «вы», что делало меня вроде как командиром. «Да, но кто же тогда я?» — спрашивал Порослев, когда я озвучил эту мысль.

Все наши немногочисленные выходы мы делали втайне от Ванды, которая довольно ревниво относилась к моей дружбе с отделом и делала все, чтобы вбить между нами клинья. Она все время старалась отобрать у меня выходные, занять их чем угодно — собственной персоной, работой, лишь бы я не был предоставлен сам себе. Я до сих пор не знаю, как получилось, что в одну июньскую субботу нам все же удалось поехать посмотреть Ханский дворец в Бахчисарае.

В то время у Риты был друг, который занимался пассажирскими перевозками на микроавтобусе. Обычно она никогда не была инициатором наших совместных встреч вне работы, но тут сама предложила сброситься на бензин и куда-нибудь съездить. Нами был выбран Ханский дворец и Успенский монастырь в Бахчисарае.

Рано утром мы выехали из Ялты. Рита сидела впереди со своим, как она его называла, Сержем, а я, Петя, Варя, Таня, Лиля и Кира разместились в большом салоне «мерседеса». Мы распевали песни и всю дорогу громко смеялись. Был замечательный солнечный день — то время, когда лето в своем начале еще сочное и не утомлено жарой. И оттого все мы тоже были какие-то свежие и бодрые, будто промытые теплым июньским дождем.

Мы поехали через Ай-Петри. Там, на вершине, выпили травяного чая с пахлавой. Небо и море внизу так соблазняли, что Кира даже предложила: «А давайте спустимся по канатке в Ялту! А в Бахичасарай поедем в другой раз…» Серж ухмыльнулся, а все другие сделали вид, будто не слышали ее предложения. Соблазн был так велик, что если начать раскручивать эту тему, то и правда никакого Ханского дворца сегодня нам не видать. Впрочем, задержались мы ненадолго. Хаотичное нагромождение ларьков и недостроенных зданий портило общее впечатление от места и заставило нас поспешить продолжить свой путь.

Серж оказался лихим водителем. Когда мы спускались с горы по лесному серпантину, добрую половину автобуса безжалостно мутило, даже приходилось пару раз останавливаться. Но, к счастью, все обошлось без последствий.

В Бахчисарае черепичные крыши и невысокие башенки минаретов — приятная пряничность. Зайдя внутрь, мы все произвольно разбрелись по лабиринтам залов Ханского дворца. Иногда в саду я встречал Сержа, фотографирующего Риту на фоне роз, пару раз в залах видел Петю и Варю. У знаменитого Фонтана слез я застал Таню с подругами. Девушки удивленно улыбались.

— Егор Степанович, — сказала мне Таня, — мы всегда думали, что будет мощный фонтан, а тут еле капает. Вон, Лилька даже не заметила его вообще.

— Я смотрю на него в упор и спрашиваю у девочек, а где фонтан? — смеялась Лиля.

Нам понравилась резиденция Малой Порты: уютно, ненавязчиво роскошно, по-восточному колоритно.

Успенский пещерный монастырь поразил низкими сводами и белоснежной аскетичностью. Уместившись в складке скалы, он казался охваченным особой заботой и наивысочайшим покровительством, как будто в случае опасности каменная морщина могла вдруг разгладиться и укрыть всех нуждающихся в защите.

Летом кажется, что бесконечно будет тепло и солнечно, что сколько угодно можно будет купаться в море и радовать себя ягодами и фруктами. И еще летом кажется, что ничего никогда принципиально не изменится. Но это не так, особенно на Южном берегу Крыма.

Зимой на Южном берегу резко все менялось. Нигде прежде я не ощущал такой значительной перемены. Бесконечный летний праздник сменялся холодом и одиночеством, заставляющими жаться к другим или с головой закутываться в плед и подтягивать ворот свитера ближе к голове. Создавалось впечатление, что все, кто мог, убежали в свои теплые квартиры, а в Крыму остались лишь те, кому и деваться некуда. В эту пору на ум приходил исход белой армии из Крыма, который случился в похожее ноябрьское предзимье, — так же уныло и безнадежно. Как известно, в той давней истории плохо пришлось тем, кто уехал, но тем, кто остался, было еще хуже. И я ощущал себя таким оставшимся, оказавшимся один на один с надвигающейся неизбежностью. С ноября по март настроение «в Макондо идут дожди» явно преобладало и казалось мучительно долгим. Устанавливалось что-то затяжное, сырое, ветреное, хмурое. Особенно нестерпимо было в ноябре, когда внезапно опускались холодные ранние сумерки и внутри поселялся какой-то страх, отвлечься от которого было невозможно.

В эти полгода я постоянно нырял из одной простуды в другую, будто мой организм что-то не хотел принимать. Добрая половина моей тумбочки благодаря заботам тети Маши на это время превращалась в аптекарский склад с таблетками, леденцами от горла, сиропом от кашля, горчичниками и всем таким подобным. В моей комнате на последнем этаже было довольно прохладно зимой, а во время шторма стоял настоящий холод. Тогда я надевал на себя половину своего теплого гардероба, чтобы выйти на балкон к холодильнику.

С приходом зимы Ялтой начинала править эстетика запустения, которая, в общем, здесь была всегда, просто лето ее расцвечивало жарой, ярким солнцем, зеленью и цветами, а зима срывала весь этот грим. И тогда обнажались ржавчина, щербатый асфальт, недострои и кошачье дерьмо на дорогах. Особенно уродливым казался вид мисок с едой для кошек. Заветренные, разбросанные вокруг них остатки пищи вызвали тошноту. А еще этот запах кошачьей мочи… После Ялты все кошки мне стали противны.

