Мгновения

Вячеслав Боярский НУЖНЫ ДОБРОВОЛЬЦЫ

Седьмого октября 1941 года Спрогис, возвращаясь в Вязьму, не подозревал, что город уже занят немцами. При подъезде машину неожиданно обстреляли. Оказался пробит бензобак. По кювету Спрогис и водитель вышли из-под обстрела. Через несколько километров наткнулись на брошенный грузовик. Удалось завести. На нем и добирались до Москвы. По дороге заехали в расположение наших передовых частей, чтобы проинформировать об обстановке в районе восточнее Вязьмы.

Аналогичное положение складывалось и севернее, в Волоколамском районе, где линия фронта пятнадцатого октября уже проходила по реке Ламе. Здесь накануне переправлялась очередная группа из части Спрогиса в занятый немцами Лотошинский район.

Фашисты из шкуры вон лезли, чтобы любой ценой добиться решающих успехов до наступления больших холодов. Зимнюю одежду вовремя не завезли и, как только ударили морозы, гитлеровские солдаты стали отбирать у населения теплые вещи, поверх пилоток закутывали головы платками, на ноги напяливали самодельные соломенные галоши. По ночам они набивались в теплые хаты, выгоняя хозяев в пристройки и сараи. Разведчики Спрогиса докладывали, что выкурить немцев на улицу можно, лишь запустив в окно гранату или бутылку с зажигательной смесью.

В те октябрьские дни у кинотеатра «Колизей» собирались юноши и девушки. На многих были телогрейки, зимние куртки, лыжные брюки, заправленные в сапоги. В руках — чемоданчики, сумки, у иных за плечами самодельные вещевые мешки, рюкзаки. Обычно в полдень подъезжал грузовик. Из кабины выходил офицер. Разговор был краток:

— Все в сборе?

— Все.

— Поехали.

На отборочной комиссии при ЦК ВЛКСМ от посланцев комсомольских организаций фабрик, заводов, вузов столицы никто не скрывал, что их будущая работа на каждом шагу таит в себе смертельную опасность. Нужны только добровольцы.

Девятого октября строгая отборочная комиссия работала в Колпачном переулке. У дверей в тот раз собрались одни девушки: человек сорок. В основном московские студентки. Вот из-за дверей выскочила Вера Волошина из кооперативного института, радостная, бросилась на шею подруге Нине Цалит: «Нинка, меня берут!» Успешно прошли комиссию Аля Воронина и Нора Смирнова — из геологоразведочного. У Норы, когда назвала себя, спросили:

— Ваш возраст?

— Девятнадцать лет.

— Учитесь, работаете?

— Студентка.

— Кто родители?

— Учителя. Отец — директор школы.

— Какими военными специальностями владеете?

— Кончила десятимесячные курсы медсестер, умею стрелять из винтовки.

— Работа предстоит в тылу врага. Придется и на снегу спать, и голодать…

— Это меня не пугает.

— Посоветуйтесь с родителями. Если они будут согласны, приходите одиннадцатого октября.

Дома Нора, конечно, ничего не сказала. Зачем тревожить родителей? В семье и так горе: с начала войны нет вестей от брата. Двадцать второе июня он встретил на границе, на реке Буг. Отца снова посылают начальником эшелона эвакуируемых за Урал.

На комиссию девушкам пришлось прийти еще и тринадцатого октября, так как одиннадцатого не было командира части майора Спрогиса. Он лично отбирал будущих бойцов. Девушки волновались, как перед экзаменом. За столом среди других сидел коренастый военный. Лицо открытое, подбородок чуть тяжеловат, глаза серовато-зеленые, с хитринкой. Говорит с латышским акцентом, смотрит доброжелательно.

Они приглядывались к нему, но еще пристальней присматривался к ним Спрогис. Ему уже сейчас с первой беседы нужно было понять, что за человек перед ним. Как он поведет себя в трудной ситуации? Способен ли на инициативные действия? Умеет ли владеть собой? Не бросит ли товарища в беде? Все это важно.

Почему он брал на такое трудное дело девушек? Не от хорошей жизни, конечно. Но нужно было учитывать и то, что девушка пройдет иной раз там, где мужчина не сможет. Главное здесь — добрая воля каждого. Что же касается остального, то девушки в подавляющем большинстве действовали не хуже парней.

