Мгновения

Владимир Дичев У КИЕВСКОГО, ПОД ЧАСАМИ…

Большая стрелка башенных часов Киевского вокзала чуть заметно дрогнула и перепрыгнула на следующее деление. «Десять часов двадцать четыре минуты, — отметил про себя старшина Липатов. — Значит, к перрону уже подходит скорый из Львова».

Наметанным хозяйским взглядом окинул площадь. В это приветливое летнее утро все здесь было до мелочей знакомым и привычным. Даже в короткий промежуток относительного затишья жил привокзальный уголок Москвы в напряженном, ускоренном ритме. Выйдя из метро, люди торопились к платформам пригородных электричек. От Бережковской набережной к гостинице «Киевская» и обратно, к Смоленской площади, сновали машины, автобусы и троллейбусы. Одна за другой подкатывали «Волги» с зелеными огоньками. Они уже заполнили стоянку, и это было самым верным признаком того, что вот-вот с перрона хлынет людской поток.

Наступила пора занимать место у выхода в город. Привычными движениями поправил старшина фуражку, галстук, портупею: сейчас от становится первым, кого встретит приезжий на московской земле. Он представлял столицу.

…Вот, пробившись сквозь толпу приезжих, подходит к нему девушка с большой спортивной сумкой:

— Товарищ милиционер, как быстрее доехать до гостиницы «Турист»?

Пожилой мужчина, скользнув взглядом по орденским планкам постового, басит с заметным украинским акцентом:

— Треба мени, браток, до бюро справок. Ось приихав фронтового дружка побачить…

— Скажите, пожалуйста, откуда можно послать телеграмму?

Едва успевает Липатов ответить на последний вопрос, как перед ним внезапно, будто натолкнувшись на невидимое препятствие, останавливается невысокий плотный офицер в форме летчика. Он смотрит на постового с радостным изумлением, рука его тянется к козырьку:

— Здравия желаю, товарищ старшина…

— Здравия желаю, товарищ майор.

— Как всегда, на посту?

— Так точно, товарищ майор, — в голосе милиционера слышится недоумение: «Что за странный вопрос задает этот майор! Где же мне и быть, как не на своем посту?»

— Иван Никитович… Дядя Ваня… Неужели не узнаете?

Майор снимает фуражку. Темные вьющиеся волосы, высокий лоб, под дугами густых бровей — веселые карие глаза… Натренированная многолетней службой профессиональная память срабатывает моментально:

— Пашка Трифонов с Первого Бережковского? Извините, товарищ майор…

— Что вы, дядя Ваня, какой я для вас «товарищ майор»?! Как был Пашка Трифонов, так им и остался.

— Признаться, не ожидал тебя… вас встретить, Павел. Сколько лет прошло!

— Больше двадцати… Я тогда совсем еще пацаном был. Помню, нахулиганили мы с ребятами здесь, на вокзале. Привели вы меня к матери: «Давай, Мария Федоровна, вместе за парнем смотреть, а то не той дорожкой может пойти». Заплакала она: «Совсем без отца от дома отбился. Помогите, Иван Никитович! Вы — фронтовик, как и Петя мой покойный, вас Пашка послушается».

— Что и говорить, не раз приходилось еще за руку тебя останавливать да от дружков отваживать. Зато теперь вон каким молодцом стал!

— А вы мало изменились, дядя Ваня. Все такой же стройный и подтянутый. И морщин нет, и седина не тронула, а глаза-то совсем молодые.

— Не скажи, Паша, годы берут свое. Это вот Москва все молодеет. Посмотри-ка, ваших Бережков теперь и в помине нет.

Они вышли на площадь перед вокзалом. Город встретил их прохладным ветерком с Москвы-реки, чистотой асфальтового простора, изумрудной зеленью большого сквера. И трудно было даже представить, что не так давно теснились на этом месте дряхлые домишки Бережковских переулков. Магазинчики и палатки, бани, парикмахерские с раннего утра и до позднего вечера кишели людским муравейником. По соседству, через дорогу, начиналась Большая Дорогомиловская. И на ней — тоже скопище магазинов, лавчонок, столовых. Хлопотливым было это хозяйство для тех, кто призван охранять покой и порядок. О самом вокзале и говорить не приходится — жизнь возле него не замирала круглые сутки.

Именно здесь, у этого фонарного столба напротив входа в вокзал, начиналась для Ивана Липатова осенью далекого сорок восьмого года служба в милиции. На всю жизнь запомнились ему напутственные слова начальника восьмого отделения подполковника Епишкина:

— Пост у тебя, прямо скажу, нелегкий. Стоять доведется у самых ворот города. Здесь глаз да глаз нужен, потому что пытаются еще пролезть в Москву и ворюги всех мастей, и грабители, и спекулянты — давно ли война-то кончилась? А ты… Как это в песне поется? «Часовым ты поставлен у ворот». Ну да тебе не привыкать — ты ведь недавно демобилизовался?

