Мгновения

Василий Шатилов БРИЛЛИАНТОВАЯ САБЛЯ

В 1925—1928 годах я учился в Тифлисской военной пехотной школе. Она готовила красных командиров. Ее возглавлял в те годы известный герой гражданской войны орденоносец В. Г. Клементьев. На петлицах гимнастерки Василия Григорьевича сверкали два ромба.

Клементьев внешне выглядел строгим и недоступным. Мы уважали его и одновременно побаивались. Живой и энергичный, он никогда не ходил, если так можно сказать, равнодушным шагом. Атлетически стройный, необыкновенно подвижный, с разлетом густых пышных усов, с темными проницательными глазами, Клементьев поражал своей силой и молодостью, хотя и был намного старше нас, курсантов.

Дни в школе проходили напряженно. Нас все увлекало — и тактические занятия, и вылазки в горы, и экзамены. Особенно волновали первомайские праздники: солнце и огромная площадь, заполненная народом, музыка и четкий ритм шагов торжественных колонн на военном параде. В память врезался первый из них: впереди начальник нашей школы Клементьев при всех орденах и революционных наградах на белом арабском коне. Не только меня, но и других курсантов сразила изумительной красоты его бриллиантовая сабля.

Откуда она у начальника школы? Это волновало всех курсантов. И меня тоже, но узнал я подробности о ней не сразу.

В школу я приехал из многодетной бедной семьи лесника. Не имея достаточной подготовки, с трудом овладевал отдельными предметами и прежде всего теорией. Мне казалось, что начальник школы выговорит за это или объявит взыскание. В то же время мне не раз приходилось замечать, как светлело его лицо, когда я джигитовал на коне, легко и ловко выполняя сложные упражнения. Я не знал мнения Клементьева о моих приемах верховой езды, ни разу не слышал от него похвалы, но и упрека не получал.

Клементьев всегда был в центре нашего внимания. Мы многое знали о нем — черты характера, наклонности, привычки. Это помогало нам определять его настроение. Достаточно, к примеру, было взглянуть на усы начальника школы. Если настроение у него хорошее — усы, красиво завиты колечками, торчали вверх. Когда был не в духе — они повисали вниз острыми крылышками. Мне же усы Клементьева помогали видеть себя со стороны: как я управлял конем, как держался в седле.

Близилась пора первых каникул. Ребята с радостью ждали этого времени. Все они поедут к родным, в деревни и села, у них были для этого средства. А что оставалось делать мне: денег за душой ни копейки, право на бесплатный проезд по железной дороге давалось лишь раз в год, к тому же и ехать было далеко — в Воронежскую область. Чем заняться в эти две недели, я ума не приложу.

И вдруг неожиданный вызов к начальнику школы. Что-то дрогнуло внутри. В кабинет к Клементьеву вошел волнуясь, но все же собрался, четко, по-уставному доложил о своем прибытии.

Клементьев окинул меня взглядом, покрутил кончики усов. У меня от души отлегло: настроение у комдива, кажется, хорошее.

— Охотник? — спросил он, улыбнувшись.

— Так точно, товарищ начальник школы, — отчеканил я. — Охотник!

— На кабанов желаешь поехать?

Чего-чего, а этого я не ожидал и обрадованно ответил:

— Конечно, желаю, товарищ начальник школы.

— Тогда собирайся.

Я пулей вылетел из кабинета.

На охоту приготовилось восемь курсантов. Получили сухой паек, карабины, снаряжение. Сложили рюкзаки, утром на машине отправились на вокзал. Оттуда товарным поездом до станции Кюрдамир, а затем пешим строем с полной выкладкой направились в горы.

Прошли дикое, безлюдное предгорье, и впереди открылась долина. Далеко за нею вставал Кавказский хребет, белевший снежными шапками вершин.

— Посмотрите, — с радостью воскликнул Клементьев, указывая на восток. — Что за дивный край!

И точно! Такой панорамы нам еще не доводилось видеть! Под нами лежала долина, пересекаемая горными речками, серо-голубоватый туман плавно уходил в теснины гор, лежащих направо. А налево тянулись снеговые гребни. Одни выше других, те, что пониже, заросли кустарником и молодыми дубками. Медленно в небе ползли тяжелые тучи, лишь изредка расступаясь, пропуская солнечные лучи.

У подножия гор раскинулись аулы. В одном из них мы отдохнули. А рано утром отправились в горы. Моросил дождь, и одежда вскоре промокла, потяжелела, идти становилось все труднее. А Клементьев шагал легкой походкой натренированного строевого командира, словно он шел по равнине в хорошую погоду.

Вскоре мы обнаружили большое стадо кабанов. Скрытно подобрались к ним и открыли огонь. Кабаны шарахнулись в стороны. Но два самых крупных остались лежать. Издали неслись крики загонщиков и топот встревоженных зверей. Неожиданно для меня из кустов выскочил кабан. Не раздумывая, я выстрелил с колена, он упал, издав дикий предсмертный визг. Мимо меня с ревом пронеслось несколько кабанов. Я подстрелил еще одного.