Не побоясь показаться инфантильным, признаюсь, что в эти дни меня спасало пирожное «картошка», которое я регулярно покупал в «Черноморце». Я варил себе кофе, включал фильмы Вуди Алена, Романа Полански, Роберта Олтмена, Уэса Андерсона или еще кого-нибудь из своего огромного списка и доставал любимое лакомство. Я напоминал себе хомяка в норе, который радуется, что у него тепло, безопасно и есть, что погрызть.

Жизнь нашего Дворца тоже переходила на зимний режим. Из-за того что поздно светало, рано темнело, а днем часто было пасмурно, в кабинете долго горел электрический свет, от которого сильно уставали глаза. Мы включали кондиционер на обогрев, чаще кипятили чайник и почти не выходили на балкон, кроме курильщиц — Риты и Ванды. Капралова почти всегда приводила с собой Эльвиру. Нам не нравилось это, равно как и сквозняки, которые неизменно при этом возникали, но нашему кабинету все же повезло — здесь было теплее, в отличие от Дворца в целом, который протапливался откровенно плохо. Весь Дворец делался зимой на редкость неуютным, а в одном его крыле, как раз где размещался кабинет Капраловой, во время резких похолоданий было настолько зябко, что там нельзя было находиться без верхней одежды. Это объясняло, почему именно зимними вечерами, запершись в кабинете, Ванда и Эльвира так усиленно налегали на коньяк.

Однажды в февральскую субботу мне позвонил Горовиц и сообщил, что ему срочно понадобилась книга, которую он мне одолжил еще осенью. Лил дождь, дул противный пронизывающий ветер, а пасмурное небо заставляло с самого утра держать включенным свет в комнате. Мне ужасно не хотелось тащиться на другой конец города, но, по словам директора, книга оказалась ему нужна именно сегодня, сейчас.

Я никогда не был у него прежде. Со своей женой Горовиц занимал двухкомнатный номер в бывшем пансионате, теперь оборудованном под ведомственную гостиницу. В каких-нибудь восьмидесятых этот пансионат наверняка считался образцом советского курортного комфорта. Теперь же он заметно осунулся, потускнел, и сдоба его роскоши осела, как продавленные кресла и диван в фойе. На ресепшене я сказал, к кому иду, почему-то в полголоса. Администратор молча кивнула, лишь на минуту оторвавшись от своего вязания, чтобы смерить меня взглядом. Здесь было тихо так, как будто все давно уехали, и причем безвозвратно.

Лифт не работал, и я поднялся на третий этаж пешком, где меня мрачно встретил длинный коридор. Нет, он не был темным, напротив, одна его сторона представляла череду высоких окон, но несмотря на это коридор был очень неприветливым и даже тревожным. Тщательно вычищенные пылесосом красные дорожки пахли старостью, а растения на подоконниках казались давно забытыми и неухоженными. Все это отдаленно напомнило наш Дворец. Я обратил внимание, что тишина тут сделалась еще слышнее. Она звенела в ушах, как в легендарном кубриковском «Сиянии». И я, должно быть, поддался этому внезапному беспокойству, потому что вдруг почувствовал себя очень неуютно здесь, как на открытом «пупке», совершенно уязвимым для того опасного, что, как подумал я тогда, несомненно обитало в этих стенах. Меня охватило желание поскорее исчезнуть из этого места, но тут я понял, что забыл, в каком номере живет Горовиц. Звонить было стыдно, спускаться к администратору — неловко. Вместо всего этого я принялся тихонько подходить к двери каждого номера и, затаив дыхание, прислушиваться к потусторонним звукам, надеясь услышать подсказу.

За первой дверью — ничего. За второй — ничего. И за третьей — тоже ничего. Наконец за следующей дверью я услышал плач ребенка и голос ругающей его матери. Ребенок о чем-то просил мать, но та была непреклонна. У Горовица и его жены не было детей, поэтому из четырех «прослушанных» номеров один я мог смело вычеркнуть из своего поиска.

Из глубины другого номера доносился незнакомый мужской голос. Голос рассуждал о подлинном и мнимом предназначении человека, рассуждал назидательно, прибегая к высокопарному слогу. Он казался крайне неприятным — гнусавый и приторный одновременно, — принадлежал, должно быть, толстому, потливому типу, который ходил взад-вперед, закинув руки за спину. Я слышал скрип паркета под его ногами и тщетно силился уловить голос его собеседника. «Кто же этот терпеливец? Кто может все это выслушивать — собака, труп, собственное отражение оратора?» — терялся в догадках я.

Прислушавшись к двери номера в конце коридора, я услышал музыку. Это был блюз. Я понял, что мне сюда.

Той ночью мне снился пустой коридор гостиницы, как я тщетно пытался в нем укрыться от своих преследователей, а мне никто не открывал, как я ни бился. Загнанный в тупик, я с ужасом слышал шум приближающихся шагов, который с каждым разом был все громче и громче.

Я уверен, что этот жуткий сон был навеян мне здешней зимой.

Зимой мы почти никуда не выбирались вместе. Зимой я вообще мало куда выбирался, сосредоточиваясь больше на книгах и фильмах. Только накануне Нового года мы собирались вместе, чтобы прогуляться по набережной, перед тем как разъехаться на каникулы. Пили горячий глинтвейн у елки, слушали музыкантов, Лиля и Таня весело хохотали, а Кира, как всегда в своей манере, молча улыбалась, не разжимая губ. По настроению все это было очень светло, но катастрофически мало на всю зиму.