Мгновения

Алексей Высоцкий ТРУДНОЕ РЕШЕНИЕ

— «Верба»! «Верба»! Связь кончаю, — в голосе радиста чувствовалась явная тревога. Он, ни слова не говоря, подал командиру полка бланк.

Майор Богданов пробежал глазами полученную радиограмму, нахмурился, с болью проронил:

— Наш заслон смят… Немцы идут на Одессу…

— Остановитесь вон там, за леском, — тронул Богданов плечо шофера. И обернувшись к адъютанту лейтенанту Веселому, негромко сказал: — Дайте сигнал: «Командиров дивизионов — ко мне».

«На Одессу… — повторил про себя майор. — Танки врага рвутся к городу… Что ж, этого следовало ожидать», — он вспомнил показания взятого в плен офицера-гитлеровца.

— …Ваши войска потеряли способность к сопротивлению. Еще одно усилие, — хвастливо заявил пленный, — и вас отбросят к морю. Мы ворвемся в Одессу. Сопротивление бесполезно…

— Мы потеряли способность к сопротивлению?! — прервал Богданов речь пленного гитлеровца. И зло добавил: — Это еще следует доказать…

Он отошел от деревьев, где застыли подошедшие автомашины, углубился в карту. «До заданного рубежа, — размышлял Богданов, — осталось не менее двух часов движения. А танки врага могут появиться и через час… Их надо задержать, хотя бы на три-четыре часа. Но какими силами?»

Богданов знал, что позади — только смятый врагом заслон. «Кто же остановит противника? Лучше всего это сделали бы наши танки или артиллерия. Артиллерия?!» — майор невольно улыбнулся. Мысль о том, что это могли бы сделать орудия его полка, показалась нелепой. Где это видано, чтобы тяжелая артиллерия дальнего действия превратилась в противоположную? Но что-то все же следовало предпринять. Двигаться по шоссе дальше — гитлеровские танки догонят их и раздавят. Свернуть на проселочную дорогу — значит открыть путь на Одессу, подставить под удар ушедшую вперед пехоту.

Богданов потер виски. Ему на мгновение представились усталые, обветренные лица пехотинцев, спешивших занять позицию для обороны.

«Что же делать?» В нем закипала злость. Нет, никто, конечно, не мог потребовать от него противопоставить танкам врага тяжелый артиллерийский полк. Он и думать об этом не вправе. Ни на одном учении никогда полку не ставились подобные задачи. К тому же совсем без прикрытия. Нет, он не имеет права принять столь рискованное и трудное решение. «А какое?» Другого не было.

Неслышно подошел адъютант:

— Командиры дивизионов прибыли.

— Хорошо!

Богданов подошел к командирам, снял фуражку и, поправив расчесанные на пробор прямые русые волосы, заговорил:

— Заслон смят! Танки противника идут сюда, на Одессу! — Его голос звучал уверенно и спокойно: он уже принял решение.

— Третий дивизион, — чеканил Богданов, — займет позиции вон за тем бугром, начнет с дальнего огневого нападения, затем будет вести заградительный огонь по рубежам. Первый и второй дивизионы займут открытые огневые позиции впереди наших наблюдательных пунктов, вон по тем опушкам, и встретят танки прямой наводкой.

Мой наблюдательный пункт вместе с командиром третьего дивизиона. — Командир полка сделал паузу и, обведя взглядом сосредоточенные лица командиров, негромко добавил: — Вооружите людей гранатами и бутылками с горючей смесью…

— Я, стало быть, поеду с первым дивизионом, — как нечто само собой разумеющееся сказал комиссар полка старший политрук Иващенко.

Богданов бросил быстрый взгляд на Иващенко. Эти слова означали, что комиссар не только понимает принятое командиром решение, больше того — одобряет его…

Первым через 25—30 минут доложил о готовности 9-й батареи лейтенант Березин. Затем доложили 8-я и 7-я: «К бою готовы!» Вскоре последовали и доклады командиров дивизионов. На наблюдательных пунктах установилась тишина.

— Теперича и закурить можно, — облегченно сказал разведчик Пронин, дежуривший у стереотрубы. Он свернул громадную козью ножку, передал кисет с махоркой товарищу. Но подымить всласть ему не пришлось.