…В ночь на 5 ноября в районе Дубосекова через расположение 316-й стрелковой дивизии линию фронта переходила очередная группа. Переводил ее капитан Ф. П. Батурин, а возглавлял Михаил Соколов — тридцатичетырехлетний «дядя Миша». В его группе было семь юношей и четыре девушки: ученики Соколова по токарному делу, которых он привел с собой с московского завода «Подъемник», комсомольцы Ваня Ермилов, Коля Разумцев, Вася Большаков, выпускница педагогического института Клава Милорадова, работницы прядильно-ткацкой фабрики Валя Зоричева и Лида Королева, московская школьница Зоя Космодемьянская.

Шли по полотну железной дороги, след в след. У глубокого оврага, поросшего елями, остановились. Шепотом по цепочке была передана команда: «Спуск!» Линия фронта позади. Разведчики 1075-го стрелкового полка молча простились и исчезли в темноте. Соколов в головное охранение назначил В. Большакова, З. Космодемьянскую и Д. Бучинина. Пароль — «Львов», отзыв — «Лопата». Тройка ушла вперед.

Короткая десятиминутная передышка — и снова в путь. Шли всю ночь. На рассвете неожиданно встретились с милицейским отрядом особого назначения. По просьбе командира заминировали подходы к их базе. Минировали и проселочные дороги. Порядок работы был один: девушки шли впереди, разведывали удобные подходы, сигналили, и тогда приступали к делу минеры. На минирование чаще других уходили В. Большаков и В. Ермилов.

На пятый день Соколов отправил двух бойцов на разведку. Их возвращения ждали долго, не трогаясь с места. Разведчики не вернулись. Командир послал за ними Большакова с Ермиловым, но и они пропали. Посоветовавшись, решили идти всей группой в том же направлении. Спустя час их неожиданно окликнули: «Стой! Кто идет?» Оказалось, что они очутились в расположении танкового соединения, которому удалось на этом участке вырваться вперед. Танкисты и задержали партизанских разведчиков.

Боезапас у партизан кончился. На исходе были и последние сухари. Пора возвращаться на базу. Зоя досадовала: «Ну вот, даже ни одного фашиста не убили». Откуда ей было знать, что Соколов получил строгое указание от Спрогиса: «В открытый бой с немцами не вступать!»

Двенадцатого ноября, когда группа вернулась на базу в Кунцево, Космодемьянская поспешила к врачу: к следующему заданию нужно быть здоровой! Своей подруге Лиде Митрофановой, которая оставалась на базе, нехотя бросила:

— Ничего серьезного мы не сделали. Даже ни разу с «ними» не схватились.

Она, конечно, была неправа в оценке своего первого выхода в тыл.

Зоя написала коротенькое письмо домой:

Первый выход в немецкий тыл считался «пристрелочным». После возвращения партизан на базу Спрогис снова беседовал с каждым отдельно, спрашивал:

— Ну вот, вы побывали «там», теперь знаете, чем это пахнет. Еще не поздно вернуться домой. Не передумали?

Зоя зло посмотрела на него.

— Не обижайтесь, Космодемьянская. Мне необходимо знать настроение каждого из вас.

Зоя примирительно кивнула: они поняли друг друга.

Эту худенькую девушку Спрогис запомнил еще на комиссии. Сначала ей пришлось отказать. Уж больно юной и хрупкой выглядела московская десятиклассница. Тогда заседали до поздней ночи. Когда уходили, Спрогис увидел в коридоре Космодемьянскую.

— А вы почему еще здесь? — спросил он, хотя можно было и не спрашивать. Все было и так предельно ясно.

— Ну-ка, пошли в кабинет, — сказал он, вглядываясь в ее заплаканное лицо. Настойчивость, искренность девушки подкупали.

— Пожалуй, я ее возьму, — обратился Спрогис к секретарю МГК ВЛКСМ А. Шелепину. — Не всегда молодость помеха. — И, повернувшись к Космодемьянской, уточнил: — Завтра к «Колизею», к четырнадцати. Без опозданий. Что нужно взять с собой, вы знаете.