— Так точно, товарищ подполковник. Служил в железнодорожных войсках. Почитай что на всех фронтах доводилось и пути восстанавливать, и мосты заново наводить. Как для кого, а для нашего батальона и после сорок пятого война не кончилась: банды бандеровских недобитков ликвидировали.

— Ну что ж, Липатов, солдат ты бывалый, нам такие люди нужны. Так что смотри в оба, фронтовик!

Легко сказать, «смотри в оба»… На фронте он знал, куда смотреть. Там передовая четко обозначена. Вот оттуда, да еще с неба и жди вражеского «гостинца». За годы войны многое довелось повидать и пережить, но среди десятков других боевых эпизодов один запомнился по-особому.

Случилось это осенней ночью сорок третьего. Вражеская артиллерия несколько часов вела массированный огонь по крупной узловой станции на стратегически важном направлении. Были разрушены десятки метров путей, искорежены и уничтожены стрелки. Несколько подожженных эшелонов с боеприпасами и горючим оказались в ловушке. На ликвидацию разрушений командование бросило 16-й отдельный мостовой железнодорожный батальон майора Моисеенко.

— Первой роте приступить к тушению эшелонов, второй и третьей — восстанавливать полотно и путевые сооружения, — поставил боевую задачу комбат.

Пока солдаты первой роты расцепляли, растаскивали горящие вагоны и цистерны, отделение сержанта Липатова начало ремонт большого участка подъездного пути. На протяжении нескольких десятков метров предстояло заново подсыпать полотно, заменить шпалы и рельсы.

— Василенко и Кикаев — на подсыпку, Белокопытов, Меладзе и Макогонов — на шпалы, остальные — со мной, за рельсами, — скомандовал Липатов.

Совсем рядом полыхало зарево горящих цистерн, взрывались вагоны с боеприпасами, однако люди действовали сноровисто и умело. Едва успели они засыпать воронки и уложить шпалы, как по барабанным перепонкам вдруг ударил пронзительный вой, и земля, покачнувшись, ушла из-под ног Ивана. Оглушенный, он несколько секунд пролежал в беспамятстве. Потом медленно выбрался из груды песка и щебня, поднялся на дрожащие ноги, огляделся… В ушах стоял звон, но он все-таки расслышал крик Володи Макогонова:

— Воздух, сержант! Бомбят по пожару. Тяжело контужен Кикаев…

— Кикаева — в укрытие, остальным продолжать работу! — прохрипел командир отделения.

Они укладывали новые звенья рельсов, крепили их к шпалам, забивали костыли. А рядом с полотном хлестали свинцовые струи, снова и снова содрогалась от тяжких разрывов земля. Вот, охнув, схватился за грудь Николай Меладзе… Вот, прижав ладони к лицу, вслепую бредет Вася Белокопытов, и сквозь пальцы его стекают крупные капли алой крови… Вот от обжигающего удара в ногу покачнулся Липатов…

— Что с тобой, сержант? — кинулся к нему Макогонов.

— Пустяки, царапина, — процедил сквозь зубы. — Продолжать работу!

И они продолжали укладывать рельсы. Выполнили приказ: под обстрелом и бомбежкой восстановили пути, вызволили из ловушки эшелоны, которые так нужны были фронту. Потом в полевом лазарете военфельдшер Толя Токарев вытащил из ноги Ивана кусочек металла с зазубренными краями — осколок фашистской бомбы, и вскоре вернулся сержант в строй, к товарищам.

О том боевом эпизоде напоминают лишь багровый шрам да орден Отечественной войны I степени. А вот теперь над головой — мирная голубизна.

Справедливые слова говорил подполковник Епишкин: пост оказался действительно нелегким. Прибывал очередной поезд, и площадь, заполняясь людьми от края до края, бурлила и колыхалась. Людской поток, постоянно растекаясь, выплескивал порою чьи-то беды, несчастья, огорчения:

— Товарищ милиционер, там старушке плохо стало…

— Ох ты, господи, да куда же Мишутка пропал? Мишка! Мишка!

— Слушай, постовой, квитанцию на багаж где-то я потерял. Как же теперь быть-то?

И Липатов помогал уложить на носилки больную, вместе с родителями разыскивал затерявшегося в толпе мальчугана, терпеливо объяснял расстроенному владельцу багажа, куда обратиться в случае утери квитанции.

Толпа приезжих между тем редела, рассасывалась, но подходил к перрону новый поезд, и снова площадь бурлила и колыхалась.

На первых порах уставал Иван Никитович к концу дежурства до предела. Добравшись домой на Сретенку, сокрушенно спрашивал жену:

— Что за оказия, Тамара, почему так выматываюсь? Вроде бы никакой тяжелой работы… А ведь в армии, бывало, и рельсы таскал, и костыли пудовой кувалдой забивать приходилось.