Освещенные лучами вечернего солнца, показались танки противника. Несколько минут прошло в напряженном молчании.

— Ну и много же их, — зашептал Пронин. — Сорок три уже насчитал, а за ними все новые прут…

Ожидание нервировало, а лицо Пронина выражало лишь сосредоточенное любопытство. Березин позавидовал выдержке разведчика, ему же казалось, что Богданов может пропустить момент и тогда…

Но он услышал спокойный голос.

— Далековато! — оторвавшись на миг от стереотрубы, сказал майор. — Пусть подойдут поближе.

«Думает, не попадем?!» — рассудил Березин.

— Разрешите! Попадем наверняка!..

Богданов удивленно посмотрел на лейтенанта.

— Успокойтесь, Березин, — негромко произнес он. — Не торопитесь. Стрелять по танкам нужно наверняка.

Богданов вспомнил себя в возрасте этого лейтенанта, когда был секретарем райкома комсомола. Они вели тогда борьбу с бандитами, и он тоже горячился, предлагал покончить с врагами одним ударом. И уже мягче вслух произнес:

— Знаете, лейтенант, как в старину с рогатиной на медведя ходили? Ошибались только один раз… — В светлых продолговатых глазах командира полка промелькнула улыбка. — А этот зверь опаснее медведя…

Тон Богданова настораживал. Березин воевал в полку с первого дня и знал, что подчеркнуто спокойным Богданов бывает именно тогда, когда наступают самые критические моменты.

Минуты тянулись долго. Березину казалось, что танки противника уже проскочили пристрелянный рубеж подвижного заградительного огня.

— Внимание! — скомандовал Богданов. — Огонь!

Залп дивизиона получился слаженный, как на учениях. Косматые шапки разрывов накрыли танки.

— Огонь! — повторил вслед за Богдановым еще и еще раз Ерохин.

— Накрыли, горит! — радостно вскрикнул кто-то.

Танки действительно горели. Стальные чудовища, еще секунды назад заставлявшие нервничать, горели, как спичечные коробки…

— Ура! — не выдержал Березин.

Но радоваться было рано. Перестроившись на ходу, танки резко увеличили скорость и, обойдя свои пылающие машины, проскочили опасный рубеж. Они рассыпались по полю, мчались вперед, грозя раздавить всех своими гусеницами.

Но впереди их ожидал следующий рубеж подвижного огня.

— Третий, внимание! — раздался твердый голос Богданова. А когда танки приблизились ко второму рубежу, прозвучала команда: — Огонь!

Снова и снова вставала огневая завеса, всякий раз преграждая путь врагу. Уцелевшие машины то и дело исчезали в дыму и огне. Вот они опять нырнули и устремились вперед к холму, к разящим их орудиям русских. Проскочив последний рубеж, танки мчались прямо к лесной посадке, где Богданов выставил на прямую наводку все двенадцать орудий первого пушечного дивизиона.

— Танки у огневых позиций первого дивизиона! — доложил связист.

Березин вздрогнул, посмотрел на худощавую, чуть сутулую фигуру Богданова, на значок депутата Верховного Совета УССР, алевший на его груди. Побледневшее лицо командира было сосредоточенно-спокойным.

— Вижу! — сказал майор, и через секунду: — «Барс» — огонь!

Березин прильнул к окулярам стереотрубы. В первом дивизионе служил его друг лейтенант Сериков. Он был старшим в одной из батарей.

Увеличенные сильными линзами стереотруб, танки противника, казалось, были рядом. Но орудия первого дивизиона молчали.

— Огонь! — отрывисто повторил Богданов.

И снова молчание. «Барс» не стрелял.

Серо-зеленые чудовища с грязно-белыми крестами на броне достигли опушки леса, где были скрыты огневые позиции орудий первого дивизиона.

«Раздавят…» — подумал лейтенант Березин.

— Не слыхали, может, команды? — шепнул Пронин.

— Тихо! — с сердцем оборвал его лейтенант. — Раз молчат…

Залп двенадцати орудий прямой наводки, сотрясший воздух, не дал ему окончить фразу. Танки осели, словно кони, схваченные под уздцы на полном скаку. Уже и без бинокля стали видны желтые языки пламени, вырывавшиеся из подбитых машин. Пламя лизало белые кресты.