К вечеру мокрые, прозябшие, но довольные охотой, мы вернулись на ночевку. Пришли на стоянку, которая была подготовлена заранее, занялись приготовлением ужина.

Вскоре все заняли места у костра. Подошел и Клементьев.

— Ну как, ребятки, устали? — спросил он, потянувшись к лежавшей в горячей золе картошке.

— Немного, товарищ начальник школы, — отозвались мы. — Но если бы вы позвали нас снова, мы бы пошли с радостью.

Клементьев засмеялся:

— Учиться оно, конечно, труднее, чем лазить по горам. Но без подготовки и кабана не возьмешь, а враг куда хитрее. В борьбе с ним все пригодится: и знания, и физическая подготовка. Нам надо оберегать свое кровное, завоеванное. Эх, ребятки, ребятки, какая жизнь у вас, только учись, дерзай и крепко держи родную землю в руках!

Мне стало не по себе от этих слов. Видимо, он знал, что перед выездом на охоту я подавал рапорт об отчислении меня из школы. Учеба мне давалась тяжело. Родился я в семье лесника, в которой было тринадцать детей. Учиться пришлось в сельской школе и одновременно выполнять немало домашних дел. Летом обрабатывал свою душевую землю, пас коров. В пятнадцать лет зимой работал в лесу, пилил доски и шпалы. Казалось, что лучше жизни, чем в лесу, нет, это рай — родной мой лес.

— В ваши неспособности мы не верим, дорогой товарищ Шатилов, — сказал мне командир роты Мельберг. — На первых порах поможем, а потом и сами поднимитесь, первым курсантом станете.

И вот теперь, словно читая мои мысли, Клементьев поведал о своей жизни, о том тернистом пути, который он преодолел с неимоверными трудностями. Новая родная власть вела его к свету, к знаниям. В беседе у костра я узнал много об удивительном упорстве нашего начальника, благодаря которому из него выковался отличный красный командир.

Василий Григорьевич Клементьев родился 4 марта 1883 года на саратовской земле в семье бедного крестьянина. Уже с четырнадцати лет он батрачил у кулаков, а через семь лет был призван в царскую армию.

Как ни трудна была армейская жизнь, но деревенскому парню, вырвавшемуся из-под кулацкого гнета, она нравилась. Клементьев жадно тянулся к знаниям, продолжал закалять себя физически. Это сделало его сильным и выносливым, способным переносить любые невзгоды.

В старой русской армии Клементьев окончил полковую учебную команду, потом школу прапорщиков, Киевские инженерные курсы. После гражданской войны — Высшие академические курсы, позже — Курсы усовершенствования высшего командного состава при Военной академии имени М. В. Фрунзе.

Трудной была и служебная лестница нашего начальника школы. В девятнадцатом году, когда враги рвались задушить молодую Советскую республику, Клементьев стал начальником отряда особого назначения. Этот отряд представлял собой крупную боевую единицу. Он состоял из стрелкового и кавалерийского полков, артиллерийского дивизиона, автоброневого отряда, авиазвена и ряда отдельных специальных подразделений. Перед ним ставились чрезвычайно важные задачи.

Из Самары отряд был переброшен в Ташкент. Он вошел в состав Туркестанского фронта и был предназначен для ликвидации различных банд и кулацких восстаний, Андижанского и Верненского мятежей и групп басмачей. Примерно через год отряд вырос в значительное войсковое соединение и стал называться Каганской группой.

Так Клементьев оказался в круговороте бурных событий, разыгравшихся в двадцатые годы в Средней Азии. Летом Алим-хан — владыка Бухарского эмирата начал открыто готовиться к войне с Советской Россией. Усилилось басмаческое движение. В Бухаре скопились значительные силы белогвардейцев, бежавших в Среднюю Азию. Они обучали войска Алим-хана не только тактике боя, но и умению владеть иностранным оружием, которое в огромном количестве поступало из Англии. А на сахарском направлении скапливались английские войска, намеревавшиеся захватить молодые Закаспийские советские республики.

Затаилась и опасная для молодой Советской республики группировка враждебных войск к югу от крепости Кушка.

Словом, обстановка была напряженной, вражеские силы обкладывали молодые республики со всех сторон и со дня на день могли нанести удар.

Много мы узнали тогда у костра о Клементьеве, его юношеских стремлениях. Еще мальчишкой он полюбил верховую езду, с охотой пошел в конницу.

— Всегда в движении, в силе, — говорил Василий Григорьевич. — Эти качества необходимы военному. Быть здоровым и ловким, владеть саблей — значит наполовину победить врага.

Как только он это сказал, мы спросили про бриллиантовую саблю, откуда она у него? Клементьев оживился, весело сверкнув глазами. Он не прямо ответил на наш вопрос, а начал рассказывать снова более обстоятельно об Алим-хане.

