Cod. 224. Мемнон. О Гераклее

Переводчик: Дзагурова В.П.

Источник текста: Вестник древней истории, 1951, № 1

Введение

Хроника Мемнона «О Гераклее» представляет для советских историков античного мира выдающийся интерес как относительно полно сохранившийся образец громадной, но не дошедшей до нас древней литературы «местных хроник», притом образец, касающийся дел черноморского побережья. Только читая ее, можно составить ясное представление, какую невозместимую утрату для изучающих древнюю историю Причерноморья представляет потеря таких произведений древней исторической науки, как сочинения Сириска, историка Херсонеса Таврического, Деметрия из Каллатиды или тех «историков деяний Митридата», на которых неоднократно ссылается Страбон. Несомненно, местные историки имелись также в Ольвии, Пантикапее, Синопе и других крупных городах Причерноморья, если относительно Гераклеи, ничем среди них не выделявшейся, известно, что, кроме Мемнона, она имела и ряд других, предшествовавших ему историков. От произведений двух из них, Геродора, автора «Слова о Геракле» и «Аргонавтики», и Нимфида, написавшего в III в. до и. э. обширные труды по истории родного города и по истории Александра, диадохов и эпигонов, сохранились даже фрагменты[724]. Несомненно, что ценнейших сведения о понтийских делах в «Политике» Аристотеля (например, о Гераклее), у Полибия, Диодора, Страбона, Помпея Трога (Юстина), Тацита и других древних историков, а отчасти также в периплах, почерпнуты из таких обширных местных исторических произведений.

Хроника Мемнона «О Гераклее» сохранилась лишь частично[725]. Фотий дает эксцерты из IX-XVI книг и в заключение замечает, что ему ничего не известно ни о восьми предыдущих, ни о последующих книгах (Mcran, 60, G). Впервые текст хроники был издан в 1816 г. Орелли[726]. Следующее издание принадлежит Мюллеру; оно снабжено латинским переводом, и в нем применена разбивка на «главы», употребленная по-видимому, Фотием (60 «глав»).

Сохранившаяся часть хроники содержит историю Гераклеи от тирании Клеарха (363 г. до н.э.) до эпохи Юлия Цезаря, причем, надо полагать, за XVI книгой следовали еще части — чувствуется незавершенность труда. Однако нет необходимости предполагать, что весь труд состоял из трех больших разделов по восьми книг в каждом (RE, XIII, s.v. Lokal-Chronik), так как тогда оказалось бы, что эпохе после Юлия Цезаря посвящено восемь книг. Между тем время от Юлия Цезаря до Мемнона вряд ли могло дать содержание для восьми книг, даже если принять точку зрения Т. Рейнака, согласно которому Мемнон жил на рубеже I и II вв. н.э.[727] Лакер же, автор статьи о местных хрониках в RE, склонен поместить Мемнона в число современников Юлия Цезаря; он ставит его на рубеже I в. до н. э. и I в. н. э., приводя в пользу своей точки зрения данные языка.

В общем можно предполагать, что за XVI книгой должны были последовать лишь несколько глав. Проще, конечно, решается вопрос о первых восьми книгах хроники: Мемнон, по примеру других историков-гераклеотов, вероятно, начал свое повествование с мифических времен.

Хроника содержит богатый материал. В центре внимания автора — Гераклея, но это не мешает ему не раз отклоняться от главной темы. Подобные отступления, не столь частые в IX-X книгах, занимают преобладающее место в XV-XVI книгах. При этом нельзя не отметить, что в первых книгах отступления касаются главным образом вифинских дел (Memn., 10; 20; 22), которые имели для Гераклеи весьма важное значение, или характеризуют обстановку в государствах диадохов (8, 2, 14); наконец, глава 25 касается преимущественно римских дел. За исключением указанных отступлений, в остальных главах IX-XIV книг речь идет непосредственно о гераклейских делах. В XV-XVI книгах положение иное. Преимущественное внимание уделяется взаимоотношениям Митридата и римлян, войнам Митридата и Тиграна II с римлянами, синопским делам (30-32, 34-37. 39-41. 43-46, 53-58); гераклейские дела занимают скромное место (27-29, 33, 38, 42, 47-52, 59-60). В этой части хроники наибольший интерес представляет описание осады Гераклеи римлянами (47-52), так как Мемнон является единственным источником по этому вопросу.

Вопрос об источниках хроники Мемнона ставился до сих пор лишь один раз Лакером, с мнением которого в основном можно согласиться (Laqueur. RE, XIII, 1098-1103). Он считает, что три первые главы Мемнона, посвященные гераклейской тирании, а именно тиранам Клеарху, Сатиру и Тимофею, основаны на труде Теопомпа: и по стилю, и по композиции, и по общему духу морализирования, которым они проникнуты, они соответствуют манере Теопомпа[728]. Интересно яркое противопоставление двух первых тиранов, Клеарха и Сатира, с одной стороны, и сына Клеарха Тимофея — с другой. Если первые в изображении Мемнона являются тиранами в наиболее отвратительном значении этого слова и, будучи крайне жестоки и бесчеловечны, заслужили, по словам Мемнона, столь же жестокую смерть (Клеарх пал от руки убийцы, а Сатир вынужден был отказаться от власти вследствие ужасной болезни), то Тимофей в изображении историка представляет собой образец добродетельного и благородного правителя, которого называли в народе не тираном, но благодетелем и спасителем (Memn., 3, 1).

