Мир русской души, или История русской народной культуры

РЕЗЬБА ПО ДЕРЕВУ И ИЗ ДЕРЕВА

О работе с деревом, о резьбе по дереву и из дерева сказано уже немало. И все-таки необходимы добавления.

Сейчас в Москве есть станция метро Коломенская, а неподалеку от нее на высоком берегу Москвы-реки расположена музей-усадьба с таким же названием.

Когда-то это была одна из подмосковных усадеб русских царей. На Воробьевых горах была, в селе Измайлове, в селе Преображенском и здесь, в Коломенском. Большая усадьба, красивая, с селом, с деревянными и каменными хоромами и с первой каменной церковью Вознесения с высоченным шатром, возведенной при отце Ивана, Василии Третьем, о которой тоже уже говорилось.

Когда цари с семьями, челядью и придворными отправлялись в Коломенское, поезда в десятки, а то и сотни экипажей растягивались на несколько верст, и бывало, что головные уже въезжали в усадьбу, а последние еще не покидали Москвы.

Особенно любил Коломенское Алексей Михайлович. Лето почти все проводил там, наезжал и зимой. Там, в заливных лугах за Москвой-рекой, в те времена водилось несметное множество уток, гусей, куликов и прочей водоплавающей птицы. А Алексей Михайлович был страстный охотник, держал сотни соколятников с соколами, псарей с борзыми и гончими собаками и всех иных необходимых для охоты умельцев, и охоты в Коломенском устраивались грандиозные, многодневные — воистину царские.

Человек образованный, умный, с хорошим вкусом, он конечно же хотел, чтобы его любимая усадьба стала еще красивей, еще удобней и отрадней, и решил построить в ней дворец, каких бы свет еще не видывал — всем на удивление. И непременно деревянный, как было заведено на Руси. Во все времена до него и при нем у нас все были убеждены, что в деревянных домах жить разумнее, здоровее, чем в каменных, — и это действительно так. Просто каменные долговечнее. Деревянный дворец был построен когда-то в городе Коломне для Ивана Грозного, в него входило сорок семь различных, в том числе больших и очень красивых, строений и церковь. Огромные деревянные дворцы были в селе Сафарине, в Москве на Воробьевых горах, в селах Преображенском и Покровском.

Алексей Михайлович решил превзойти всех.

Мастеров позвали московских и подмосковных: плотничьего старосту Семена Петрова, стрельца-плотника Ивана Михайлова и крепостного крестьянина-плотника Савву Дементьева. У каждого была своя артель.

Имена этих строителей известны потому, что дворец строили царю. А при царском дворе всегда вели особые книги, куда записывали буквально все царские дела и расходы: с кем какие были переговоры важные и заключены договора, какие приняты новые указы и распоряжения-повеления, что произошло особо интересное, что куплено, что кому заказано, откуда привезено, за что кому и сколько заплачено…

Итак, плотничий староста Семен Петров, стрелец Иван Михайлов и крестьянин Савва Дементьев. Обратите внимание, для Ивана Михайлова и Саввы Дементьева, как для большинства русских строителей, строительство было второй профессией, а вообще-то первый служил в стрелецком полку и, наверное, не раз воевал, а второй растил хлеб, овощи, держал скотину. Однако взяли, как видите, именно их — значит, знали, какие это блестящие мастера; на царевы дела приглашали только лучших из лучших.

Начинали они тоже со срубов. Только их было очень много, и самых разных, в основном огромных размеров, Да так причудливо составленных, что, с какой сторона ни взглянешь, отовсюду дворец казался новым и будто еще красивей, еще нарядней. Это потому, что каждая часть его имела не только свою форму и высоту (в одном месте в шесть этажей!) не только свое неповторимое покрытие — где шатром, где полубочкой или бочкой, где кокошником, но и свой неповторимый резной наряд: на одном тереме рельефный узор из трав и дивных цветов — это резьба глухая, объемная, не сквозная; на другом наоборот — все сквозное, будто ленты причудливо переплетены; на третьем — все из ромбов, звезд, квадратов и других фигур, друг на друга наложенных; на четвертом — опять все объемное, но только в цветах и травах птицы всякие прячутся, звери и фантастические чудища. Ни одного нигде повторения — все разное и сюжетами, и самой резьбой: глухой, пропильной, накладной, рельефной.