— Не привык ты еще к новой службе, Ваня, а с непривычки всякое дело трудно дается. Да и то понять надо: людям помогать — это всегда ох как непросто. Тут не только сила нужна — крепость душевная требуется. Недаром пословица-то говорит: не работа сушит человека, а забота.

Вот что верно, то верно: забот ему действительно хватало. И не всегда еще знал он, чем помочь человеку, как поступить в необычной обстановке. В свободную минутку заходил к участковому уполномоченному старшему лейтенанту Михаилу Кармазову. Тот, внимательно выслушав, дружески ободрял:

— Не робей, Иван, втянешься. Опыт — дело наживное.

И тут же предлагал:

— Вот пойдем-ка прямо сейчас с Бережками поближе знакомиться, с Дорогомиловым. Свою округу, постовой, надо изучить досконально. Прежде всего, чтобы точно знать, где еще живут неблагополучные семьи. В какой квартире хозяин недавно из колонии вернулся, в какой — парнишка на учете в детской комнате состоит. А там, смотришь, хозяйка уж больно сердобольная — случайных гостей с вокзала не прочь приютить. Будешь знать всех наперечет, и тебе легче на посту разобраться, свои или залетные замешаны в каком-то происшествии, и мне, если понадобится, сможешь помочь…

В круговерти повседневных дел не заметил Липатов, как наступила первая в его милицейской жизни зима. Выдалась она на редкость морозной да вьюжной. Трудно в такую пору постовому. Особенно ночью, когда по опустевшей площади гуляет пронизывающий ветер, забирается под шинель и телогрейку, леденит, кажется, саму душу…

— Ну как, часовой, не замело тебя еще по ушанку? — улыбается обветренными губами вынырнувший из ближних ворот Кармазов. — А я иду, смотрю — вроде бы парок над каким-то Дедом Морозом вьется.

— Угомону на тебя нет, Михаил. Глянь-ка на башню: давно за полночь перевалило.

— Служба, Иван. Вот пришлось срочно семейный конфликт улаживать. Ну, счастливо тебе, побреду досыпать.

Кармазов скрывается за снежной пеленой. Проходит еще несколько минут, начинают бить башенные куранты — половина второго. И едва успевает растаять в воздухе тихий перезвон, как до слуха милиционера доносится истошный крик. Кричит женщина. Ветер доносит обрывки слов откуда-то со стороны Бородинского моста:

— По-мо-ги-те! По-мо-ги-те!..

Липатов срывается с места и устремляется на крик. Глаза слепит вьюжный ветер… Валенки зло визжат по морозному снегу… Навстречу, спотыкаясь и нелепо размахивая руками, бредет сквозь снежную мглу женщина. Пальто распахнуто, платок сбился с головы… Ее душат рыданья и ветер:

— Вот только что… налетели двое. Вырвали сумочку с деньгами, сняли золотые часы, кольцо. Побежали туда… — она показывает на мост.

Постовой бросается к мосту. На бегу выхватывает пистолет, расстегивает пояс с пустой кобурой, скидывает шинель и остается в одной телогрейке. Редкие фонари льют неяркий желтоватый свет, и Липатов даже не видит, а скорее, угадывает впереди расплывчатые темные силуэты.

— Стой! — кричит он изо всех сил.

Силуэты исчезают, — значит, преступники бегут сейчас по неосвещенному участку моста. Уйдут ведь, уйдут, сволочи!

— Стой, стрелять буду!

Ноги наливаются свинцом, неуклюжие валенки будто пашут глубокий рыхлый снег… Ах, чтоб вас!.. Иван делает резкое движенье ногой вперед и вверх, будто бьет по мячу, и валенок, описав дугу, отлетает метров на пять. Так, теперь — второй…

Странно, но он почему-то не почувствовал, как даже сквозь шерстяные носки обожгло ступни. Просто ощутил такое облегчение, словно гири свалились с ног, и снова рванулся вперед. Ага, теперь темное пятно уже явственно различимо под последним мостовым фонарем. Двое метнулись влево, вдоль по набережной.

Липатов поднимает пистолет вверх… Перекрывая вьюжный посвист, гремит предупредительный выстрел… Потом второй, над головами бегущих… И только тогда двое останавливаются. Затравленные, волчьи глаза, перекошенные от злобы и страха лица. Дыхание прерывается судорожно, как у запаленных галопом коней, но в хриплых сдавленных голосах слышатся угодливо просительные нотки:

— Твоя взяла, начальник. Учти, сопротивления не оказывали…

— Сумку я еще на мосту бросил, могу показать, а «рыжье», вот оно, забирай, — На протянутой потной ладони — золотые часы с браслетом и обручальное кольцо.