— В Бухаре в то время царствовал последний ее владыка — эмир Сеид Алим-хан. — Василий Григорьевич уселся у костра по-азиатски, сложив ноги калачиком. — Перевалило эмиру за сорок лет. Здоровый, коренастый узбек был грозой для трудящихся. Он выделялся своим коварством, жестокостью в расправе с непокорными.

Как только умер его отец, Алим-хан распустил старый гарем и создал новый, собрал в него молоденьких узбечек, таджичек и девочек других национальностей, проживающих в Туркестане. Власть у него была неограниченная. Он пользовался поддержкой царского правительства и прежде всего самого царя Николая Второго. Алим-хан поставлял императорскому двору золото, каракуль, хлопок, другие ценные товары. А население Бухары держал в нищете и голоде: в его руках было все, а главное, арыки; значит, в любую минуту мог оставить людей без воды, на погибель от жажды. Короче говоря, туго затянул Алим-хан петлю на шее народа.

Клементьев говорил не спеша, картины рисовал яркие, сочные. Мы, курсанты, слушали его затаив дыхание, удивляясь его глубоким знаниям истории Азии, а также нравов и обычаев ее народов.

— Старая Бухара, — продолжал он, — в те времена снаружи была обнесена крепостной глинобитной стеной высотой одиннадцать метров и очень толстой у подошвы — до восьми метров. Стена эта имела много полукруглых выступов вроде полубашен и одиннадцать пар кирпичных башен у ворот. В верхней ее части находились бойницы, над въездом они были расположены в два-три яруса. Ворота в крепости были деревянные, двухстворчатые, окованные железом. Все эти старые крепостные укрепления местами совсем одряхлели. Эмир, лихорадочно вооружаясь, подновил и приспособил Бухару для долговременной обороны.

Внутри города сложным лабиринтом пролегали мелкие кривые улицы, большей частью без названия, настолько узкие, что не могли разъехаться две арбы. Все постройки скрывались за мрачными глинобитными дувалами-заборами. Не было ни канализации, ни водопровода, ни уличного освещения. Вода в искусственных водоемах — хаузах, вырытых в центре жилой территории, была зеленоватой и теплой. В ней мыли ноги и черпали воду для питья. В центре города находились медресе — здания духовных училищ со множеством небольших окон, где стекла заменяли затейливые деревянные переплеты. Высилось много мечетей. В тесных проходах крытых базаров ремесленники продавали свои изделия.

Начальник школы взял палочку, расчистил площадку перед костром и стал чертить схему дворца, который занимал Алим-хан. Мы склонились над его рисунком.

— Здесь вот находился сам дворец, — указывая на середину своего чертежа, говорил Клементьев. — Со всех сторон обнесенный дувалом, он стоял на природном холме и господствовал над городом и окрестностями. Срытые почти отвесно склоны холма и глинобитная стена достигали примерно двадцати пяти метров в высоту и производили впечатление неприступности. Общая длина стены — метров шестьсот пятьдесят — семьсот. У единственных ворот, ведущих в крепость, стояли две башни. Длинный, прорытый в толще холма проход вел вверх, к дворцу. По бокам его в многочисленных нишах стоял караул, в вырытых наподобие пещер темных землянках с низкими потолками помещалась охрана.

На вершине холма, кроме дворца эмира и помещения для небольшой части его гарема, имелись здания для приема гостей, мечеть, квартира Кушбеги (первого министра), монетный двор, подвалы со складами ценностей, пороховой погреб, разные секретные службы. Все это выглядело скученно, тесно, голо, без зелени. Только возле самого дворца шумели арыки, чистой водой светились бассейны, густые лозы виноградника и ветви персиков образовали темные аллеи, плакучие ивы создавали уют и покой, всюду благоухали цветы, на лужочках разгуливали павлины.

В этот райский уголок не проникал ни один глаз со стороны. Все это было только для эмир-хана. Гарем, обнесенный высоким забором, охранялся евнухами. Сотни молодых жен проводили здесь всю свою жизнь — они купались в целебном источнике «силы и красоты», гуляли по аллеям буйной зелени. А их хозяин, одетый в халат, усыпанный жемчугом и бриллиантами, наблюдал за ними, блаженно развалившись в золотом троне.

— Вы, товарищ начальник, так рассказываете, словно были там, — восхитился один из курсантов.

Клементьев, польщенный замечанием, хитро буркнул:

— А может, и был. Что, не похоже разве?

— Как же не похоже! С такими подробностями…

— То-то. Так вот, перед мировой войной к Алим-хану в гости собирался сам Николай Второй. Эмир готовил для него пышную встречу. Во дворце поставили второй трон, коврами устлали аллею. Для развлечения царя выделили самую красивую девушку, для нее готовились особые наряды и особые духи.

Октябрь перечеркнул планы царя и эмира. Революционная волна вскоре докатилась и на далекую окраину страны. Алим-хан метался во дворце, всеми мерами пытался отсрочить свою гибель. Но его власть с каждым днем теряла силу, и богатство грозило выскользнуть из рук.