Сделал двадцать шагов — дворец новый!

Еще двадцать — опять!

Полная сказка!

В нем было семь хором: для царя, для царевича, царицы и четверо для царевен. Всего же покоев — комнат, палат и залов — двести семьдесят. Все соединялось между собой коридорами, сенями, переходами, некоторые терема имели наружные обходные галереи, отдельные затейливейшие крыльца.

Внутри везде, конечно, тоже была резьба, причем более тонкая и еще замысловатей. Кое-где дерево оставлено чистым, полированным — драгоценные его сорта, кое-где раскрашено, кое-где залевкашено и покрыто позолотой и серебром. И во всех двухстах семидесяти покоях опять все разное в узорах и в технике. Над всеми окнами парили двуглавые золоченые орлы, в царских палатах под каждой колонной лежали резные вызолоченные львы.

Два года длились эти работы, в которых участвовали резчики и живописцы старец Арсений (то есть монах), Климка Михайлов, Давыдка Павлов, Андрюшка Иванов, Параська Окулов, Андрюшка Федоров, Фока Федоров и их ученики Евтюшка Семенов, Митька Сидоров и Ивашка Федотов.

Не удивляйтесь, что их имена записаны уменьшительно, как детские. Так было принято. Полностью да с отчеством тогда писались только имена людей знатных: бояр, князей да столбовых дворян, а всех остальных только так: Климка, Гераська…

«Весь он кажется только что вынутым из ларца благодаря удивительным образом исполненным резным украшениям, блистающим позолотой!» — восторженно писал о дворце приехавший в Россию иноземец Яков Рейтенфельс.

Коломенский дворец стали называть восьмым чудом света. И все посещавшие Москву старались побывать в усадьбе и полюбоваться им.

Кстати, в самой нарядной, приемной палате перед троном царя там лежали два небольших, но очень похожих на настоящих льва: в желтых шкурах, с лохматыми гривами, со свирепыми мордами и полуприкрытыми глазами — как будто дремали. Но стоило кому-нибудь приблизиться к трону, к царю, как львы поднимались на дыбы и грозно рычали, обнажив страшные клыки, — предупреждали, чтобы не смел двигаться дальше. Царь протягивал руку, приказывая им успокоиться и пропустить человека, — и они затихали и ложились. Это умельцы механики устроили Алексею Михайловичу еще и такое чудо заводное ко всем иным чудесам Коломенского.

Теперь о пряничных досках.

Без пряников в давние времена не обходилось ни одно торжество: ни свадебные сговоры, ни сами свадьбы, ни именины, ни двунадесятые и иные праздники, и даже тризны-поминовения. Причем на каждый случай полагались пряники определенных форм, размеров, с определенными изображениями и надписями. Подарочные, поздравительные пряники доходили аж до полутора аршин в длину, то есть более метра, и чуть меньше в ширину. Их подносили на специальных досках как царям, патриархам, митрополитам, знатным гостям, так и людям всех иных званий и положений и в городах и в деревнях. Пряники были прямоугольные, квадратные, круглые, овальные, в виде рыб, птиц, разных животных, особенно маленькие, для детей. Медовые, сахарные, глазированные, с корицей, с тмином, фруктовые с разными фруктовыми начинками.

В Архангельске, в Москве, Туле, Нижнем Новгороде и Городце их пекли так искусно, такими красивыми и вкусными, что они пользовались огромным спросом по всей России, и их везли и везли во все концы целыми обозами.

