Методотдел

Глава XXVIII, рассказывающая о счастливом воплощении задуманного

Я закончил читать. Лица коллег выражали разное, но никто не решался высказаться первым.

— Ну, что скажете? — спросил я.

На стуле заерзал Агарев. Он тяжело выдохнул, и это было сигналом к его наступлению.

— Мне кажется, — начал он, — получилось довольно оригинально, но вот совсем не для детей. Это притча для взрослых, и я не вижу ее во Дворце. Сами посудите — там же какое-то торжество чертовщины, колдовство, странные персонажи и сновидения. Кстати, о чем это вообще все? — Агарев брезгливо сморщился.

— Это просто такой оборот, такая метафора, — с жаром пытался объяснить я.

— Ничего себе сказочка, — ухмыльнулась Дрозд. — С курящей и пьющей подозрительный бальзам ведьмой… У меня нет слов.

Я чувствовал, что сделался красным, как свекла. Было ужасно стыдно, и я уже жалел, что затеял все это, но теперь нужно было принять все как есть.

Повисла тишина. Агарев и Дрозд не собирались идти на попятную, показывая всем своим видом, что уже сказали свое слово. Трое других коллег молчали, потому что, видимо, их сомнения не могли перевесить в какую-то одну сторону. Даже Петя, в чьих глазах читалось желание меня поддержать, не мог найти нужных аргументов в защиту моей карлицы. Я начинал думать, что битва проиграна. Однако дальнейший ход обсуждения, равно как и судьбу всей этой затеи, резко повернуло мнение Риты:

— А мне кажется, это довольно светлая история. Там есть то, что может увлечь подростков. Я имею в виду необычный сюжет, загадку, колоритные образы. Что мешает теперь написать сценарий?

И вновь катализатор, позволяющий достичь перевеса в мою сторону, сработал. В результате Таня, Рита и Петя подтвердили свой интерес к тексту, а Зине и Максиму Петровичу пришлось допустить возможность, что эта история может быть показана старшим школьникам, если, конечно, изрядно потрудиться над сценарием.

Начиналась большая работа по подготовке к спектаклю.

Сначала героев нужно было нарисовать. В этом мне могла помочь только Таня. Она терпеливо выслушивала мои описания и по нескольку раз переписывала каждый портрет, ругая меня не только «маленьким язычком», но и выговаривая вслух, что «уже не знает, что я хочу, чтобы мне понравилось». Но все получилось замечательно, особенно карлица и ее свита. Правда все положительные персонажи, как мы ни старались с Таней, вышли красивыми и какими-то уж слишком правильными — видимо, ничего с этим не поделаешь, таков уж закон жанра.

Далее шло самое сложное — следовало изготовить куклы. Для этого мы сначала перелопатили большое количество литературы, а затем задумались о материалах. Кроме самих кукол и их одежды нужно было сделать массу всевозможных предметов кукольной жизни, а из того, что имелось во Дворце, почти ничего не подходило. Наверное, я заглянул в каждый его угол, где хранились какие-то вещи; у театралов и вовсе устроил настоящую ревизию, чем вызвал, в общем-то, справедливый гнев Тамары. Как ни крути, все упиралось в деньги, и на этом этапе мой проект мог быстро свернуться. Но, к счастью, тронутый-таки нашим рвением директор выделил достаточную сумму, которая лишь ненамного урезала авторские фантазии.

Поле закупки всего необходимого обозначился следующий вопрос: кто все это будет делать? Здесь совершенно точно можно сказать, что без рвения Порослева ничего бы не вышло. Мне очень повезло, что он был рукастым. Буквально к каждой кукле Петя приложил свои руки, чтобы та обрела полноценную кукольную плоть. В Интернете он подружился с каким-то кукольным мастером, и тот в прямом эфире давал все необходимые консультации. Максим Петрович помогал Пете ожидаемо лениво, но все же помогал, зато Витька стал отличным напарником в этом деле. Ребята заметно сдружились, а значит, один из воспитательных эффектов работы над спектаклем уже был доказан, что не могло меня не радовать. Совсем удивительным для всех нас оказалось участие нелюдимой Аннушки, у которой вдруг проснулось желание мастерить, и самое интересное, что у нее неплохо получалось. Вообще, мы меньше стали ссориться во Дворце, все это действительно объединило нас — таких разных и разобщенных. Таня, Рита, Зина и Агнесса Карловна обшивали наших кукол и занимались отделкой декораций. Виталий Семенович подобрал из музейных запасников артефакты для спектакля. Тамара предложила позаниматься сценической речью с теми, кто будет озвучивать наших персонажей.

