Мир русской души, или История русской народной культуры

ИЗНАЧАЛЬНОЕ

Сейчас, когда большинство живет в городах, особенно в крупных, которые все сильнее походят друг на друга, кажется, что природа, среда обитания почти не влияют на формирование человека, на формирование его физического обличья, его психики и характера. Но это не так: оно просто слабее, чем прежде, и менее заметно. Прежде основная масса народа жила ведь в деревнях, появлялась там на свет и уходила в мир иной века и века подряд. Земледельческой, крестьянской была страна вплоть до двадцатого века, и связан был русский человек со своей землей практически всем своим существом, каждой клеточкой и дыханием своим и подчинялся ей, и душу имел и мысли только такие, какие растила она.

А она, изначальная, коренная, еще доуральская Русь, хотя и входила территориально в Европу, занимая по площади почти половину ее, природно от остальных ее стран сильно отличалась; общая площадь Европы 11,6 миллиона квадратных километров, а европейская часть дореволюционной России и Советского Союза 5,6 миллиона. Правда, заняла Русь эти великие пространства не сразу, но с конца пятнадцатого века уже была самым большим государством континента.

Однако, если среднеянварские температуры в Мадриде, например, плюс 4, в Лондоне — плюс 3, Париже — плюс 2, Берлине — минус 1, то в Москве и южнее ее — от минус 8 до минус 12, а в Нижнем Новгороде, Перми, Самаре и Архангельске еще холоднее. Сельскохозяйственный период в Западной Европе продолжается в среднем восемь месяцев, а в южных странах — Италии, Греции, Испании, Болгарии — еще дольше, а у нас пять, шесть и лишь местами до семи месяцев. От двадцати до пятидесяти процентов северо-русской равнины занимают болота, непригодные ни для каких угодий. На гигантских пространствах многие века были сплошные, порой непроходимые леса — хвойные, лиственные, дубовые; там, где нынче лесостепь и даже чистые степи, то есть ниже Орла, Пензы, Тамбова, тоже некогда были леса, и большинство среднерусских и северных пахотных земель, включая знаменитое Владимирское Ополье, начинались в глубине веков с кулижных полей — кулижек, то есть с самого примитивного подсечного земледелия, когда мужик или несколько мужиков выбирали место в лесу у реки, речки или озерка, валили столетние сосны, светлые березняки, черный липняк или неохватные дубы, корчевали, выжигали пни и, мешая золу, пепел с землей и навозом деревянными сохами, косулями и мотыгами, год за годом превращали в плодоносящую пашню. И все расширяли и расширяли их новыми пожогами, вырубкой, корчевкой. Сколько всего за полтора, два тысячелетия было так отвоевано миллионов квадратных десятин и верст у лесов русским крестьянином — кто теперь возьмется хотя бы прикинуть и подсчитать их, если и в Средней России вместо лесов теперь остались местами лишь жалкие, просвечивающие насквозь колки. И уж совсем трудно себе представить, сколько мужицких жил лопнуло на таких тяжких работах-надрывах, сколько из них пало навеки тут же в только что проложенные борозды!

Многое превозмог русский крестьянин, многое сумел. Но огурцов на Северной Двине, на Пинеге и Мезени вырастить все-таки не смог, обходился без них. И пшеничка в большинстве мест не вызревала, и ячмень и ржица, случалось, даже в Новгородской и Вологодской губерниях уходили иногда недозревшими под снег. Это называлось — зеленые годы, то бишь голодные. И дыни с арбузами в коренной России никогда не вызревали.

Плодородных земель до слияния с Украиной и обретения южных областей было мало, а там и засухи мучили, ибо вокруг Парижа, скажем, осадков выпадает до тысячи миллиметров в месяц, а в нашем Ставрополье лишь четыреста.