На лице девушки радостно вспыхнули глаза.

— Не опоздаю, — сказала она и тут же исчезла за дверью. Видно, боялась, чтобы не передумали. Все это произошло так стремительно, что Спрогис с Шелепиным, переглянувшись, рассмеялись.

Накануне выхода Зои на второе задание Спрогис столкнулся с нею в коридоре. От его внимательного взгляда не ускользнула бледность девушки.

— Космодемьянская? Вы что-то нервничаете. Может быть, хотите съездить в Москву, повидаться с родными?

— Нет, не стоит, — быстро ответила она, хотя соблазн был велик.

Вечером в красном уголке Спрогис провел инструктаж сначала группы Павла Проворова, а потом Бориса Крайнова. Старшие групп получили подробные карты местности.

Наутро разведчикам выдали сумки. В каждой помещалось по три бутылки горючей жидкости «КС-3», по две противопехотные мины, по шесть термитных шариков. Стояли крепкие морозы и каждый надел байковое белье, свитер, шерстяной подшлемник, обулся в валенки, натянул телогрейку. Теплую одежду только накануне удалось заполучить на складах смекалистому старшему лейтенанту Федору Коваленко.

Едва машины с группами Крайнова и Проворова ушли на передовую, как Спрогиса вызвали к начальнику разведотдела штаба Западного фронта полковнику Я. Т. Ильницкому. Обоим надлежало срочно прибыть к командующему фронтом генералу армии Г. К. Жукову.

Сделав несколько записей в блокноте о результатах последних операций, проведенных диверсионными группами и отрядами особого назначения, захватив с собой трофейные документы и письма убитых немецких солдат и офицеров, Артур Спрогис выехал на командный пункт.

Докладывать было о чем. К тому времени войсковая часть 9903 окрепла организационно, выросла численно. Есть инструкторы. Из академии имени Фрунзе дополнительно прибыли офицеры. Диверсионная и разведывательная работа в тылу противника стала более активной, особенно в его тактической зоне, что, конечно, ощутимо помогало советским войскам в успешной защите столицы. Отдельные группы закрепились в определенных районах, установили тесные связи с местными партийными органами, другие рейдируют по немецким тылам…

— То, о чем вы доложили, интересно, — сказал командующий. — Уточните ваши данные о местонахождении штаба двенадцатого корпуса противника. Угодский Завод? Места эти мне хорошо знакомы. Но ваш блокнот еще не доказательство.

Спрогис выложил на стол трофейные документы. Жуков вызвал переводчика.

— Кем добыты сведения?

— Там действовали разведчики из партизанского отряда капитана В. А. Карасева.

— Доложите подробнее об отряде и о командире, — сказал генерал.

Спрогис доложил, что еще в июле в Угодском Заводе по линии НКВД был создан истребительный батальон для борьбы с вражескими диверсантами. Позже на базе батальона сложился партизанский отряд. Возглавил его Карасев, бывший пограничник.

В те ноябрьские дни к дерзкой операции по разгрому штаба 12-го немецкого армейского корпуса готовился сводный партизанский отряд Управления НКВД по Москве и Московской области.

Командующий придирчиво уточнил возможности партизанских отрядов В. А. Карасева, Д. К. Каверзнева и всех других, вошедших в сводный отряд.

По разведданным выходило, что штаб корпуса расположился в здании райсовета. По общему замыслу, ночью, прервав связь штаба корпуса с подчиненными частями, сводный отряд должен был совершить нападение на гарнизон.

Командующий одобрил общий замысел, приказал выделить для участия в операции два взвода, подобрать командиру сводного партизанского отряда толкового заместителя. Через несколько дней Спрогис представил Г. К. Жукову офицера, с которым прибыл на командный пункт.

— Капитан Жабо, — доложил он. — В должности заместителя командира стрелкового полка участвовал в боях. Был ранен. После госпиталя по его просьбе направлен в батальон особого назначения. Имеет хорошие характеристики. Но лучшая характеристика, товарищ генерал армии, та, что он — пограничник. С семнадцати лет на военной службе. Войну встретил на пограничной заставе…

Позже Маршал Советского Союза Г. К. Жуков напишет:

За мужество и героизм, проявленные в операции по разгрому вражеского гарнизона в Угодском Заводе В. А. Карасев и В. В. Жабо были награждены орденом Ленина. Карасев был ранен и попал в госпиталь. Позже, когда Артур навестил его в палате, они вместе с увлечением разобрали ход недавнего боя.