Когда куклы были готовы, нужно было выбрать тех, кто будет актерами. Я, Петя, Витек, Таня и Рита — ну а кто еще?..

Это было сложно — подружиться с марионетками. Поначалу они совершенно отказывались слушаться, просто ни в какую. Самым трудным оказалось синхронизировать движения куклы, чтобы она могла одновременно, скажем, кивать, махать рукой и сгибать колени. От напряжения у нас дрожали руки, заставляя психовать и срываться друг на друге. А иногда мы были охвачены приступами дикого хохота, потому что и правда все это порождало множество комичных ситуаций. Очень уж смешная получилась марионетка Луиза, которой водил я и за которую на репетициях, до записи фонограммы, мне приходилось произносить реплики. Коллеги умирали со смеху, когда я входил в образ карлицы, и мы часто слетали с текста и уносились в дурашливую импровизацию.

В озвучивании кукол принимал участие более широкий круг обитателей Дворца. Тамара сразу согласилась озвучивать две роли — карлицу и Рогнеду, и хочу заметить, что это было стопроцентное попадание. У Тамары был шикарный голос с небольшой хрипотцой. В зависимости от нужного эффекта он мог становится то бархатно мягким, то угрожающе скрипучим, но в обоих случаях он завораживал. Завадский, у которого был приятный баритон, напротив, долго не соглашался, но затем все-таки взял на себя роль Якова, также роли достались Агнессе Карловне, Рите, Тане, Виталию Семеновичу и Толику. Я же читал текст от автора.

Я не пускал на репетиции никого из администрации, хотя Капралова и Горовиц порывались посмотреть, что мы затеваем. Конечно, информация о сюжете спектакля просочилась за пределы нашего кабинета уже на следующий день после того, как я прочитал коллегам свою сказочную историю, но одно дело — слышать, а другое — самому увидеть это представление, обещающее быть весьма необычным. Одним словом — интрига удалась.

Я хотел показать этим спектаклем то, во что искреннее верил сам. Я был глубоко убежден, как убежден и по сей день, что выхолощенное знание, существующее изолировано от другого знания, лишенное интереса и радости, а значит, искусственно оторванное от самой жизни, — ошибочно. И эта ошибка оборачивается очень дорогой ценой для всех, кто ее разделяет, возможно, слишком дорогой, даже фатальной, потому что является преступной духу самой жизни. Я, конечно, прекрасно понимал, что шансы прочно закрепить новый опыт во Дворце ничтожны, что их почти нет, но именно это и стало основанием не отменять усилия, а снова и снова поднимать свои полки на штурм неприступного бастиона.

За несколько дней до премьеры меня вызвал к себе директор.

— Слушай, а я ведь на тебя обиделся, — сказал Илья Борисович, положив одну ногу на другую.

— А что такое? — удивился я.

— Ну, как что? — Горовиц снял очки и принялся тереть переносицу. — Ты скрываешь от меня свой спектакль, не пускаешь на репетиции… А я, между прочим, хотел бы и поучаствовать каким-то образом. Что вытаращился? Да, хотел бы.

Это действительно стало для меня полной неожиданностью. Я всегда видел в его отношении к моей идее снобизм, но никогда не замечал за этим тоску по настоящему творческому делу. Мне даже стало как-то жаль его, во всяком случае, я почувствовал вину и тотчас нашел ему дело.

— Вот и прекрасно! Вы замечательно играете на губной гармошке. Нам это очень нужно для спектакля.