А сколько надо было запасти крестьянину сена, чтобы его коровы, лошади, овцы и козы кормились нормально и в хлевах в долгие суровые зимние месяцы с ноября по май, до новой зеленой травки. На сенокосы выходили повсюду буквально все — мужики, парни, бабы и девки. В считанные дни ведь надо было управиться до непременных в эти сроки дождей: все скосить, высушить, сметать в стога, поставить зароды, перевезти домой. А к сену той же скотине и другой живности требовались еще зерно, отруби, солома, свекла.

А сколько труда уходило на посевные, на огороды, на жатву, сушку и обмолот жита, выращивание и обработку других культур, среди которых была и такая сложная, трудоемкая и сверхнеобходимая, как лен. И по домашнему хозяйству всегда полно забот. Ни дня свободного не знали русские крестьянин и крестьянка в страдную летнюю пору. Зимой было, конечно, полегче, но лишь чуть полегче, потому что на Руси крестьянин чаще всего и избу ставил себе своими руками, и все, что к ней прилежит, ладил, вообще все, все по хозяйству делал в основном сам. А крестьянка и пряла, и ткала, и всю семью обшивала, одевала в холщовые новины и непокупные сукна и ситцы. Да и промышляли многие разными ремеслами — какой-никакой, а все приработок к собственным харчам-то.

И были еще великие морозы и великие снега долгими зимами, съедавшие целые горы дров. Были великие половодья и непролазные распутицы, отрезавшие селения друг от друга и от всего мира.

Вот и подумайте: мог ли человек слабый, ленивый, невыносливый и нетерпеливый жить такой жизнью, все больше и больше осваивая, обустраивая, расширяя и улучшая и улучшая свои трудные земли? Конечно, это было под силу только воистину сильным, очень выносливым, терпеливым, решительным, стойким и смелым.

И все же это лишь часть тех черт, которые сформировала в русских их земля, их природа.

Любые хорошие леса сами по себе всегда большое богатство. У нас же они были не только воистину бескрайними и в большинстве своем весьма ценных пород, но и так сказочно переполнены всяческим зверьем, птицей, диким медом, ягодами, грибами и иными лесными дарами, как в никакой другой стране всего северного полушария. Русские меха — медвежьи, а с обретением Сибири и тигровые, барсовые, рысьи, оленьи, бобровые, волчьи, лисьи, собольи, куньи, горностаевые, колонковые, песцовые, беличьи, заячьи; одни хребты шкурок, одни черева (брюшки) и лапки уже в древности ценились в европейских и странах Востока как самые лучшие и желанные. В течение многих веков это был основной наш экспорт, дававший стране наибольший доход. В самой же Руси собольими сороками — связками по сорок собольих шкурок — долго рассчитывались наравне с деньгами, они служили символами достатка, ими обязательно украшались свадебные пиры, одаривали молодых, а в торжественных случаях — уважаемых и дорогих родственников, друзей, разных важных особ. У русских же государей собольи сорока были самой частой наградой для отличившихся в службе им и Отечеству.

Дикие жареные лебеди, журавли, глухари и гуси непременно украшали столы всех больших мирских застолий. А пернатой дичи помельче ловили тенетами, били соколами и настреливали столько, что с Вологодчины, с Каргополья, Ярославщины и других мест зимами в Москву, Санкт-Петербург и иные города шли целые санные обозы, груженные одними лишь морожеными рябчиками, или куропатками, или дроздами, а из южных краев — перепелками.

И обозы с бочками, в которых были одни лишь соленые рыжики величиной не более трехкопеечной монеты хаживали. И с солеными же боровиками, маслятами, груздями. И с рогожными кулями сушеных. С сушеной черникой и малиной. С бочками клюквы, моченой брусники, морошки.

Из медов, как вы знаете, делали хмельные напитки, в том числе и из бортных, лесных. Приготавливали их особым образом, подолгу выдерживали в дубовых бочках и глиняных корчагах, и так называемые ставленые меды сшибали с ног похлеще всяких двойных крепчайших водок.