Бухара, хотя и была отрезана пустыней и горными цепями от России, все равно тяготела к ней. Население, измученное угнетением и деспотизмом неограниченной власти эмира, жаждало сбросить с себя цепи насилия, преодолеть вековую отсталость. Труженики Средней Азии видели, как русские шли им навстречу — в Бухаре строилась железная дорога, устанавливались дружеские доверительные отношения между народами.

Василий Григорьевич перевел дыхание, подбросил в костер хвороста. Огонь вспыхнул как порох, осветил его чисто выбритое волевое лицо с тщательно расчесанными усами и спадавшим на лоб чубом густых волос.

Воспользовавшись паузой, я попросил рассказать о жизни населения в самой Бухаре.

— Я уже говорил, что дворец Алим-хана был своеобразным райским уголком, — ответил он. — А сам город — это темные улочки с высокими дувалами, которые скрывали от мира жилища, там текла своя замкнутая жизнь. Из более богатых баев Алим-хан формировал отряды головорезов, белогвардейские офицеры и английские инструкторы обучали их военному делу. Эти отряды щедро снабжались оружием, снаряжением и обмундированием, получаемым от Антанты.

Летом девятнадцатого года в Бухару прибыл караван — восемьдесят верблюдов, нагруженных винтовками и патронами.

Армия эмира состояла из наемных войск и так называемых иррегулярных сил, не имеющих твердой и постоянной организации. Она насчитывала почти девять тысяч штыков и семь с половиной тысяч сабель с двадцатью тремя орудиями и двенадцатью пулеметами. Все это находилось в Бухаре и ее окрестностях. А в районах Хатырчи, Кирмин, Зигутдин, Китаба и Шахриссябза, кроме того, располагалось и ополчение беков из двадцати семи тысяч штыков и сабель с тридцатью двумя орудиями. Как видите, сила была грозная, и с ней нельзя было не считаться. Но и революция в этих краях давала знать о себе, вызывая у населения надежду и веру на освобождение их от гнета Алим-хана.

— Если эмир выступит против Советской власти, — говорили люди, — он сломает себе шею. А на нас пусть не надеется. Мы перестреляем офицеров и пойдем против Алим-хана.

И это, скажу я вам, не слова. «Рабы» уже на деле показали себя. Когда в августе двадцатого года в Старой Бухаре было арестовано шестьдесят семь солдат-тюрков, подозреваемых в пропаганде и поддержке большевистских идей, то тюркский отряд потребовал освободить их и эмир был вынужден это сделать.

В казармах и на улицах городов появились листовки и газеты с обращением к эмирским войскам не проливать напрасно крови, подумать о семьях и о политике богатых, которые душили народ. В одной из таких листовок говорилось, что в то время, когда Красная Армия билась против Антанты, Алим-хан помогал иностранцам и белогвардейцам, поддерживал связь с Колчаком и Деникиным, которые хотели задушить революцию.

В борьбе против контрреволюции основная ставка делалась на Каганскую группу. Разгромить войска эмира, захватить Алим-хана и его правительство — такую задачу поставил перед полком Михаил Васильевич Фрунзе.

Мы жадно слушали Василия Григорьевича.

— Да, да, именно Фрунзе. — Он окинул нас вопросительным взглядом. Увидев, что все мы хорошо знаем Фрунзе, продолжил: — Это одна из блестящих страниц в истории его полководческой деятельности.

Клементьев стал рассказывать о том, что в операциях против войска эмира требовалась большая маневренность, подвижность, настойчивость, беззаветная храбрость, смелое проникновение в глубокий тыл противника, несмотря на возможность окружения с вражеской стороны. Причем успех во многом зависел от непрерывной разведки и боевого обеспечения войск. Малейшая оплошность в этом отношении приводила к осложнению, а иногда и к поражению. Но как ни было тяжело, ни у кого из бойцов и командиров не возникала мысль склониться перед врагом, каждый готов был скорее умереть.

В начале февраля Фрунзе прибыл в Ташкент. К этому времени общая военно-политическая обстановка в Туркестане еще более осложнилась. В это время империалистические страны стягивали вокруг молодого Советского государства кольцо блокады и интервенции. Англия пыталась захватить юго-восточные части Туркестана. Надо было в короткие сроки подавить басмачество в Фергане, ликвидировать семиреченский и закаспийский белогвардейские фронты, провести ряд мероприятий по укреплению Советской власти.

1-я Туркестанская армия победоносно разбила интервентов и белогвардейцев, ликвидировав закаспийский фронт. К августу 1920 года удалось ликвидировать кулацкое восстание в Семиречье и кое-какие басмаческие банды в Фергане.

Благодаря этому М. В. Фрунзе произвел перегруппировку сил, основные из них сосредоточил на бухарском направлении. Согласно его приказу боевые действия должны были начаться 29 августа 1920 года.

Эмир бухарский Алим-хан почувствовал грозящую ему опасность. Его банды усилили репрессии против революционных сил и всего трудового народа. Бухарское правительство спешно собирало войска, готовилось к боям, опираясь на зарубежную поддержку.