Такое противопоставление обеспечивало, надо думать, необходимый эффект, однако автор в данном случае неизбежно сводил все к характеристике героя; поэтому общее положение Гераклеи в эпоху тирании охарактеризовано совершенно недостаточно, и если социальная политика Тимофея получила некоторое освещение, то социальная политика Клеарха осталась совершенно незатронутой автором; о ней можно судить лишь благодаря Юстину (XVI. 3-5).

С 4 по 25-ю главу источником для Мемнона служил Нимфид, один из крупнейших гераклейских историков, бывший одновременно государственным деятелем (последняя четверть IV в. — первая половина III в. до п. э.)[729]. Нимфид находился в числе гераклейских эмигрантов, которые выехали из Гераклеи около 363 г. в связи с изгнанием тираном Клеархом массы аристократов; его отец, как можно судить по приведенному у Мюллера выражению из письма Хиона[730], находился в родстве с тираном. В конце концов Нимфид возглавил эмигрантов, когда они в 281 г. решили возвратиться на родину (Memn, 11). Из биографии Нимфида видно, что те части его трудов, которые касались тирании, должны были быть резко тенденциозны и отличаться открытой враждебностью к тирании. Источниками Нимфида в данном случае, наряду со старинной историей Гераклеи неизвестного автора, использованной и Эфором (уделившим значительное внимание Гераклее) и Теопомпом, послужила скорее всего памфлетная литература, возникшая в среде гераклейских эмигрантов-аристократов.

По-видимому, наиболее резкому осуждению Нимфида подвергались первые гераклейские тираны, Клеарх и Сатир. Надо полагать, что также он относился и к Дионисию, в правление которого эмигранты дважды пытались возвратиться на родину и уничтожить там тиранию (Memn., 4). Они обращались за помощью сначала к Александру, затем к Пердикке, и все это должно было происходить уже на глазах Нимфида. Тем не менее историк должен был сохранить в отношении Дионисия и известную объективность, так как именно этот тираны был основателем гераклейской державы, за восстановление и сохранение которой Нимфид боролся после своего возвращения в Гераклею в 281 г. Надо полагать, что сразу по возвращении Нимфид зарекомендовал себя искусным дипломатом, так как, как раз в этот период Гераклея смогла успешно использовать междоусобицу в Вифинии (см. стр. 291, прим. 1). Судя по Memn., 24, Нимфид сумел договориться с галатами, совершившими свое очередное нападение на Гераклейскую область, употребив наиболее действительное в подобных обстоятельствах средство — золото.

Тенденциозность труда Нимфида выступает особенно ярко в тех случаях, когда он пытается представить, будто Гераклея процветала и благоденствовала до тирании и граждане ее пользовались всеми благами демократии (Memn., 9), тогда как на самом деле установление тирании было обусловлено острейшим социальным кризисом в государстве, причем до этого власть находилась в руках олигархов (Iust., XVI, 4). Изображенная Нимфидом (Memn., 9) картина демократического строя Гераклеи, вновь восстановленного с падением тирании, должна соответствовать по непосредственно времени до захвата власти Клеархом, по средним десятилетиям V в., когда Гераклея действительно имела демократическое устройство. В связи с этим лозунг борьбы с тиранией, провозглашенный гераклейскими эмигрантами (достаточно вспомнить обращения эмигрантов к Александру и Пердикке), скрывал в действительности стремление олигархов вернуться к прежнему господству.

Как видно из Memn. 11, Нимфид по возвращении эмигрантов в Гераклею счел невозможным требовать возмещения материальных потерь, понесенных эмигрантами в период господства тиранов, хотя он и советовал своим друзьям перед тем, как они решились возвратиться в родной город, выступить с подобными требованиями. Этот отказ аристократов от старинных, но давно утерянных привилегий может быть объяснен, конечно, тем, что, возвратившись из изгнания, эмигранты смогли воочию убедиться в крепости и устойчивости положения демоса, ставшего со времен первых тиранов владельцем земель изгнанных аристократов. Пойти против этого порядка означало бы разжечь гражданскую воину, из которой вряд ли вышла бы победительницей кучка эмигрантов: Нимфид это хорошо осознал и, видимо, предостерег своих сотоварищей. В результате этого в городе, по словам Мемнона (11) установилось полное согласие.

Труд Нимфида о Гераклее был доведен, вероятно, до событий, связанных с описанным у Memn. 24, набегом галатов и дарами Птолемея III Эвергета Гераклее (25,1). В тех частях этих глав, где Мемнон обращает внимание на вифинские дела, он мог использовать какое-либо сочинение по истории Вифинии или вообще местные вифинские источники.