И реками и озерами Господь одарил Россию с необычайной щедростью. Только судоходных рек было более ста, в том числе такие великие, как Волга, Ока, Кама, Лена, Обь, Енисей, Днепр, озера Ладожское, Онежское, Чудское, сказочный Байкал. Да еще Студеное и теплые моря. Рыбы в них добывалось столько, что, если бы современный человек каким-то чудесным образом увидел тогдашние уловы, он бы глазам своим не поверил. И какой рыбы: от крошечных чудских и белоозерских снетков и редкостной невской миноги до огромных белуг, осетров, стерляди, семги, лосося, тайменя, омуля. В Астрахани, Нижнем Новгороде, Архангельске, сибирских рыбных местах даже на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий воблу, тарань, синца, сушеных, мороженых и свежих щук, судаков и треску продавали в основном возами или полупудовыми снисками. И красную рыбу в основном пудами, и белорыбицу, и черную и красную икру. Какая-то рыба постоянно бывала даже в самых бедных домах, можно даже сказать, что это один из основных наших русских продуктов.

К концу пятнадцатого века на Руси добывалось и производилось более двадцати различных материалов — железо, сталь, медь, бронза, керамика, стекло, эмаль, чернь, цементирующие растворы, квасцы, соль выварочная, смола, искусственные краски, клей, порох, селитра, деготь, мыло и тому подобное. А с освоением Урала и Сибири страна стала богатейшей и по многим другим ископаемым и материалам: по серебру, золоту, драгоценным камням.

Селились русские многие века в основном по берегам рек. Потому что река — это лучшая дорога и любые суда — лучший вид транспорта при наших великих расстояниях. Деревни по берегам рек ставили, большинство малых и крупных городов, включая Москву, Киев, Новгород, Смоленск, Санкт-Петербург. На лодочке можно куда поблизости быстро дойти, а на барках, ладьях, расшивах и дощанниках и на тысячи верст, и любые грузы куда угодно довезти, а огромными плотами и сколько угодно леса сплавить. И зимние санные пути непременно торили по гладким ледяным речным панцирям.

Причем ставились деревни и города, как правило, на высоких берегах, даже на самых высоких — на взгорьях, холмах, крутоярах, Объяснение сему наипростейшее: чем дальше и шире можешь обозреть окрестности, тем раньше заметишь врага — ведь в старину почти все селения, а тем более города (слово от слова городьба) непременно огораживались, превращались в крепости и крепостишки. И отражать нападения с высот намного удобней. Таких крепостей и крепостишек на Руси тысячи — каждый их видел сам. И одна из самых замечательных, конечно, кремль Нижнего Новгорода, который венчает высоченные Дятловы горы у самого слияния Оки с Волгой. Снизу глянешь — прямо парит кремль над 10 великим водным разливом. А сверху глянешь — вообще немеешь: простор невероятный, непостижимый, километров, наверное, на тридцать-сорок все окрест открывается. Есть крылья — разбегайся и лети, лети, захлебываясь от восторга: широченная Волга вся в двигающихся судах и суденышках, на противоположном берегу целый городок разлегся, за ним луга, поля, деревни, леса начинаются, одна гряда зелено-синяя, вторая — совсем синяя, третья уже голубовато-прозрачная — сколько до нее? По длиннющему мосту через Волгу ползут составы, крошечные машинки бегут по серым ниткам-дорогам, дымы плывут из труб тоньше спичек вдали. Будто частицу всей нашей планеты вдруг узрел с плывущими чуть ли не ниже тебя облаками и темненькой тучкой вдали, из которой хорошо видно, как серенькой кисеей свисает дождик. Сколько до нее-то отсюда?!

И вот что любопытно: утро ли сейчас раннее, или день, или вечер, пусть самый поздний — тут, на площадке у стен Нижегородского кремля и на набережной по-над Волгой, всегда полным-полно народу, даже в непогоду есть народ, и большинство, если и походит, подвигается сколько-то, потом обязательно встанет, замрет, глядя в эти немыслимые дали, и не шелохнется, испытывая совершенно неизъяснимую радость и счастье и какую-то силу и гордость, что у нас такая необъятная, такая потрясающе красивая, могучая и величавая земля. Такая просторная!