…Во время охоты мы много лазили по горам, изрядно устали. Но чем больше встречали трудностей, тем легче преодолевали их.

— Ну как, хороша прогулка? — спросил нас Клементьев после того, как мы снова собрались на отдых.

— Спортивная, — кто-то пошутил и добавил: — Так бы почаще.

Он продолжил беседу, начатую у костра в первый вечер.

— С Алим-ханом схватиться было не просто. В самые жаркие дни он перекрыл арыки, оставил не только наши войска, но и весь город без воды. Представьте себе: солнце жжет немилосердно, во рту все горит, живот стянуло, хоть бы глоток влаги, а ее нет. Взять крепость эмира, опоясанную высокими и толстыми глинобитными стенами с многими башнями, казалось было немыслимым. Из бойниц грозно смотрели пулеметы и орудия, вся стена буквально забита стрелками. А сколько препятствий было для кавалерии и артиллерии! Вот тут-то и нужно было подумать, какую выработать тактику, чтобы она не подвела нас в бою. Решено было полностью окружить Старую Бухару и взять укрепления города штурмом. Войска разделили на две колонны. Главный удар наметили нанести силой левой колонны нашей Каганской группы.

Отряд должен был начать решительное наступление на юго-западный выступ крепости Старая Бухара, сбить охрану и овладеть городом, уничтожить врага в крепости, захватить Алим-хана и его правительство.

Вскоре со станции Каган прогремели артиллерийские выстрелы. Это был сигнал к наступлению. Операция началась успешно. За какие-нибудь три часа были заняты четыре кишлака. Противник, ошеломленный нашей внезапностью, бежал. На линии последующих трех кишлаков войска эмира открыли дружный ружейный и пулеметный огонь. Однако и они не выдержали, тоже вскоре отступили в крепость. К десяти утра, преследуя отступающих, передовая цепь ворвалась в крепость.

И тут навстречу нашему мусульманскому полку из крепости вышли, размахивая белыми платками, толпы мулл, учеников, семинаристов. Скрытно за ними шли солдаты. Полк поддался на провокацию, и на него вскоре обрушился ураганный огонь вражеской артиллерии и пулеметов. Стреляли из окон, дверей, с чердаков, из подъездов, стараясь полностью парализовать действия наступающих.

Положение могло еще более осложниться, если бы в действие не был введен резерв — подразделения 10-го стрелкового полка и нашей артиллерии. Наготове были комбаты и командир артдивизиона: они стояли рядом с командиром полка Козловым, прикрываясь глинобитной стеной от пуль и снарядов врага.

Козлов поставил задачу каждому командиру и строго сказал:

— Командир первого батальона, по сигналу три зеленые ракеты начинайте одновременно обстрел врага. После короткого обстрела — атакуйте!

Вскоре наши батальоны вышли на исходные позиции для контратаки. Со стороны противника — брань, улюлюканье. Враг был настолько уверен в своем превосходстве, что даже не все батареи открыли ответный огонь. Они начали стрельбу, когда наши батальоны ворвались на его позиции. Но было уже поздно.

— Давай, давай, дорогие герои, — кричал командир взвода. — Бей хановцев, вперед к дворцу.

Гриша Захаров наводил свой пулемет по отходящему противнику. Стрелял метко, на удивление всему взводу.

Придя в себя после натиска, афганцы перешли в атаку на первый батальон, потеснили его. Но вдоль стен шла вторая волна — красноармейцы третьего батальона. У каждого за поясом гранаты. Почти рядом — артдивизион Худояра.

— Шрапнелью. Прямой… — послышалась команда. Дернулся ствол, ударило орудие, и облачко разрыва повисло над густой конной массой неприятеля. За первым снарядом полетел второй, третий… Вражеские ряды дрогнули, рассыпались. Удара справа они не ожидали.

Полк Козлова под прикрытием артдивизиона Худояра нанес по неприятелю мощный удар. Контратака была отбита.

Правая колонна перешла в решительное наступление. Готовился к сражению и кавалерийский полк. Когда артиллерия открыла огонь и вся степь огласилась мощным громом, кавалеристы лавиной вылетели из-за дувалов. Засверкали сабли, и эмирские солдаты, не ожидавшие столь решительного напора, в панике бросились к стенам крепости Старый Каган. А те, что оказались отрезанными, бросили оружие.

Алим-хан бежал из Бухары, не дожидаясь конца сражения. Он взял с собою тысячу верных ему всадников, захватил огромное количество золота в монетах и слитках, безводными степями тайком подался за границу.

С рассветом следующего дня 30 августа мы продолжали наступление. В полдень левая колонна, выбив противника из кишлаков, тоже подошла к крепости. Однако взять ее нам не удалось.

На третий день была произведена перегруппировка войск с целью подготовки главного удара правой колонны в направлении Каршинских ворот. Эта задача была возложена на меня. — Клементьев указал на себя пальцем. — Началась подготовка.