— Руки за спину! — коротко и жестко приказывает Липатов. — Шаг в сторону — стреляю без предупреждения. Вперед!

…На следующий день вызвали его к начальнику отделения. Епишкин встал из-за стола, крепко пожал руку:

— Вижу, не ошибся я в тебе, часовой. Рыбку ты поймал крупную: залетные гастролеры. Оба давно уже в розыске. Так что скоро благодарность в приказе прочитаешь.

И, неожиданно улыбнувшись, спросил:

— Ноги-то не поморозил? И как это ты в одних носках?..

— Все в порядке, товарищ подполковник. Конечно, по такой погоде пришлось конвоировать эту пару гнедых на рысях. Но главное — носки толстые выручили. Жена вязала, Тамара… Тамара Сергеевна.

— Тогда и жене от меня спасибо передай, она ведь тоже, можно сказать, в задержании участвовала… Ну, часовой, желаю тебе успехов!

То дежурство в конце апреля ничем не отличалось от десятков других. Липатов любил эти предутренние часы: можно немного расслабиться, закурить сигарету, не торопясь, больше по привычке, чем по необходимости, обойти свои «владения».

Он шел тысячу раз исхоженным маршрутом со стороны Бережковской набережной к станции метро. Был в те годы вход в подземку почти там же, где и сейчас. Только вместо открытой лестницы, ведущей вниз прямо с тротуара, красовался тогда круглый наземный вестибюль. Что почудилось постовому, когда подошел он вплотную к закрытым дверям станции? Что заставило насторожиться в ту минуту?

Едва уловимый шорох?.. Чуть слышный звук?.. Заглянул сквозь дверное стекло — внутри никого. Прислушался — тихо. Да нет, показалось. Он все-таки постоял еще, потом повернулся, чтобы отойти… И в этот миг явственно услышал стон!

Иван кинулся со всех ног, огибая станцию по окружности. На противоположной от входных дверей стороне полулежа на пристенной лавочке корчилась от боли и стонала молодая женщина. Рядом, прямо на асфальте, валялся небольшой чемодан.

— Что с вами? Ударили? Ограбили? Куда побежали? — озираясь, выпалил милиционер.

— Ох, да отойди ты отсюда! — взмолилась вдруг женщина.

Это было настолько неожиданно, что Липатов даже опешил:

— То есть… что значит «отойди»?!

Она с трудом села. Постанывая, обхватила руками большой живот. «Мать честна́я, да ведь это ж роды! — похолодел Иван. — Ну и дела!»

— С киевским приехала?

— С киевским…

— Что ж ты, глупая, на вокзал-то не пошла? Ведь там медпункт, фельдшерица дежурит.

— Думала, не время еще, успею доехать к тетке, на Бауманскую. А тут вот началось…

— Давай отведу на вокзал.

— Ох, не дойти мне.

— Тогда я мигом сбегаю, приведу…

— Не уходи, боязно мне одной-то. Постой где-нибудь в сторонке, посторожи…

Так и стоял он на этом необычном посту, курил сигарету за сигаретой, пока предутреннюю тишину не разорвал заливистый детский крик. Бережно принял нового человека, наскоро спеленутого материнским полотенцем, в милицейскую шинель.

Вот и получается, что если даже обычная улица полна неожиданностей, то привокзальная площадь — тем более. Тогда, в конце сороковых, выбрасывали на нее электрички и поезда дальнего следования немало человеческой накипи, оставшейся еще от недавнего военного лихолетья. В сложном переплетении ближних переулков таились бродяги, личности без определенных занятий. Здесь частенько выясняли отношения кулаками, порою в ход шли ножи…

— Постовой, скорей к автобазе! Там у бараков драка.

Когда Липатов подбежал к баракам, трое навалились на одного. Тот отчаянно сопротивлялся, пытаясь вырваться из цепких лап здоровенных парней. «Не драка — грабеж!» — понял Иван Никитович. Крики и ругань заглушила резкая трель свистка. Двоих будто ветром сдуло, но третьему уйти не удалось — милиционер болевым приемом припечатал его к асфальту.

— Не надо! Пусти! — взвыл в голос верзила.

Человек в замасленной спецовке между тем медленно поднимался с тротуара, размазывая по лицу обильно струившуюся кровь…

— А втроем на одного — это надо? А отнимать последнюю копейку у работяги — это надо?! — приговаривал постовой, связывая ремнем руки грабителя. И такая ненависть звучала в его голосе, что тот даже съежился, вобрал голову в плечи.

Ох, и до чего же вся эта мразь труслива и жидка, когда дело доходит до ответа за содеянное! Невольно вспоминал Иван Никитович, как в сорок седьмом брали они одну из последних бандеровских банд под Стрыем. В небольшом местечке засели гитлеровские прихвостни по хатам и били оттуда из автоматов. Сержанты Иванцов и Липатов ворвались в крайнюю:

— Руки вверх!