Самое же замечательное, что точно такие же чувства испытываешь и в Жигулях, поднявшись на Молодецкий курган, на котором, по преданиям, любил сиживать Степан Разин. Наверное, ему тоже казалось, что он видит оттуда разом чуть ли не всю Русь, и ее могучие силы тоже вливались в него.

И на северной Пинеге, на высочайшем крутояре напротив знаменитого Веркольского монастыря испытываешь то же самое.

И в пушкинском Михайловском, когда выходишь на веранду его дома по-над подернутой утренним туманом Соротью, за которой идут поля и перелески к керновскому Тригорскому.

Таких мест у нас тоже тысячи, и не только в городах, но и в селах и деревнях у нас есть обычай выходить в свободные вечера на крутояры и посидеть на специально для этого устроенных там лавочках и полюбоваться на свои просторы, свое раздолье, подышать своими ветрами, вновь и вновь впитывая в себя их широту, силу и величие.

А какая задумчивая колдовская красота и поэзия прячется в наших глухих лесных озерках с темнющей водой, затянутой ярко-зеленой ряской с желтыми неподвижными кувшинками.

Как потрясающе цветет лен — словно голубое шелково-нежное море колышется волнами. И ведь цветет-то лен только до обеда, после полудня — никогда.

А сколько всегда сияющего света в наших сквозных чистейших березняках хоть при солнце, хоть без него, когда понимаешь, что свет этот сияющий льют сами березы, не позволяя нам в их окружении не то что темных мыслей, но даже и плохого настроения: «Порадуйтесь, посветитесь вместе с нами! Посветитесь!» Зовут и зовут.

А когда на поблескивающие белоснежные просторы тихо и медленно падает и падает крупный пушистый снег, что творится тогда в наших душах, какая удивительная музыка звучит в них!..

Красота земли нашей неярка, затаенна, но так бесконечно поэтична, что не любить ее глубоко и беззаветно невозможно, невыносимо. Потому-то большинство русских на чужбинах всегда так тоскуют по родине, что иноземцы даже считают ностальгию нашей сугубо национальной болезнью.

Поэтому же большинство из нас по душе лирики, поэты и у нас так любят и чтут поэтов и поэзию.

А необычайная широта, размах и мощь нашей земли родили в русских и такую же широту чувств, понятий и помыслов. А ее великие богатства — и великую, вполне законную гордость за нее.

Вот вам еще несколько характернейших черт национального характера.

В древности и в средние века частые войны, захваты чужих земель и людей были, как известно, нормой. Некоторые народы и народцы только этим и кормились, богатели, размножались и крепли. И все-таки столько желающих, сколько стремилось покормиться Русью, не знала больше ни одна страна. Половцы, хазары, Батыевы орды, литва, немецкие ордена, шведы, татары казанские и крымские, поляки, заволжские степняки — им не было числа. Битва за битвой, реки крови, горы трупов, грабеж за грабежом, разорение за разорением, пожарище за пожарищем и вереницы связанных одной веревкой полоненных, превращенных в рабов, в живой и очень выгодный тогда товар.

Что было делать русскому крестьянину, да и ремесленнику-горожанину? Только браться вместо орала или молотка за мечи и копья и защищаться. Князья ведь держали в своих боевых дружинах от силы пятьсот, тысячу воинов, которые, конечно, никак не могли отражать большие нашествия, многие века это делали лишь общенародные ополчения. А в 1612 году и воистину великое, когда под знамена Минина и Пожарского на Волгу к Ярославлю сошлись с оружием практически люди всех сословий и званий со всех тогдашних русских земель, в том числе мордва, черемисы, татары, вотяки, чуваши. И против Наполеона воевал, как известно, вместе с героической армией, по существу, весь народ.