В 5 часов 30 минут была взорвана крепостная стена. Мощный взрыв сотряс все крепостные постройки, превратил часть из них в груды развалин. В крепости началась паника. После взрыва ударила артиллерия. Войска начали штурм крепости Бухары. Настроение у бойцов было отличное, несмотря на большую затрату физических сил в предшествующих боях, на страшную жару, отсутствие воды. Во всех частях чувствовался порыв, боевое стремление к скорейшему разгрому армии эмира и освобождению бухарского народа.

Но вскоре, встретив сильное огневое сопротивление врага, наши бойцы все же дрогнули. В одиночку и группами они начали откатываться назад. Свертывалась и батарея, видимо, считая положение безнадежным. Командир полка Козлов вскочил с пистолетом в руке:

— Стой! Дальше ни шагу!

В это время раздался артиллерийский залп. Черная туча поднялась над глинобитной стеной, где сосредоточилась ударная группа врага. Едва смолкли орудия, я подал команду:

— Вперед! За мной!

Командиры и красноармейцы врывались в крепость сквозь бреши в стене. Бой вылился в жестокие стычки за отдельные здания. Эмирские солдаты для обороны использовали все мечети и высокие жилые дома с хорошим обзором и усиленно обстреливали наступающих. Наши бойцы проявляли отвагу и героизм. Еще перед воротами противник подбил наш броневик. Его водитель Василий Богданов, заметив меня, обратился:

— Товарищ командир, разрешите мне взять винтовку?

— Куда же ты один с винтовкой-то? — спросил я красноармейца.

— А я не один, я в цепь.

— Ну хорошо, беги.

Я видел, как он схватил с земли винтовку, выпавшую из рук убитого красноармейца, и с криком «За Советскую власть, ура!» бросился в атаку, увлек за собой бойцов.

Приходилось сражаться в тесноте узеньких улиц, заваленных обломками стен, и на открытых, очень опасных, насквозь простреливаемых площадках, преследовать противника на крышах и чердаках. Но, пожалуй, самые трудные бои шли в центре, где был расположен гарем. Он представлял собой небольшую крепость, обнесенную глинобитной стеной, сообщался с подвалами других зданий.

Отряды, сражавшиеся в узких переулках, выработали определенную тактику. Впереди, как правило, шли пулеметчики и длинными очередями обстреливали окна, чердаки зданий, где засел враг, затем стрелки забрасывали помещения гранатами и после этого бросались на штурм. Иногда перед атакующим как будто из-под земли вырастал противник. Схватки были короткими. В узких петляющих проходах беспорядочно нагроможденных построек гремели выстрелы, рвались гранаты, раздавались хриплые крики умирающих и стоны раненых.

Весь день 1 сентября прошел в ожесточенных схватках за овладение крепостью. Бойцы переутомились. От наступления отказались, на ночь закрепились на занятых позициях.

Противник снова отвел воду из головных арыков. В городе начались пожары. Пылали склады хлопка, подожженные муллами и купцами. Нужно было срочно разыскать центральную магистраль головных арыков. Местные жители этой магистрали не знали. Посланная разведка ничего не нашла. Оставалось одно: разыскать техников или инженеров, заведующих водоснабжением в Бухаре. В конце концов главный чиновник водного управления был найден и взят под стражу. Он рассказал о том, где находится центральная магистраль головных арыков. Вскоре вода была пущена, но огонь продолжал бушевать по всему городу. В помощь бойцам с железнодорожной станции прибыли пожарные команды, в тушении огня приняло активное участие и население Бухары.

Сплошной дым ел глаза, перехватывал дыхание, от жары трескались губы. Для тех, кто сражался в кварталах, охваченных пламенем, огонь стал страшнее снарядов и пулеметных очередей. Бойцы несли большие потери, но не дрогнули, не отступили. Крепко держали то, что захватили, и даже потеснили противника с нескольких улиц и переулков. К концу дня бой достиг своего наивысшего предела.

Противник начал с боями отступать по направлению Сатара — Махаса (дворец эмира), прикрывая свой отход артиллерийским и пулеметным огнем. Долго шел бой за огромное каменное здание.

Навстречу наступающим частям Красной Армии стало подходить население. Тысячи мужчин, женщин, подростков, стариков с красными лентами на груди, на рукавах и на головных уборах, во главе с выборными руководителями, с красным флагом на древке двигались к нам по улицам города.

В 10 часов 2 сентября 10-й стрелковый полк занял последний оплот эмира — его дворец. На высоких стенах укрепленной твердыни был водружен Красный флаг. Во дворце был взят в плен председатель Совета Министров Бухары Кушбаш, визирь Ушман-Бек, являвшийся заместителем эмира бухарского.

На митинге с трибуны собравшемуся народу было объявлено: «…Эмир и его правительство низложены. Отныне власть эмира в Бухаре не существует. Бухарский народ свободен и будет управляться избранным Бухарским революционным комитетом».

Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята. Наши части перешли к преследованию врага в направлении Сатара — Махаса.