Рыжий детина ответил очередью. Иванцов, вскрикнув, упал. Горячий ветер опалил лицо Липатова, свинцовая струя сорвала пилотку… Иван вышиб автомат из рук бандеровца. Тот выхватил широкий, как тесак, нож. Сержант бросился бандиту в ноги, сбил его, не раз выручавшим приемом заломил руку с ножом… Стальная полоска глухо звякнула о земляной пол, от нестерпимой боли в плече бандеровец дико заревел. Потом он ползал на коленях, плаксиво скулил:

— Прошу, пане, не вбивайте! Я не по своей воле… Не вбивайте, панычку!

— Твое счастье, бандит, что Иванцов только ранен, а то бы… Вставай, поганец, руки назад и — марш!

— Марш! — скомандовал он и сейчас.

— А вас, — обратился к рабочему, — попрошу пройти вместе со мной в отделение. Надо протокол составить, там заодно и первую помощь вам окажут. Не сомневайтесь, и тех двоих найдем.

— Спасибо, век не забуду, как выручил ты меня! Видать, пронюхали эти гады, что получка сегодня у нас, подстерегли. А у меня жена больная и двое малых детей.

…В магазине «Восточные сладости» на углу Арбата и Спасопесковского переулка с утра до вечера толпится народ. Случалось иногда наведываться сюда и Ивану Никитовичу: уж очень радовалась Тамара Сергеевна коробочке рахат-лукума или пакетику халвы. Вот и в тот день стоял он, как обычно, в длинной очереди. До прилавка было еще не близко, когда внимание Липатова привлекла странная пара. В отличие от всех остальных покупателей, мужчину в фетровой шляпе и женщину в вязаной шапочке явно не интересовали восточные сладости.

Они отошли в укромный уголок за кассой и оживленно о чем-то разговаривали. Вот женщина задала какой-то вопрос… Мужчина показал растопыренную пятерню. Глаза собеседницы испуганно округлились, она отрицательно покачала головой. Тогда мужчина стал что-то быстро и горячо доказывать. Воровато оглянувшись по сторонам, расстегнул пальто и показал из-под полы небольшой кусочек ткани. Пряча отрез, быстро запахнул пальто, но застегнуть на все пуговицы уже не успел — рука милиционера легла на его плечо:

— Сержант Липатов, восьмое отделение милиции. Прошу предъявить документы.

— Не понимаю… с какой стати? Что я такого сделал? Нет у меня при себе документов — дома оставил.

— Где проживаете?

— Да в чем дело, товарищ сержант? Ну, из Подмосковья я, живу в Апрелевке.

— А что у вас под пальто?

— Понимаете, жене купил на платье, а ей не понравилось. Хочу вот продать. Что ж деньгам-то пропадать?

— Сколько он запросил у вас? — обращается Липатов к женщине.

— Пятьсот рублей.

— А за сколько вы покупали?

Мужчина молчит.

— Все ясно. В государственном магазине красная цена этому отрезу — не больше сотни.

— Моя вещь, сколько хочу, столько и запрашиваю!

— И наживаете на сотне четыреста рублей? Пользуетесь временными трудностями с промтоварами? Пройдемте в отделение, там разберемся.

Пока шли по Плотникову переулку, обладатель фетровой шляпы юлил, забегал то с одной стороны, то с другой, канючил:

— Товарищ сержант! Отпустите, ей-богу, не спекулянт я! Ну, пожадничал — это правда. Так ведь с кем греха не бывает? Зарплата маленькая, а жить-то надо. Больше никогда не буду, честное слово.

Тут Иван Никитович даже сплюнул:

— Тьфу! И поворачивается же язык слова такие произносить — «честное слово»! Да не мельтешите вы перед глазами, «честный» человек. Следуйте слева, рядом со мной.

Прошли еще несколько десятков шагов, и Липатов почувствовал легкое, но вполне ощутимое прикосновение к левому бедру… Виду не показал. А «честный» человек между тем снова подал елейный голосок:

— Мы — труженики и вы — труженики… А много ли вы у себя в милиции зарабатываете? Детишкам на молочишко — и то, небось, не хватает. Другое дело — счастливый случай какой, или, например, сделал добро человеку, а тот тебя отблагодарил… Хорошо отблагодарил! Сделай добро, сержант, отпусти, а? Не пожалеешь!

Ничего не ответил Иван Никитович, только стиснул зубы так, что желваки на скулах заиграли, да прибавил шагу.

В отделении дежурил старший лейтенант Кулаков. Липатов доложил:

— Задержал этого гражданина в магазине «Восточные сладости» — пытался по спекулятивной цене продать отрез материи. Документов при себе не имеет. И вот что еще, Кулаков, срочно требуются понятые: нужно проверить, что он по дороге сунул мне в левый карман шинели.