Но никакой пряник невозможно испечь без особой железной довольно глубокой формы и деревянной доски, которая накладывалась на тесто с начинкой или без оной сверху — печатала пряник, почему они нередко и назывались печатными. Изготовление этих досок искусство Довольно сложное: они ведь представляли из себя или какие-то фигуры, или какие-то картины, узоры, или надписи, но углубленные и зеркально перевернутые, Которые, отпечатываясь на тесте, обретали необходимый вид. Таких досок требовались великие тысячи, и их были великие тысячи. Причем их резьба в корне отличалась от всякой другой: углубленная, в основном линейная, без мелкой детализации, она сама по себе, не пряники, которых давным-давно нет, а сама эта резьба в лучших старинных досках с изображениями городов, церквей, нарядных дам и пар, жар-птиц, зверей и многого другого да с теплыми текстами-пожеланиями — это несколько необычные, углубленно-резные, но самые настоящие картины, столь они художественно совершенны и красивы. И во многих музеях теперь они так и висят на стенах — как картины. Известно, что и в старину, когда они не были в деле, их тоже вешали на стены для украшения, как прялки.

А в ларцах, шкатулках и сундучках на Руси хранили, как известно, деньги, драгоценности, богатые украшения, и резчики придумывали им такие затейливые формы, покрывали такой дивной, причудливой резьбой, что многие их изделия тоже превращались в подлинные драгоценности, особенно с включенными в узоры фигурками людей, животных и целых жанровых сцен. По существу, мастера, изготовлявшие ларцы и шкатулки, были резчиками-ювелирами — искусство требовалось такое же.

Украшались ларцы, шкатулки и иные подобные вещи и прорезной берестой. На соответствующих листах бересты острейшими ножиками вырезались различные сквозные орнаменты, зачастую тоже с включенными в них фигурками или целыми сценками, например охот или поездок верхом, на санях, или панорама какого-нибудь города, или что-то еще — все, разумеется, очень маленькое, миниатюрное, соответствующее предмету, для которого оно предназначалось. Вырезалась эта сквозная картинка так, что верхней ее стороной была внутренняя сторона бересты — она всегда розовато-бархатистая, теплая по цвету. А под нее подкладывался нетронутый лист бересты обычной лицевой стороной — она всегда блестящая, холодная. И от того, что под теплой сквозной картинкой поблескивало серебристо-холодное, необычайно оживляло каждую из них, превращало обыкновеннейшую бересту в нечто волшебное, завораживающее, тоже драгоценное. Ларцы, шкатулки и все иное обклеивались этими берестяными орнаментами и изображениями сплошь. Самые дивные такие вещи делали в Шемогодской волости близ Великого Устюга, и их стали называть шемогодскими, шемогодской резьбой. Популярностью они пользовались колоссальной. Да многие из вас наверняка не раз их встречали в домах близких и знакомых или имеют сами.

А церковная резьба, тем более иконостасов, требовала не просто красоты, но величественного великолепия, да непременно одухотворенного, возвышенного, которое бы не только достойно обрамляло иконы, но действовало бы на души молящихся как единое с ними целое. А в больших храмах иконостасы ведь огромные, семиярусные, со сложными дроблениями-гнездами для икон разных размеров, с торжественно-величавыми царскими вратами, северной и южной дверьми, венчающими навершиями под сводами — то есть это всегда целый архитектурно-декоративный ансамбль, создание которого под силу лишь истинному художнику-архитектору-декоратору, истинному таланту, каковыми и были большинство знаменщиков, создававших вместе с артелями резчиков русские иконостасы. Где-то они — как устремленные в горние выси стройные побеги невиданных растений, где-то — точно буйно цветущие сады, где-то — будто струящиеся ленты плетений, где-то — ветки в тяжелых виноградных грозьдьях, гирляндах яблок, груш, вишен, других плодов. Все это всегда золотое, мерцающее, переливающееся, жарко вспыхивающее и горящее, а сквозь золотую же причудливейшую вязь величественных царских врат всегда трепетно, прозрачно, неземно светятся алтари.