Вот как это было. Ночью, после тщательной разведки, партизаны обрушились на врага, прервав сначала всякую связь штаба корпуса со своими частями. Гранатами забросали несколько зданий, в которых расположились воинские учреждения фашистов. В штабе немецкого корпуса захватили важные документы. Всего было уничтожено около шестисот гитлеровцев, в том числе много офицеров, взорван склад с горючим. Гитлеровцы лишились восьмидесяти грузовиков, двадцати трех легковых машин, четырех танков, обоза с боеприпасами. А накануне этой операции партизанами был разгромлен карательный отряд гестапо.

Спрогис был безмерно рад, когда группы возвращались в полном составе. Болью в сердце отзывались потери. Ему гораздо легче было бы самому отправиться во вражеский тыл, как это делал он десятки раз, чем посылать людей на задание и неделями ничего не знать о них.

Когда в конце января 1942 года в газете «Правда» появилась статья В. Лидова «Таня», в которой рассказывалось о том, как героически погибла неизвестная девушка в селе Петрищево Грибцовского сельского Совета Верейского района Московской области, Спрогис подумал, что, возможно, идет речь об одной из разведчиц, не вернувшейся с задания. Достали из сейфа старшего лейтенанта Д. А. Селиванова паспорта. Выяснили: на верейском направлении в ноябре действовали группы Бориса Крайнова и Павла Проворова. Первой тогда вернулась группа разведчиков, которую привела Наташа Обуховская. Среди тяжело больных оказался и Павел Проворов.

По фотографиям в паспортах не вернувшихся девушек и снимку в газете ничего определенного сказать было нельзя. Но круг предположений сузился.

Борис Крайнов линию фронта перешел один в конце ноября в районе Детская Коммуна — Мякишево и сразу прибыл в часть. По его рассказу события развивались следующим образом.

Фронт обе группы перешли у деревни Обухово близ Наро-Фоминска. За первую ночь отряд прошел около двадцати километров. На дневку остановились в заросшем кустарником глубоком овраге. С наступлением темноты снова двинулись в путь. До рассвета нужно было перейти шоссе на Верею, заминировать его и, разделившись, дальше действовать самостоятельно.

Дул холодный ветер, особенно зябла Космодемьянская, которая решила идти на задание в сапогах и своем длинном, с меховой опушкой, пальто. Вера Волошина отдала ей свой свитер, а Аля Воронина шерстяные носки.

Близился рассвет, когда отряд вышел на большую поляну. Крайнов приказал Вере Волошиной, Наташе Самойлович и Алексею Голубеву сменить головное охранение. Выждав немного, следом за головным охранением отряд стал пересекать поляну. Охранение уже достигло противоположной опушки леса, когда ударила пулеметная очередь. Основная группа залегла и под огнем стала отползать назад к лесу. Так головное охранение оторвалось от основного отряда…

После Крайнова вернулись Клава Милорадова и Лида Булгина. Их привез в четыре часа ночи капитан-артиллерист, на батарею которого они вышли.

Потом появились Аля Воронина, Наташа Самойлович и еще несколько человек. Вот что рассказала о судьбе головного охранения Аля Воронина:

— В головном охранении осталось шесть человек. Ночами на проселочных дорогах ставили мины, разбрасывали рогатки. Через несколько дней в лесу встретили группу красноармейцев, выходивших из-под Вязьмы. Голодные, оборванные бойцы несколько недель бродили по лесам, повсюду натыкаясь на вражеские заслоны. Партизаны накормили бойцов, отдав им все свои запасы пищи. Решено было вместе пробираться через линию фронта.

Группу вела Волошина. Вдруг из-за поворота дороги ударила автоматная очередь. Упали Волошина и танкист, выходивший из окружения.