Когда старший лейтенант в присутствии понятых извлек толстую пачку сторублевок, сказал сержант задержанному:

— Ну вот, теперь все видят, какой ты труженик и честный человек.

Глядя на него ненавидящими глазами, спекулянт злобно процедил:

— Житья от вас не стало, лягаши проклятые…

— Значит, не зря хлеб едим, тысячам людей жизнь облегчаем, — спокойно, с достоинством ответил тогда Иван Никитович.

…В восьмое отделение все чаще стали поступать сигналы: в микрорайоне Киевского вокзала орудует шайка аферистов. Их жертвами, как правило, становились приезжие. Поживет в столице недельку-другую такой командированный с Винничины или из Молдавии, — смотришь, поиздержался. Срочно нужны деньги. Вот и приходится продавать какую-то вещь, порою даже очень стоящую. В комиссионный магазин не пойдешь — слишком долго ждать. В скупочном, конечно, заплатят сразу, но по какой цене? А тут подворачивается — «случайно», разумеется — человек, готовый и в цене не обидеть, и деньги, как говорится, на бочку выложить.

И человек-то по виду солидный да обходительный, и все купюры при тебе дважды или трижды пересчитает — чтоб без обману, по чести, по совести… Но едва растворится «благодетель» с купленной вещью в густой привокзальной толпе, глядь — в руках незадачливого продавца — самая обыкновенная «кукла»: пачка аккуратно нарезанных листков бумаги, лишь сверху и снизу прикрытых настоящими банкнотами. «Почерк» всех подобных сделок был один и тот же, но вот внешний вид «покупателя» потерпевшие описывали по-разному.

— Какой напрашивается вывод? — задал подчиненным вопрос начальник отделения.

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Выкладывайте, Липатов.

— Вернее всего, мы имеем дело с группой гастролеров, которые недолго задержатся в Москве. Они спешат провернуть как можно больше афер, поэтому пытаются сбить нас с толку и каждый раз отводят роль «покупателя» новому исполнителю. Иначе не имело бы смысла так рисковать.

— Логично. Ну что ж, товарищи, достаточно подробные словесные портреты троих преступников вам известны. Наша задача — взять под самое пристальное наблюдение территорию, прилегающую к вокзалу, и не упустить шайку.

…У входа в вестибюль гостиницы «Киевская» народу всегда — пушкой не прошибешь. И в тот душный августовский вечер перед глазами Ивана Никитовича была привычная картина: у подъезда сновали сотни людей. То и дело возникали все новые лица — оживленные и хмурые, улыбающиеся и озабоченные…

Позвольте, позвольте… А чем это так озабочен обладатель пышной шевелюры и узеньких, щегольски пробритых усиков? Повинуясь безотчетному, инстинктивному порыву, Липатов незаметно подходит поближе, пристально вглядывается в незнакомца.

Впрочем, так ли уж незнаком ему этот крупный нос с характерной горбинкой? Этот массивный, почти квадратный подбородок? Эти бегающие, чуть навыкате глаза? Да ведь все приметы явно совпадают с чертами словесного портрета, который «нарисовал» один из обманутых командированных. Правда, он утверждал, что у его «покупателя» — усы густые и висячие, как у настоящего запорожского казака… Ниточка усов между тем возбужденно подрагивала в такт скороговорке, а чуть выкаченные глаза все так же озабоченно глядели на человека средних лет, одетого в модный летний костюм. Вот усатый взял собеседника под руку, и они неторопливо направились к залам ожидания пригородных поездов.

Липатов шел следом, соблюдая дистанцию. Он почти не сомневался теперь, что напал на след одного из мошенников: через несколько минут придет очередная электричка, и тот, подсунув своей жертве «куклу», скроется в толпе приехавших. Именно здесь и именно так заканчивались все предыдущие «операции». И действительно, едва зал заполнили пассажиры с только что прибывшей электрички, как в руки усатого перекочевал массивный золотой перстень, а тот передал собеседнику пачку «денег». И тут же, словно из-под земли, выросла перед ним фигура милиционера:

— Что происходит, граждане? Купля-продажа ценностей? А вы разве не знаете, что здесь это запрещено?

— Да мы полюбовно, сержант… — голосок усатого воркующий, заискивающий.

— Вижу, что полюбовно, так ведь все равно — нарушение общественного порядка, — Иван Никитович тоже играет сейчас специально для усатого. Играет роль исполнительного и простоватого блюстителя установленных правил, даже не подозревающего об истинной подоплеке сделки. — Документики попрошу. При себе не имеете? Ну, тогда придется пройти в отделение, протокол составить.