Они будто могучие, потрясающе прекрасные декоративные симфонии, кантаты и оратории, звучание которых всякий слышащий Бога конечно же слышит, — эти русские иконостасы.

Повторим: они придуманы в России и окончательно сформировались в шестнадцатом веке, до этого иконы располагались в церквях на обыкновенных полках — тяблах. И уже в шестнадцатом же веке в новгородской церкви Петра и Павла был создан иконостас и царские врата, поразительные по красоте и тонкости резьбы.

В Смоленском соборе московского Новодевичьего монастыря иконостас потрясающе богат и величественен, с неповторимыми витыми колоннами, и, к счастью, известно, что это творение знаменщиков Осипа Андреева и Евтихия Семенова «с товарыщи».

Самыми же знаменитыми знаменщиками были Климка Михайлов и Ивашка Федотов из Оружейной палаты, участвовавшие и в украшении Коломенского дворца, а также Алешка Ермолаев, Мартынко Савельев, Петрушка Осипов, Савка Васильев.

Но и в маленьких церквях маленьких городков и Даже в селах можно было встретить иконостасы, бесподобные по красоте и виртуозно исполненные. Например, в Воскресенской церкви, что на Торгу в городе Торопце Псковской губернии, в церкви Иоанна Богослова на Ишне, близ Ростова Великого, — там даже фигурки святых включены в замысловатые колонки….

Корабельные же резчики украшали ладьи, лодьи, струги, расшивы, беляны и прочие морские и речные суда так же, как это делали все корабелы мира; только вместо раскрашенных или позолоченных фигур Нептуна, наяд и сирен, которые помещали на носу и на корме судов европейцы, наши укрепляли там же своих фигуристых большеглазых русалок берегинь, которые, говорят, лучше всех берегли- спасали суда во время штормов и других напастей, включая разбойников-ушкуйников. Ушкуи — это такие остроносые, узкие, самые быстрые хоть на веслах, хоть под парусом ладьи, специально строившиеся для разбойников, орудовавших на Волге, и тоже, конечно, несшие на носах грудастых берегинь. И львов с мужицкими лицами наши резчики очень любили помещать на судах. Эти львы вообще, пожалуй, самые популярные у нас персонажи: в домовой резьбе и на избах и в царских палатах они, в белокаменной резьбе владимирских и московских соборов, даже на ткацких станах, на рубелях, в игрушках. Видимо потому, что они — лучшее олицетворение силы, мощи, а то, что часто улыбаются, — это чтобы не пугались зря, знали, что добрые и с добром.

Видите, до чего разнообразна русская резьба и до чего ее было много. Получается, что это чуть ли не главнейшее из всех народных искусств, во всяком случае, самое массовое, самое распространенное, затейливое, сказочное и, что особенно важно, тоже только светлое, доброе, улыбчивое, всегда радующее. Только радующее.

А первыми деревянными скульптурами на Руси были языческие идолы: Перун, Сварог, Макоша, Стрибог, Лада. Как все символы, наверное, очень выразительные, а на главных капищах и огромных размеров, да раскрашенные, отделанные золотом, серебром, костью и цветными каменьями. С принятием христианства их, как известно, рушили, главного Перуна, возвышавшегося на горе близ Киева, свалили, скатили к Днепру и утопили. И церковь потом долго и очень пристально следила, чтобы «поганые идолища», не приведи Господи, не появлялись бы нигде вновь. А они, судя по отрывочным сведениям, все же появлялись, но, в конце концов, церковь все же победила окончательно, и какими именно были те древние идолища, мы можем судить лишь приблизительно по мелкой пластике из археологических раскопок одиннадцатого — двенадцатого веков: все лики-образы необычайно выразительны и столь же символически сильные, как ритуальные деревянные маски Африки, полинезийцев.

И только века через три, четыре после крещения Руси у нас появились новые деревянные изваяния, теперь уже христианских святых, причем всего нескольких: Георгия Победоносца, Николы Можайского и Параскевы Пятницы. Их сохранилось довольно много, особенно Николы и Параскевы, а вот из других есть только Михаил Архангел в доспехах.