О судьбе Веры Волошиной Спрогис узнает много лет спустя после войны… Раненную девушку схватили фашисты. После зверских пыток она была повешена в Головково в семнадцати километрах от Петрищева в один день с Зоей Космодемьянской. Когда гитлеровцы отступили, местные жители похоронили ее. Позднее останки были перенесены в братскую могилу в селе Крюково.

Вера Волошина была посмертно награждена орденом Отечественной войны I-й степени.

В отряде после потери головного охранения от двух групп осталось всего четырнадцать человек. Решено было объединить группы на время выполнения задания. Далее действовали под командованием Бориса Крайнова.

Около недели двигались по тылам врага, оставляя за собой минированные дороги. Ночевали на снегу, костров старались не разводить. Тяжело заболел Павел Проворов. Его тащили на плащ-палатке. Заболело еще несколько человек. Приняли решение отправить больных домой. Проворов был настолько слаб, что во главе группы больных пришлось поставить Наташу Обуховскую. Ушли девять человек. С Крайновым осталось четверо.

Продолжали минировать дороги и разбрасывать колючки. Посланные в разведку недалеко от Петрищево Клава Милорадова и Лида Булгина не вернулись. В группе теперь осталось только трое: Крайнов, Клубков и Космодемьянская. Только трое! Но Зоя заявила, что они все равно должны выполнить задание: пробраться в Петрищево, где, судя по сходящимся туда телефонным проводам, находился штаб крупной воинской части, и совершить диверсию: поджечь дома, в которых расположились немцы. К селу удалось подойти незамеченными. Крайнов приказал устроить поджог с трех сторон. У околицы он расстался с Клубковым и Зоей.

В своем отчете командир группы, ровесник Зои, восемнадцатилетний Борис Крайнов писал:

Что стало с Зоей и Клубковым он не знал, но предполагал, что возможно они погибли или попали в руки врага.

Вместо обычного детального разбора действий командира Спрогис только и сказал тогда Крайнову:

— Вы совершили ошибку. Все трое пошли на поджог, а следовало одного оставить для прикрытия и наблюдения. Учтите на будущее. А теперь отправляйтесь в госпиталь.

В госпиталь обмороженный Крайнов не пошел. Он уехал в Москву, отлежался несколько дней у знакомых и явился в часть.

Собравшись вместе на Красноказарменной после выполнения очередного задания и обсудив статью в «Правде», крайновцы вслед за Клавой Милорадовой решили, что девушка, о которой идет речь в газете, — Зоя Космодемьянская.

Спрогис с газетой в руках отправился в МГК ВЛКСМ. Посоветовался с Шелепиным, Сизовым, Пеговым. Собрали все нужные документы, поговорили с Михайловым. Вскоре бюро ЦК ВЛКСМ представило в правительство ходатайство о присвоении Космодемьянской звания Героя Советского Союза.

Через день в кабинете Спрогиса на Красноказарменной раздался телефонный звонок.

— Только что звонил товарищ Щербаков, — сказал Шелепин. — Он приказал в кратчайший срок точно установить, кто погиб в Петрищево.

Кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь Московского обкома и горкома партии А. С. Щербаков пояснил, что уже сейчас в ЦК обращаются люди, поступают письма. Многие родители, потерявшие на войне дочерей, утверждают, что Таня — их дочь. А если принимать Указ о награждении, следует избежать ошибки.

Была создана специальная комиссия, чтобы на месте установить, кого казнили гитлеровцы.

В комиссию включили бывшего преподавателя русского языка и литературы в школе № 201 Октябрьского района Москвы В. С. Новоселову и ученика десятого класса этой же школы Виктора Белокуня, хорошо знавших Зою.

Спрогис попросил приехать в МГК ВЛКСМ мать Зои Любовь Тимофеевну и ее брата Александра. Решил взять с собой старшего лейтенанта Клейменова и Клаву Милорадову. Были два судебно-медицинских эксперта и криминалист-следователь. Отправились в путь на двух машинах. Едва остановились в деревне, как крестьяне окружили приезжих, наперебой принялись рассказывать, где стоял столб, на котором повесили Таню, что она крикнула перед смертью, как издевались над ней озверевшие фашисты… Указали и могилу, где была похоронена отважная партизанка. Твердый как камень холмик занесло снегом. С трудом могилу раскопали. Тело погибшей извлекли из ямы и положили на снег. Платье на ней смерзлось. Лицо было запорошено землей и снегом. Убитую опознали: это была Зоя.