Внешне спокойный, он шел рядом с задержанными и лихорадочно соображал: «Главное — не спугнуть усатого, довести его до отделения. Но ведь по дороге он наверняка попытается уйти — иначе от «куклы» ему не отвертеться. А стрелять нельзя — кругом люди. Нет, нет, пистолет так и останется в кобуре, даже если на помощь усатому подоспеют дружки».

И они подоспели. Это Липатов почуял, когда вступил со своими «подопечными» на Бородинский мост. Почуял спиной, враз похолодевшей от инстинктивного ожидания удара: сзади все явственнее слышались торопливые, настигающие шаги. Он, будто невзначай, уронил на асфальт коробок спичек… Наклонился, чтобы поднять… Сомнений не было — к нему стремительно приближались двое. Когда выпрямился, увидел: спереди, перебежав проезжую часть моста, надвигаются еще двое. Эти оказались значительно ближе, и решение пришло мгновенно: «Вперед!».

Сделав несколько быстрых шагов, он успел принять боевую стойку и всю массу тела вложил в опережающий встречный удар правой. Словно наткнувшись на непреодолимую преграду, первый из нападавших мешком осел на тротуар. Второй, видимо, не ожидал такого отпора и чуть замешкался, пытаясь ударить «крюком», сбоку. Липатов поймал его согнутую в локте руку на болевой прием, бросил наземь. Боковым зрением уловил резкое движение усатого в сторону, на проезжую часть, и крикнул что было мочи:

— Держите, это преступники!

Не успел повернуться назад, как в тот же миг страшная боль пронизала все его тело. Теряя сознание, почувствовал, как звериные грубые лапы взметнули его на воздух и швырнули куда-то вниз, в пропасть…

Прошли, вероятно, считанные секунды, и холодная вода Москвы-реки вернула Ивана Никитовича к жизни. Обмундирование, пистолет, сапоги — все тянуло ко дну. Портупея мешала, сковывала движения. От удара кастетом разламывалась голова. От удара об воду ныло все тело.

Но, едва придя в себя, он в мгновение вспомнил: «Неужели ушли гады?! Должен же я их повязать!» Эта мысль придавала сил, помогала бороться с течением, грузом обмундирования, одурманивающей слабостью. И Липатов выплыл.

Когда он нетвердой походкой вернулся на мост, двоих из шайки окружала плотная толпа людей. Это с их помощью задержал-таки усатого оказавшийся человеком неробкого десятка владелец перстня. В другом узнал постовой того, кто первым нарвался на его ошеломляющий удар правой. Только на это и хватило тогда сил.

…Череду госпитальных будней скрашивали частые визиты товарищей по отделению. Белые халаты, накинутые поверх кителей, меняли их привычный облик, превращали в каких-то «знакомых незнакомцев». А может быть, они казались такими Ивану Никитовичу еще и потому, что каждый входил в палату с одинаково серьезным, сосредоточенным выражением лица? Но уже очень скоро они убеждались, что Липатыч держится молодцом, как и положено фронтовику. И тогда каждый становился самим собой. И старый друг Миша Кармазов обстоятельно рассказывал о последних новостях на их участке, добряк Юра Сорокин заботливо рекомендовал рецепт «универсального» целебного бальзама, а весельчак и острослов Вася Дементьев «выдавал» новый анекдот.

Через несколько дней навестил Липатова начальник отделения. Справившись о здоровье, сказал одобрительно:

— Правильно действовал, Иван Никитович. По тем двоим вышли мы на остальных, так что теперь покончено со всей шайкой. А ведь больше года искали их в Одессе и Киеве.

Пожимая на прощание руку, добавил с улыбкой:

— Ну, выздоравливай поскорее, сам понимаешь — без хозяина и пост сирота.

Он вернулся на пост, и жизнь опять потекла по стрелкам башенных часов. Снова отмеряли они время, вмещавшее и привычный черед будничных происшествий, и бурные всплески тревожных неожиданностей. Постовой милиционер — не участковый инспектор. Он не ведет дневника, в котором заранее намечается, планируется программа действий на ближнюю и дальнюю перспективу. Он действует, сообразуясь с сиюминутной обстановкой.

Но что бы он ни сделал — задержал пьяного хулигана, предотвратил автомобильную катастрофу или бросился в Москву-реку, чтобы спасти утопающего, — все скрупулезно и регулярно заносится в специальный дневник, его личную карточку. Это, если хотите, хроника всего, что он сумел, смог, совершил.

…В актовом зале Главного управления внутренних дел столицы собрались лучшие из лучших — цвет московской милиции. В тот памятный день получали они награды Родины — ордена Октябрьской Революции, Красного Знамени, Красной Звезды. А самой высокой — ордена Ленина — был удостоен единственный среди них: старшина Иван Никитович Липатов.