Почему же лишь эти святые и нет никаких других? Объяснение напрашивается одно: все трое были самыми популярными в русском народе, да еще Богородица, однако ее изваяний почему-то нет. Почему? Когда видишь любого из Никол и Параскев, кое-что, кажется, начинаешь понимать: они производят ошеломляющее впечатление, эти русские скульптуры из четырнадцатого, пятнадцатого, шестнадцатого веков из Москвы, Новгорода, Пскова, Перми, Перемышля, Калуги, Галича, Волоколамска и других городов и весей. Крупных ли они Размеров или небольшие — неважно, фигуры и позы у всех совершенно одинаковые: фронтально развернутые, плосковатые, строго, величаво прямые, с разведенными фронтально же в стороны руками. На ладони одной Никола держит макетик храма — он же покровитель строителей, а другой благославляет, а у Параскевы в благословении приподняты обе руки. То есть сами их фигуры и позы предельно символичны. И все они тщательно и очень выразительно раскрашены, с румянцем на щеках, одежды богато разузорены. Лица же просто завораживают: лица всех Никол, обрамленные окладистыми белоснежными бородами, все так мудры, спокойны и добры, так обнадеживают, что, кажется, еще миг, и услышишь даже его теплый негромкий голос. А у всех Параскев необычайно большие, необычайно напряженные, пронзительные, все видящие и всем сострадающие глаза, особенно у Параскевы из пятнадцатого века из Рыбной слободы города Галича; ведь Параскева за все в ответе: за устроение свадеб, за рыбаков, за торговлю, за ярмарки, за ткачих — потому так и напряжена. Увидишь ее такую и таких Никол хотя бы раз, и, пораженный, уже не в силах их забыть, и невольно начинаешь думать: а не было ли какой-то связи между ними и древними русскими идолами, не уподобили ли, скажем, Параскеву Мокоше, покровительнице того же самого в седой древности, а Николу кому-то еще, и не ваяли ли их скульпторы-резчики похожими на тех — величайшая ведь символика, которая позднейшей скульптуре даже и не снилась, в том числе и профессиональной.

А Богородицу некому было уподобить — потому ее и не ваяли. Явно никому не уподобляли и Георгия Победоносца, он же был на коне и входил во многие гербы, включая московский — как же без него. На Фроловской (Спасской) башне Кремля была его деревянная скульптура, созданная выдающимся русским зодчим Василием Ермолиным.

Скульптором-резчиком, кстати говоря, был и великий Сергий Радонежский. Что именно и как он резал, сказать невозможно — ничего не сохранилось. Известно лишь, что он вырезал деревянные игрушки и раздавал их детворе. Думается, что и резчиков он начал собирать при своем монастыре, откуда позже образовался знаменитый «токаренный двор Троице-Сергиевой обители», токарные и резные чаши, ковши, братины, ларцы, ложки, кресты, ковчежцы и игрушки которого считались лучшими в стране. В пятнадцатом веке там жил монах Амвросий, прославившийся тончайшей миниатюрной резьбой из твердых пород дерева: кипариса, пальмы, самшита, дуба. Уцелели доныне его дивный складень, многофигурный ковчежец для мощей, кресты. Он и его ученики ухитрялись вырезать целые сценки на пучках обычных ложек, кои предназначались, конечно, для подарков знатным гостям монастыря.

А к семнадцатому веку скульптурной резьбой занимались уже не только в самом монастыре, но и в Москве на его подворье и в его же селе Богородском, расположенном в двадцати верстах от лавры. Посуды там не делали никакой, только небольшие скульптурки, в основном детские игрушки и так называемых «кукол» для взрослых — фигурки до полуметра высотой весьма потешного, сатирического характера. Но расцвет этого искусства наступил позже, и потому подробней мы к нему еще вернемся.