Казалось, какое-то время директор решал, стоит ли обижаться на это предложение или нет. Причем его больше смущала несолидность быстрого согласия на такую вроде бы совсем несерьезную роль. Я сразу это почувствовал и решил помочь ему соблюсти необходимое приличие.

— Я очень большое значение отвожу музыке в спектакле. Было бы здорово, если бы вы согласились взглянуть на весь саундтрек, возможно, там нужно что-то поменять, ну а соло на губной гармошке в вашем исполнении звучало бы на премьере и вовсе незабываемо.

Все сомнения оказались развеяны. Горовиц понимающе кивнул.

Наступил день представления. Сначала Ванда поставила условие, что спектакль будет закрытым. «Только для сотрудников Дворца», — таково было ее категоричное решение. Это, конечно, немного расстроило всех нас, но мы и не очень-то обольщались на сей счет. Когда же нашим музыкальным редактором и исполнителем партии на губной гармошке стал сам директор, было объявлено, что посещение спектакля будет открытым для всех желающих воспитанников Дворца и их родителей.

В день премьеры — в пятницу — зал оказался забит до отказа. Мы жутко волновались. Больше всего мы опасались за управление марионетками. На репетициях леска часто запутывалась, и с синхронностью движений кукол тоже были проблемы. Кроме того, так как все диалоги были заранее записаны на фонограмму, малейшее замешательство могло привести к сбою всего хода постановки. Перед самым началом я вспомнил, что забыл проверить наличие магических принадлежностей карлицы, но уже на это не оставалось времени. «Как будет», — махнул я рукой. Свет в зрительном зале погас. Спектакль начался.

Я плохо помню само представление. Точнее сказать, этот час пролетел для меня так быстро, что его детали отдельными островками всплывали в моей памяти еще всю последующую неделю. Меня настолько захватило действо, что я проглотил спектакль не жуя, одним махом, а потом хотел повторять его снова и создавать новые истории.

Зал принимал блестяще. Самым удачным в смысле обаяния вышел образ карлицы. Именно она была подлинной и единственной героиней происходящего. Зритель догадывался, что у влюбленных персонажей все будет хорошо и так, а потому по-настоящему сопереживал только лишь ей. На премьере вся история развернулась совершенно по-иному, чем на репетициях. Она вдруг открылась каким-то новым милым трагизмом, который могли передать только марионетки.

Нам долго аплодировали стоя. Разумеется, в этом была определенная персональная заслуга директора, а именно его сольная партия на губной гармошке в самом финале, но было очевидно и то, что триумфальный прием был вызван впечатлением от всей постановки.

Мы достойно приняли вызов. За короткий срок мы придумали спектакль, освоив множество занятий почти (ну или почти-почти) на профессиональном уровне. Эта штука работала. И возможно, для взрослых она была бы не менее важной, чем для детей, потому как им нужен катарсис в гораздо большей степени. А потом мы закатили пир в «Ветерке» и, безумно уставшие, но счастливые, разошлись по домам глубокой ночью.

Последовавшие выходные пролетели для меня в беззаботном умиротворении. Я был абсолютно уверен в нашей убедительности. Участие в спектакле директора и энергичные поздравления Ванды после премьеры давали возможность не беспокоиться о будущем проекта во Дворце. Я уже начал планировать работу методотдела в новом свете. Какая интересная жизнь открывалась перед всеми нами. Вот она — реальная возможность обретения методиста нового формата, освобожденного от скуки, застоя и «работы в стол». И это все будет у нас во Дворце. Слово и действие здесь уже больше никогда не разойдутся врозь. Правильно сформированные намерения непременно дадут продуктивные всходы. Тут воссияют смыслы развития, локомотивом которых и станет методист с горящими, полными жажды жизни глазами. Его подлинным и, по сути, единственным призванием станет потребность вдохновлять людей на поиск собственного источника счастья.