Спрогиса интересовала судьба второго разведчика — Василия Клубкова. Старушка, хозяйка дома, в котором проходил допрос, рассказала, что видела какого-то паренька.

— Был он лет двадцати, привели его раньше девоньки. Что отвечал, я не слышала. Прогнали меня из хаты… А повесили ее одну. Паренька куда-то подевали. В деревне его никто больше не видал. Может, увезли куда, али ночью замучили до смерти, а тело зарыли…

Да. Могло быть, конечно, и так. Могло. По описанию старушки «паренек» походил на Клубкова. Только почему же его не казнили вместе с Зоей? Может, он ухитрился бежать и еще объявится со временем? Нет, вряд ли…

Это случилось в первых числах марта. Однажды утром позвонил помощник Спрогиса старший лейтенант Д. А. Селиванов и доложил, что прибыл пропавший без вести Василий Клубков. Селиванов с ним побеседовал. Клубков написал объяснительную.

— Куда его теперь? — спросил Селиванов.

— Определите пока в группу Борисова. А сейчас пусть зайдет ко мне.

Вскоре в кабинет постучали.

— Войдите!

— Не узнаете? — спросил гость, и не дожидаясь приглашения, уверенно уселся на стул. — Я же Клубков, напарник Зои Космодемьянской. Только Зое уйти не удалось, а я от них сбежал. Но поджигали мы деревню вместе! Да что я вам-то рассказываю. Вы, небось, от Крайнова все не хуже меня знаете.

— Садись, — после паузы сказал Спрогис, скрывая волнение. — Впрочем, ты уже сидишь. Докладывай, где пропадал.

— Значит, так, — бойко начал Клубков, похоже уже не раз рассказывающий кому-то свою историю. — Вошли мы втроем в Петрищево: я, Зоя и Крайнов. Крайнов остался на околице, ближе к лесу, в общем хороший выбрал себе пункт. Я ему тогда сказал, что, мол, надо бы кому-нибудь прикрыть, понаблюдать хотя бы, а то влопаемся в темноте, но вы же его знаете, товарищ майор, он упрямый. Да и спорить было не место и не время.

— Дальше, дальше, — торопил Спрогис, которому показалось странным, что Клубков «давит» на Крайнова, заранее пытаясь его в чем-то очернить. И может быть, потому, что в той же самой ошибке в свое время обвинил Крайнова сам Спрогис, обвинение в устах Клубкова показалось теперь ему каким-то нарочитым, словно кто-то подсунул ему подсказку. Ищут виноватых чаще всего те, у кого совесть нечиста. Чаще всего. Однако отнюдь не всегда! Делать выводы было рано!

— Дальше худо получилось, товарищ майор! Кинул я бутылку, гляжу, в ту же минуту на другом конце деревни тоже загорелось, значит, Зоина бутылка сработала. Я — бежать к лесу, где мы уговорились встретиться, а тут меня сзади — по голове прикладом, я с катушек долой! Очнулся — вокруг фрицы. Что-то спрашивают, я ничего не понимаю, только слышу: «Партизан, партизан»!

Привели меня в дом, а там — Зоя! Я сделал вид, что впервые ее вижу. Меня бить стали, я глаза закатил, будто без памяти. Думаю, так, может, быстрее передышку дадут… И правда! Вытащили меня в сени, облили водой. Немец в хату заглянул, любопытно ему, должно быть, как Зою допрашивают. Отвернулся от меня, а я подхватился и в дверь. Слышу, сзади по крыльцу затопали, пальбу открыли. Метель меня спасла, товарищ майор. Я огородами из деревни выбрался и дай бог ноги!

— Почему не явились в лес, где вас ждал Крайнов?