В торжественной тишине прозвучали тогда слова начальника Главного управления внутренних дел Мосгорисполкома:

— Иван Никитович Липатов — один из тех солдат правопорядка, кто изо дня в день живет и действует в «готовности номер один»…

Примерно через месяц после этого события Липатова вызвали к замполиту. Майор Седов, как всегда, был немногословен:

— Звонили из Главного управления. Завтра к десяти часам явишься по указанному адресу, — он протянул листок.

«Улица Вавилова… дом… квартира… Леонид Сергеевич Сахаров», — читал про себя Иван Никитович.

— Это кто такой, Сахаров?

— Скульптор. Будет твой бюст ваять. — В глазах майора заплясали веселые огоньки.

— Чего делать? — не сообразил сначала Липатов.

— Бюст, бюст создавать… Скульптурный портрет, понимаешь?

— Шутите, товарищ майор?! — От неожиданности даже в жар бросило.

— Какие могут быть шутки, старшина? — Седов говорил теперь строго, уже без тени улыбки. — Ты — кавалер ордена Ленина, знатный сотрудник Московской милиции. Так что по заслугам — и честь. Да, не забудь: форма одежды парадная.

Всю дорогу домой Иван Никитович раздумывал, колебался: говорить или не говорить Тамаре о свалившейся на него неожиданности? Кто знает, вдруг не получится у скульптора Сахарова этот бюст… Вот тогда и выйдет, нахвастался раньше времени. Тем более, жена может поделиться с кем-нибудь из подруг. Ну, а уж если что-то известно двум женщинам… При мысли о возможности такого поворота событий ему совсем стало не по себе. Досадливо поморщился — никогда прежде в житейских делах ничего от Тамары не скрывал, — но решил, наконец, твердо: пока промолчу. Ну, а там время покажет.

Вечером сказал:

— Завтра к десяти приказано явиться… в общем, на одно мероприятие. Придется надевать парадную форму.

Скульптор встретил Липатова радушно, как давнего доброго знакомого. В просторной, залитой солнцем мастерской показывал свои работы, но пока они переходили от одной скульптуры к другой, Иван Никитович то и дело ловил на себе его цепкий, изучающий взгляд.

— Если вы не возражаете, давайте начнем? — предложил хозяин. Он усадил Липатова в удобное кресло, стоящее на возвышенности, и первый сеанс начался.

На следующий день замполит поинтересовался:

— Был у скульптора? Позировал?

— Позировал, товарищ майор, — вздохнул Иван Никитович. — И придется еще несколько долгих сеансов терпеть.

— Почему терпеть?

— Так ведь сидишь истукан-истуканом битых два часа, представляете? А по мне легче полсуток в мороз или дождь отдежурить, честное слово.

— Да, старшина, это тебе не вооруженных преступников ловить, — пошутил Седов. — Искусство — оно жертв требует.

— Ничего, товарищ майор, прорвемся, — принял шутку Липатов.

Накануне Октябрьских праздников Тамара Сергеевна сказала мужу:

— Завтра ты свободен, вот и давай съездим вместе на Кузнецкий мост. Мне в «Светлане» кое-что купить надо.

Однако на следующий день она даже не остановилась у витрины магазина.

Они прошли еще несколько десятков метров вверх по улице. На фасаде салона Союза художников висела броская афиша: «Выставка, посвященная людям Московской милиции».

— Может, зайдем? — лукаво улыбнувшись, спросила Тамара Сергеевна.

…На искусно освещенных стенах — портреты, жанровые картины, зарисовки о милицейских буднях. А в центре зала на постаменте — скульптурный портрет. И табличка: «Кавалер ордена Ленина старшина милиции Липатов Иван Никитович».

Тамара Сергеевна пристально вглядывается в такие знакомые, родные черты. Плотно сомкнутые губы… Упрямый подбородок… Чуть впалые щеки… Конечно, скульптор стремился подчеркнуть решительность, волю, целеустремленность старшины милиции. А она знает своего Ваню и другим — отзывчивым к чужому горю, мягким к попавшим в беду, внимательным к тем, кто нуждается в помощи в защите. Но сейчас смотрит на мужа с укоризной:

— Ну что ты за человек, Иван? Почему я должна узнавать об этой выставке от кого-то?

— Да что ж говорить-то?.. Неудобно как-то…

Серые глаза его вспыхивают озорным блеском:

— И чего тебе на этот бюст глядеть? Будто каждый день живого не видишь.

…Он вообще не очень-то любит, когда разговор заходит о его делах: «Служу, как все. Стараюсь выполнять, как велит долг, совесть». Но в Киевском райотделе внутренних дел гордятся тем, что имя Ивана Никитовича Липатова известно далеко за пределами столицы. Его фотографии можно увидеть в Ленинградском, Харьковском и многих других управлениях внутренних дел: солдаты правопорядка должны знать своих правофланговых. Знать и равняться на них.