Остатки эмиро-бухарской армии отступали, в панике бросая на пути снаряжение и вооружение. Нами была захвачена в городе и в окрестностях Старой Бухары вся материальная часть артиллерии со складами оружия, пять слонов, присланных эмиру накануне бухарской революции из Афганистана с вооружениями и огнеприпасами.

Командиру 4-го отдельного кавалерийского полка Лопатину с двумя батареями было приказано перекрыть пути отхода группы Алим-хана на Ганд-Дуван, пленить ее. Не случайно поставлена была столь дерзкая задача Лопатину. Мы знали его как смелого и отважного командира. Молодой и крепкий собой, с острым глазом, он не раз вступал в неравные схватки, скрещивал клинки с врагом и своей ловкостью, силой умело разил его. Лихо повторив приказ, Лопатин легко взлетел на коня, крикнул: «За мной!» — и пустился в степь.

Несмотря на поздний час и прохладу, которой тянуло из ущелья, мы с замиранием сердца слушали рассказ о боях за Бухару, боясь проронить слово, упустить что-то важное.

— Удалось Лопатину отрезать Алим-хана? — спросил я Клементьева.

Клементьев улыбнулся:

— Да! Удалось! Я, правда, очень переживал, ожидая его возвращения. Полк появился только поздним вечером. Утомленные и пропыленные, бойцы были охвачены радостным возбуждением: группу Алим-хана захватили. Полк Лопатина догнал бежавших в горы, врезался в их ряды и, не дав им опомниться, обезоружил. Солдаты побросали оружие, сдались в плен, бежала лишь небольшая часть. В этой короткой схватке лопатинцы уничтожили двенадцать белогвардейских офицеров, захватили более ста породистых лошадей, много ценностей, часть золота и около сорока жен и невольниц, которых уводил с собой Алим-хан. Но сам Алим-хан исчез в глухой безбрежной пустыне.

Захваченных пленных и невольниц из гарема командир полка А. И. Лопатин доставил в крепость Бухары. Невольницы — испуганные, молчаливые — стояли в сторонке от солдат и офицеров. Молчали и плененные солдаты, ожидая решения своей судьбы.

Но вот юная узбечка отделилась от группы, направилась ко мне и на чистом русском языке сказала:

— Неужели кончилась проклятая жизнь в гареме? Неужели настало наше освобождение?

С надеждой она смотрела на меня, ждала ответа. Но я не знал, что с ними делать: вроде как невольницы и в то же время — жены Алим-хана.

Клементьев умолк, охваченный воспоминаниями. Мы ждали, боясь нарушить молчание, затем один из курсантов спросил, как все же решили поступить с невольницами.

— Мы поместили их в общежитие, — промолвил Клементьев, — устроили на курсы машинисток, библиотекарей, счетоводов. Алим-хан не раз пытался организовать нападение, но каждый раз его отряды едва уносили ноги. Потом остатки его войск превратились в бандитские шайки, которые были ликвидированы.

Жители-бедняки восторженно приветствовали нас. Когда я ехал на коне, ко мне тянулись тысячи рук, чтобы прикоснуться, засвидетельствовать благодарность и почтение за освобождение их от ненавистных угнетателей. К нам с радостью бросались не только дети, но и женщины, забыв древний обычай закрывать свои лица паранджой.

Я обратился к собравшимся:

— Братья-узбеки! Теперь вы на деле видите, что защитник трудового народа — это Красная Армия, ее бойцы и командиры, — и указал на красноармейцев, стоявших вокруг меня.

Затем выступил комиссар Шарапов. Он заверил, что русские рабочие и крестьяне помогут всем трудовым узбекам освободиться от бай-манапского гнета. Он разъяснял собравшимся, что делают для трудящихся большевистская партия, Ленин, Советская власть.

— Русский рабочий класс, российское крестьянство — ваши друзья, — говорил он, — приверженцы хана и белогвардейцы — ваши враги. Красная Армия — армия рабочих и крестьян — освободительница народов, и трудовые люди помогают ей оберегать завоевания Октября.

Переводчик повторил его слова на узбекском языке. Шарапов видел, с каким вниманием слушали речь собравшиеся, как блестят устремленные на него глаза.

Клементьев молча обвел нас взглядом, как бы давая понять, какая великая ответственность ложится на нас, будущих командиров.

— Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята, — повторил начальник школы. — В хоромах и подвалах дворца Алим-хана оказались склады ценностей. Вблизи от дворца в погребе было обнаружено большое количество пороха. Так как возник пожар, угрожающий взрывом погребов, некоторые воинские подразделения были выделены для тушения огня и вывоза ценностей в запасные хранилища.

Красноармеец 4-й Туркестанской бригады Мельников спустился вниз в глубокий подвал, разбил дверь. Там оказались люди.

— Выходите! — подал он команду арестованным. Но никто из них не сдвинулся с места, как сидели на земляном полу, так и остались.

— Революция в Бухаре, — как можно торжественнее произнес Мельников. — Власть эмира свергнута. Вы — свободные граждане!