— Побоялся! — без запинки ответил Клубков. — Следы на снегу хорошо видны. А вдруг там засада? Помирать-то неохота! Я решил сделать круг и перейти фронт подальше от Петрищево. Сгоряча протопал верст пятнадцать и дух из меня вон. Ребро мне фашистские гады все же сломали. Подобрала какая-то добрая женщина, спрятала. Все бы хорошо, думал, отсижусь день-другой в подполе и к вам, да устроили немцы облаву. Всю молодежь подчистую загребли. Погрузили в товарняк и отправили в Германию. С одним парнем мы доску в полу выломали, на ходу выскочили из вагона. Счастливая звезда! Месяц к фронту пробирался, шел по ночам. В деревне остановился, в одном доме. А тут наши ее заняли. Проверочку прошел в контрольном пункте, и сразу к вам. Прощу, значит, снова послать на боевое задание, поскольку желаю я мстить за мою славную боевую подругу Зою!

Последняя фраза не понравилась Спрогису. И весь Клубков ему не понравился. Лицо гладкое, а глазки бегают, и на щеках красные пятна… Но, может, не стоит быть таким подозрительным? На войне всякое случается. Даже метель — по заказу. И часовой отвернулся, чтобы партизан мог совершить побег?!

После обеда Спрогис позвонил дежурившему по части старшему лейтенанту Коваленко и сказал, чтобы Клубкова пока не ставили ни в какой наряд и никуда не посылали. Хоть и выглядит он неплохо, будто не в тылу у немцев три месяца пробыл, а у тещи на блинах, пусть пока отдыхает…

Оперуполномоченный отдела контрразведки Западного фронта капитан Николай Нестерович Селюк хорошо знал Спрогиса. Они познакомились еще в августе 1941 года. Осведомлен был и о том, какие задания выполняют люди Спрогиса. А совсем недавно у них был серьезный и подробный разговор. В Особом отделе штаба Западного фронта стало известно, что гитлеровцы располагают определенными сведениями о войсковой части 9903. Настораживал недавний случай с машиной. Свою эмку Спрогис всегда водил сам, пользуясь правом беспрепятственного проезда по всем прифронтовым дорогам, надолго оставляя ее в разных местах без присмотра, но не без контроля: ставил на взвод специальное устройство. Если его своевременно не разблокировать, при попытке проникнуть в машину раздавался далеко слышный выстрел холостого заряда.

Однажды поздно вечером, оставив на улице, как всегда, заблокированную машину, Спрогис стал подниматься по лестнице многоэтажного дома. И в этот момент раздался выстрел. Бегом бросился вниз. Никого не застал. Обнаружил лишь распахнутую дверцу машины. Неизвестный, получивший, по-видимому, ранение от взрыва капсюля, находившегося под сиденьем, бежал так поспешно, что забыл в машине собственное взрывное устройство, попросту говоря — мину.

В рассказе Клубкова было слишком много белых пятен. Однако капитан Селюк не стал торопиться с выводами. На фронте он с первого дня войны. Вместе с пограничниками отходил от самого Белостока. На переправе в районе Барановичей ранило. Только подлечился и сразу со специальным заданием отправился во вражеский тыл… Опыт у него солидный, успел всего повидать. Не раз беседовал и с окруженцами, и с бывшими пленными. А потому внимательно, строчка за строчкой, прочитал отчет Крайнова и объяснительную Клубкова, пригласил обоих к себе. Постепенно стали восстанавливаться события, которые разыгрались двадцать шестого ноября в Петрищево.

Клубков повторял свою историю слово в слово, как патефонная пластинка, даже фразу ни разу не перепутал и окончательно убедил Селюка, что в его истории нет правды ни на грош.

— Вот вы пишете, что подожгли дом, где спали оккупанты, — обратился капитан Селюк к Клубкову.

— Да, поджег.

— А почему же этот дом не загорелся?

— Не знаю, может, они быстро потушили.

— Ну, хватит! — устало сказал Селюк. — Скажи лучше правду, Клубков, что струсил.

Клубков тоже устал изворачиваться. Он чувствовал, что ему не верят.

— Я расскажу, — наконец сказал он, — только пусть Борис выйдет.

Капитан дал знак Крайнову, и тот вышел из комнаты.

Нет, далеко не сразу признался Клубков. Была еще одна версия, потом еще одна, но долго играть в прятки он уже не мог. Постепенно раскрылась страшная по своему трагизму картина.