Мало иноземцы — русские князья тоже не один век разоряли и истязали родную землю и народ, зачастую самые ближайшие, кровные родственники нападали друг на друга: дети на отцов и дедов, братья на братьев, дядья на племянников и наоборот. Речь, понятно, об удельных князьях и их междоусобицах, их распрях с князьями великими. Ведь даже первые наши святые страстотерпцы Борис и Глеб и те из междоусобья. А у первого настоящего собирателя Руси в единое государство великого князя Ивана Третьего отец был Василий Второй Темный: потому Темный, что его родственник князь Шемяка, возжелавший владеть и его землями, городами и людьми, напал на Василия, победил, взял в плен и приказал выколоть глаза. Киевская Русь, княжества западные, республиканский Новгород, Русь Литовская, Ростово-Суздальские княжества, Великое Тверское княжество, Великое Рязанское, Смоленское, Нижегородское, Московское, вольный Псков, княжества удельные, совсем крошечные, вроде Верейского, Пронского, Мценского. Так продолжалось не менее шести веков, аж до начала семнадцатого с его жутким лихолетьем и опустошением Руси поляками. Бились и бились.

И основные тяготы всего этого нес на себе опять же простой народ, все те же крестьяне и ремесленники.

Возникает закономерный вопрос: почему же Русь все-таки выстояла, и не только все одолела, но и собралась воедино и выросла в государство, равных которому нет на планете? Русские научились воевать лучше других? Да, наверное, было и это. Но главное все же в том, что человек, не мыслящий своей жизни без породившей его земли и народа, и не может быть побежден. Не может ни отстоять ее, ни предать, ни изменить ей, даже если за это приходится платить жизнью. И вере своей православной, которая укрепляла и вела его всегда только к свету, добру, разуму и справедливости, никогда не изменял и не мог изменить. И языку русскому, столь же раздольному, могучему и богатому, как родная земля. И всему тому духовному миру, который создал за века его народ и которым жили поколения и поколения.

И величайшей в мире и самой многонациональной Россия стала еще потому, что испокон века проводила политику, какой, кажется, на планете тоже больше никто не проводил. По ветхозаветной Библии мы знаем, что в глубочайшей древности завоеватели нередко уничтожали, вырезали целые племена и народы поголовно, до последнего младенца. То же самое творили Чингисхан и Тамерлан, никого не оставляли и очень любили сооружать себе памятники в виде холмов из черепов побежденных. И цивилизованные, кичащиеся своей просвещенностью англичане много позже ставили себе точно такие же памятники из черепов в завоеванной Индии, на Среднем Востоке. Не многим лучше вели себя и «передовые» по тем временам голландцы, испанцы, владевшие гигантскими колониями во всех частях света. А что творилось на Американском континенте с индейцами и чернокожими рабами еще сто, полтораста лет назад…

Россия же проводила не колонизацию и порабощение соседних народов (обратите внимание — только ближних, соседних!), а всегда органично и полноправно включала их в Российскую империю и эти народы даже пользовались в разные времена целым рядом правовых и экономических преимуществ и льгот против русских. И религиозного насилия у нас никогда не было. А иноплеменные благородные, иноплеменная знать — казанские 14 татары, украинцы, поляки, башкиры, грузины, молдаване, казахи и прочие — сразу же причислялись к русскому дворянству и знати с сохранением всех их владений, состояний и служебных возможностей, в том числе высочайших — при дворе, при самом государе. Так что утверждение, что Россия была тюрьмой народов, — неправда, вернее, политическая спекуляция, ибо ограничения у нас с восемнадцатого века существовали лишь для одного народа, для пришлого, хлынувшего в Россию от преследования в других европейских и иных странах. И постыдные погромы того же народа на рубеже двадцатого века тоже ведь случились не только у нас. Ни с кем другим ничего подобного никогда не происходило, ибо и приписываемый русским так называемый великодержавный шовинизм — тоже политическая спекуляция: не болел наш народ никогда чувством национального превосходства, в том числе и над евреями — это общественно-политическая ситуация так сложилась, — а чувства превосходства, презрения или ненависти не было, не было никогда, потому только Россия и выросла в столь гигантскую и многонациональную.

И это еще одна наша характернейшая особенность.