— «Дон»! Огонь! — резко подал команду Богданов, и разрывы от залпа двенадцати орудии второго дивизиона заволокли дымом поле сражения.

— Третьему отсечь резервы, — гремел Богданов. — Огонь!

Артиллеристы точно выполнили его команду. Потом, когда дым рассеялся, Березин снова увидел горящие танки противника и немцев, прыгавших из подбитых машин. Богданову очень хотелось перенести огонь на них, но он не решился, боясь поразить своих. А бой разгорался. Метнувшиеся в сторону бронированные машины попали под кинжальный огонь орудия Серикова, выставленного на фланге. Оставив еще три подбитые машины, танки отпрянули, бешено ревя моторами.

Два из них остановились и, хищно водя стволами, ловили в прицел стрелявшие орудия. Богданов видел, как завертелся один из «крестоносцев» с перебитой новым выстрелом гусеницей. Но в тот же миг второй танк поймал в перекрестие прицела орудие лейтенанта Серикова. И два снаряда, один за другим, разворотили орудийный щит.

Только потом майор узнал подробности. Осколок снаряда сразил тогда командира орудия. Он медленно сполз по лафету на землю. Застыл у панорамы и наводчик, вцепившись окостенелыми пальцами в развороченный щит. Лейтенант Сериков бросился к орудию и, прижавшись к корзинке панорамы, быстро-быстро завертел ручку поворотного механизма.

Еще один снаряд разорвался, ударившись о правое колесо. Со стоном осел боец, только что разрядивший орудие.

— Гад! — крикнул лейтенант и с силой дернул за шнур.

«Крестоносец», словно в конвульсии, дернулся и застыл. Но выстрел подошедшего третьего вражеского танка начисто, будто бритвой, срезал панораму. Орудие лишилось «зрения».

Еще два снаряда разорвались один за другим, прижав уцелевших людей к земле. Грозным гусеницам оставалось пройти еще семьдесят метров, когда к орудию подполз телефонист и передал, что на огневые позиции выехал Богданов. Оглушенный последним разрывом, Сериков не сразу сообразил.

— Мы сами, — сказал лейтенант, с трудом открывая затвор. Он навел осевшую набок пушку, глядя через ствол под нижний срез брюха «крестоносца».

Телефонист подал снаряд. Сериков с силой дослал его в казенник. Щелкнул затвор.

Танк не дошел до орудия сорок шагов…

И тогда с криками, ведя на ходу огонь, на огневые позиции артиллеристов устремились фашистские автоматчики. В тот же момент Сериков увидел Богданова. Командир полка вместе с артиллерийскими разведчиками кинулся, размахивая пистолетом, в контратаку.

А в это время надвигалась новая опасность. Две группы танков обошли позиции третьего дивизиона. Артиллеристы поняли эту опасность только тогда, когда они, рассыпавшись, шли на орудия с флангов.

— Танки справа! — закричал Пронин.

— Слева тоже!..

Командир дивизиона приказал повернуть девятую батарею навстречу левой группе, а седьмую и восьмую батареи — навстречу правой, более многочисленной.

Головной танк левой группы вдруг занесло в сторону, хотя ни одно орудие еще не успело выстрелить. Внезапно осел второй и запылал, как свечка.

— Наши! — заорал Пронин над ухом лейтенанта Березина. И они увидели тридцатьчетверки, обходившие Благоево. От радости перехватило дыхание. Это было так неожиданно, что казалось невероятным. В наступающих сумерках тридцатьчетверки принимали фантастические очертания. Над одним из наших танков взвилась ракета, и словно в ответ, прогремел дружный залп пушек первого дивизиона.

— Огонь! Огонь! — все еще подавал команды майор Богданов. В голосе его чувствовалось и прежнее спокойствие, и радость. Радость от того, что трудное решение оказалось оправданным: врага удалось сдержать, ему нанесен ощутимый удар.

И так было не раз, и не два. Не случайно Н. В. Богданов был в «особой цене» у врага. Антонеску, когда шли бои под Одессой, назначил за его голову 50 тысяч лей. А гитлеровцы за Богданова — защитника Севастополя — пообещали 50 тысяч марок наградных. «Зря стараются, — говорили однополчане Богданова. — Нашему командиру цены нет».