Только после этого арестанты медленно, с оглядкой, поднялись, стали выходить из тюрьмы. Тут же слесарь Киселев из автобронеотряда расковал мучеников. Повар Блинов поставил на стол плов с бараниной, кишмиш, урюк. Многие от радости плакали.

7 сентября 1920 года состоялся парад частей — участников освобождения Бухары. Принимал парад командующий Туркестанским фронтом Михаил Васильевич Фрунзе. Тогда же состоялось и награждение отличившихся в боях красноармейцев и командиров. Командующий фронтом вручил мне орден Красного Знамени и бриллиантовую саблю.

Клинок ее из настоящей дамасской стали. Ножны, искусно черненные золотом высокой пробы общим весом более семисот граммов, украшены ста десятью бриллиантами и тремя крупными алмазами… Вот какая эта сабля.

А история ее такова. Эмир бухарский, один из богатейших деспотов Востока, выписал в Бухару из Дагестана кубачинских мастеров, которые издавна славились ювелирным искусством. Особенно высокого мастерства они достигли в художественной отделке шашек и кинжалов. Вот они и изготовили эмиру несколько таких драгоценных шашек. Одну из них Алим-хан собирался подарить русскому царю Николаю. Помешала революция.

Так закончил свой волнующий рассказ тогда, в далеком 1926 году, у костра наш любимый начальник школы Василий Григорьевич Клементьев. Я часто с благодарностью вспоминаю этого мудрого наставника, умного воспитателя, храброго генерала, который всю свою жизнь посвятил делу защиты Советской Отчизны. Многое довелось мне узнать о нем из архивных документов, из воспоминаний его боевых товарищей.

В частности, немало интересного поведал о Василии Григорьевиче Клементьеве генерал Лопатин. В дни штурма Старой Бухары он командовал кавалерийским полком. Лопатин рассказал прежде всего о том, о чем тогда в беседах у костра умолчал Клементьев — о его храбрости, мужестве, геройстве. В частности, привел бывший командир кавалерийского полка такой эпизод.

Повторный штурм, казалось, захлебнулся. Бойцы лежали перед стеной, выжидали, чтобы после подавления противника артиллерией ворваться в крепость. Но орудия молчали.

Клементьев поднялся, негромко позвал:

— Петя.

Подошел ординарец.

— Выводи на дорогу коней, скачем к Каршинскому входу.

Клементьев сказал комиссару Шарапову:

— Я к артиллеристам.

— И я с вами.

— Нет, оставайся здесь и наблюдай за боем вместе с начальником штаба.

Клементьев поскакал к орудию.

— Снаряды есть? — спросил у наводчика.

— Есть. Но в расчете я один остался. Надо пушку перекатить поближе к стене крепости.

Клементьев огляделся — недалеко лежали в окопчиках красноармейцы.

— Ребята, помогите!

Бойцов не надо было уговаривать.

— Молодцы! — похвалил Клементьев, а сам вскочил на коня, поскакал к броневику. Автоброневик замолчал в самый напряженный момент штурма крепости. Клементьев соскочил с коня.

— В чем дело? — спросил он водителя.

— Подбита машина.

В этот момент разорвался вражеский снаряд, осколки попали командующему в голову и в ноги. Клементьев упал. Его подняли с земли и на носилках перенесли на командный пункт.

Около 18 часов Клементьев пришел в себя, позвал комиссара.

— Я здесь, Василий Григорьевич.

— Куда вышли части?

— Головной батальон Козлова в крепости, успешно продвигается в направлении дворца эмира.

А начальник штаба Снежков сообщил:

— Все части в крепости и успешно продвигаются вперед.

На лице Клементьева появилась слабая улыбка. Он приподнял голову с подушки и сказал:

— Доложите обстановку товарищу Фрунзе: части в крепости.

Бой за центр Бухары длился еще сутки. Раненый Клементьев оставался в строю, руководил наступающими.

…Шли годы, мы набирались сил и знаний, командовали ротами и батальонами, потом полками и дивизиями. И где бы мы ни были, никогда не забывали о своей родной школе. Многие бывшие курсанты стали известными военачальниками. Среди них — главный маршал бронетанковых войск Амазасп Хачатурович Бабаджанян, генерал-лейтенант Георгий Ефимович Стогний, генерал-майоры Леонид Иванович Вагин и Николай Николаевич Заиюльев. 17 офицеров и генералов были удостоены звания Героя Советского Союза.

И всегда, в любой торжественный день, мы с благодарностью вспоминали своего первого учителя, начальника нашей школы Василия Григорьевича Клементьева. Он воевал в годы Великой Отечественной войны, командовал стрелковым корпусом. Умер Клементьев несколько лет назад. Теперь в музее хранится его сабля. Я горд тем, что знал этого героя гражданской войны. Часто вспоминая Бухару, далекий и столь близкий мне город, думаю о том, что кровь, пролитая красными бойцами за его освобождение, будет вечно гореть живым огнем не только в бриллиантах сабли, но и в славных делах советских народов-братьев.