Да, действительно Клубков вытащил из сумки бутылку с горючей смесью, пытался поджечь один из домов, в котором были гитлеровцы. Но в последний момент увидел в конце улицы часовых. Струсил. Побежал в сторону леса. Его догнали, сбили с ног, отобрали наган, из которого он и не пытался стрелять.

Когда Клубкова привели в штаб немецкой воинской части, он сначала назвался красноармейцем. Но, получив несколько крепких зуботычин, под дулом револьвера признался, что послан с заданием и что он не один. Гитлеровцы сразу же бросились на розыск остальных членов группы.

Дальнейшее было уже известно. Фашисты подстерегли Космодемьянскую. Несколько верзил навалились так неожиданно, что она не успела даже выхватить наган. Вскоре Зоя оказалась в той же избе, где находился Клубков. На вопросы ответила, что она медсестра, выходит из окружения.

— Вы знаете его? — спросили у Космодемьянской, показав на Клубкова.

— Нет, я его никогда не видела и не знаю, — ответила Зоя. Она и предположить не могла, что он ее уже предал.

Разбирательство отложили до утра. Зою и Клубкова со связанными руками поместили в одной комнате. Когда за стеной стихли голоса, и лишь снег поскрипывал под ногами часового, вышагивающего под окнами, Зоя сказала:

— Жаль, мало успела поджечь — три дома…

— Напрасно все, — глухо отозвался Клубков. — Они же выскочили. Да и вообще не надо было поджигать. Наши люди домов лишились. Теперь вот расстреляют нас. Ты лучше не запирайся. Они уже все знают.

— Что они знают? Откуда они знают? — вскинула голову Зоя. — Неужели ты рассказал? Что же ты наделал?

Столько недоумения, отчаяния и боли было в ее словах, что Клубков надолго замолчал.

Впоследствии на допросе у следователя предатель всячески уходил от содержания их ночного разговора. Почему он этого так боялся? Выяснилось, что разговор Зои и Клубкова абверовцы записали на магнитофонную пленку и прокрутили ее утром в их присутствии. Но и тогда Космодемьянская не стала ни в чем признаваться.

Не призналась она и тогда, когда Клубков открыто назвал ее настоящее имя и фамилию, сказал, что она партизанка и разведчица, кем послана и зачем.

Ее упорство и бесило гитлеровцев больше всего. Они хоть и поверили показаниям предателя, но все же хотели услышать подтверждение его слов. Предатель он везде предатель.

Не бывает безвестных подвигов и безвестных предательств, даже если нет других свидетелей, кроме врагов.

— Убейте меня, я ничего вам не расскажу, — бросила в лицо своим палачам Зоя после долгих пыток и издевательств.

— Не бейте меня. Я все расскажу, — поторопился произнести предатель. И сразу же они оказались на разных полюсах — бессмертия и небытия, славы и позора.

Убедившись в стойкости Космодемьянской, гитлеровцы решили больше не прибегать к помощи Клубкова. Зою увели.

Абверовский офицер велел привести Клубкова уже после казни Зои.

— Видел, где теперь твоя спутница? — сказал он Клубкову, кивнув головой на окно, за которым виднелась площадь. — Хочешь вместе с ней болтаться на перекладине?

— Нет, — отрицательно замотал головой Клубков.

— Имей в виду — назад тебе дороги нет. Запись на магнитофонной пленке слышал? За это свои тебя сразу к стенке поставят, если узнают, конечно. Но это маловероятно. Отныне будешь работать на великую Германию, — сказал офицер.

Так Клубков оказался в одной из абверовских школ в местечке Красный Бор под Смоленском, где готовили для заброски в советский тыл из таких же, как он, предателей будущих агентов.

После соответствующей подготовки гитлеровцы оставили Клубкова в одной из деревень. Оттуда он и вернулся в войсковую часть 9903 со специальным заданием.

Да, он согласился, твердил Клубков, но, честное же слово, только для того, чтобы остаться живым, перейти к своим, сражаться до полной победы, отдать жизнь за Родину в бою…

Военный трибунал Западного фронта в апреле 1942 года приговорил предателя и гитлеровского агента Клубкова к высшей мере наказания.