Утро понедельника, быть может, было самым счастливым моим утром в Ялте за все время. Я впервые шел на работу опьяненный предвкушением тех изменений в жизни Дворца, которые после спектакля не могли не начаться. В кабинет я пришел минут на пятнадцать раньше обычного, чего никогда не случалось прежде, — мне просто не терпелось работать. Все мои коллеги еще переживали успех, даже Зине и Максиму Петровичу было приятно, ну, во всяком случае, мне так казалось. Эмоции ликования уже улеглись, но еще оставалась тихая радость, с которой было так правильно начинать нашу новую жизнь.

— Хорошо бы поставить «Дон Кихота», — делился я мечтами в отделе.

— Ух, интересно! А почему бы и нет, в самом деле, — отзывались коллеги.

Мы тут же кинулись придумывать новый спектакль, забыв, что по нашему замыслу это все должны были делать уже сами дети. Мы стали прикидывать, какие эпизоды романа должны быть обязательно поставлены, как должны выглядеть куклы главных героев, что можно изменить в сюжете и для чего это нужно сделать.

Это было прекрасное утро.

Ближе к обеду позвонила Инга:

— Добрый день, Егор Степанович! Вас ждет Илья Борисович. Зайдите сейчас к нему.

Директор и Ванда пили кофе.

— А вот и наш триумфатор, — приветствовал меня Горовиц, как только увидел меня в дверях. — Проходи. Будешь кофе?

Инга принесла мне чашку эспрессо.

Вроде бы все было хорошо, однако в кабинете едва улавливалось некоторое напряжение. Я это понял по лицам моих начальников. В них читалась какая-то еле заметная озабоченность, как будто бы что-то случилось, и они знали то, о чем мне еще не было известно.

— Слушай, старина, я тебе уже говорил, но скажу еще раз, спектакль в пятницу был классным! Вы — молодцы! — хвалил Горовиц. — Я, признаться, не верил, что у тебя получится. Просто браво!

— И мне тоже очень понравилось, Егор Степанович, — затараторила Ванда. — Чудесно. Никогда бы не подумала, что эти люди, кроме вас, разумеется, могут оказаться способными на такое. Какая очаровательная история получилась! Прелесть какая!

— Твои методисты тебя не подвели. Это действительно так, — подтвердил директор.

— Ой, я смеялась до слез, когда карлица признавалась в любви… Сколько страсти… И совсем все не по-детски.

— А мне кажется, это было ничуть не смешно, но напротив, невероятно трогательно, — возразил Илья Борисович.

— Спасибо, спасибо, коллеги, — благодарил я. — Я очень рад, что вам понравилось. Поверьте, мы очень-очень старались, но ведь что-то не так, да?

Улыбки медленно сползли с лиц моих собеседников.

Горовиц поправил очки и откашлялся в кулак.

— В общем, несмотря на то что все прошло отлично, к сожалению, мы не сможем принять твою концепцию.

В моих глазах застыл вопрос. Я ощутил себя просто-таки гигантским вопросительным знаком.

— Да, да, не можем, извини, — раздраженно отрезал директор.

Разговор стал бессмысленен. Такая категоричность оскорбляла меня, и я решил, что ни за что не стану ничего выклянчивать. Я пожал плечами и встал, чтобы уйти.

— Постой, — остановил меня директор. — Скорее всего, Поликарпов задействовал свои старые связи. Вот, взгляни.

Он протянул мне бумагу. Это было министерское предписание, касающееся концепции развития Дворца. В нем говорилось, что во Дворце должны быть возрождены классические методы работы и кружки из его легендарного прошлого.

— Выходит, что все равно версия методотдела принята, — пытался шутить я. — Ведь в первом варианте наших предложений были изложены мысли Агарева, а это один в один совпадает с тем, что написано.

Стоя уже в дверях, я обернулся.

— Постойте, а когда пришла эта бумага? — спросил я. — Ведь не сегодня же и не вчера?

Горовиц и Капралова молчали.

Я понял, что предписание пришло давно, а значит, им все было известно заранее.

— Спасибо, что не остановили нас, — поблагодарил я и вышел.