Достоинством IX-XIV книг хроники является использование автором ряда ценных документальных источников. К числу таковых безусловно принадлежит приведенный Мемноном текст договора Никомеда I Вифинского с галатами (Memn., 19). С 25-й главы (за исключением первого ее абзаца) источник Мемнона меняется. В 25-й — 26-й главах на общем фоне краткого обзора событий римской истории от основания города до войны римлян с Антиохом III (25) рассматриваются столь же бегло отношения гераклеотов с римлянами, увенчавшиеся договором о дружбе и союзе между этими двумя государствами (26). Можно предполагать, что в данном случае Мемнон при общем своем незнакомстве с римской историей воспользовался чьим-то трудом по истории Рима от основания города, а для характеристики гераклейских дел довольно неумело использовал надписи, возможно, также материалы гераклейского государственного архива, находившегося в храме Зевса (26). Следы использования надписей можно заметить в рассказе о письмах, которые гераклеоты получали от Сципионов, Луция и Публия, а также от Эмилия Павла. Незнанием и неумением обращаться с материалом следует объяснить нелепые хронологические перестановки в главе 26-й: в ответ на посольство гераклеотов к римским стратегам (Сципионам) они получают письмо от Эмилия Павла.

Общий ход развития римско-гераклейских отношений можно восстановить по данным Полибия и Тита Ливия об этом периоде римской истории, а также по важному эпиграфическому документу — письму римского консула к гераклеотам (C1G, II, 3800).

В главах 27-29 сохранились следы использования местного источника, причем между 28-й и 29-й главами существует большой пробел (почти в 100 лет) а, кроме того, допущена хронологическая перестановка: события 27-й и 28-й глав — осада Гераклеи Прусием I и набег галатов — имели место, как говорит сам автор, до перехода римлян в Азию[731], но они помещены после описания римско-гераклейских отношений. Это только доказывает слабое представление Мемнона о гераклейских событиях II в.; во всяком случае, в распоряжении Мемнона уже не могло быть труда, подобного истории Нимфида.

Начиная с 30-й главы, Мемнон писал хронику в ином плане: преимущественное внимание уделено истории Митридатовых войн. Здесь источниками могли быть συγγραφεϊς о которых упоминает Страбон, а и тех частях, где речь идет о Гераклее, автор использовал, невидимому, сочинения Проматида Гераклеота и Домития Каллистрата, писавших о Гераклее (Rein., Mithr.. 454).

Бесспорно восходят к местным источникам описания двухлетней осады Гераклеи римлянами (17-52) и судьбы Синопы (53-54).

Что касается Митридатовых воин, то Мемнон часто дает такие сведении, которых нельзя почерпнуть из других авторов. Так, например, он сообщает, что в Дарданском договоре была статья, предусматривавшая, что римляне не должны чинить вреда тем городам, которые перешли на сторону Митридата (см. стр. 304, прим. 4).

В рассказе об осаде Гераклеи римлянами интересны те места, где засвидетельствованы столкновения в осажденном городе между гарнизоном и гражданами (Memn., 49), а также обращение гераклеотов за помощью к Херсонесу, Феодосии и боспорским династам (47; 49; см. стр. 309, прим. 6).

Вообще вопрос о положении Гераклеи в период Митридатовых войн так подробно освещен Мемноном, что при условии подкрепления соответствующими эпиграфическими данными он мог бы послужить темой специального исследования. С другой стороны, многие замечания хроники о Гераклее и гераклеотах в этот период позволяют судить о гераклейских сооружениях, о порте, о степени укрепленности города, об его общем расположении на берегу Ахерусийской бухты.

Однако нельзя не указать, что в тех случаях, когда Мемнон выходит за пределы гераклейской области или обращается к римским делам, в его рассказах появляются всевозможные несообразности, свидетельствующие, что автор хроники никогда не был в Риме и пользовался в отношении римских дел какими-то второстепенными, весьма посредственными сочинениями (это касается, например, рассказа о ходе войны Суллы с понтийскими войсками в Греции).

Мемнон излагает материал в хронологической последовательности, редко пытается обобщать материал, и это ему плохо удается. Так, например, глава 26, посвященная римско-гераклейским отношениям, крайне запутана. В главе 41, рассказав о падении города Никеи, Мемнон при попытке объяснить происхождение города и его имя, сбивчиво сообщает два варианта, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому.

Относительно датировки хроники имеются две точки зрения: Рейнак помещает Мемнона на рубеже I-II вв. н. э. (Rein., Mithr., 453, прим. 2), в то время как Лакер, как уже указывалось выше, относит его к концу 1 в. до н. э. и началу I в. н. э.). Основной довод Рейнака сводится к тому, что Мемнон упоминает о санегах и лазах, которых еще не знает Страбон и которые впервые появляются у Плиния (N11, VI, 4, 12; 14). Однако вполне возможно, что Мемнон знал об этих племенах от историков Митридатовых войн. Вероятно, хроника Мемнона, составленная вообще для местного употребления, осталась неизвестной Страбону (а позже и Плутарху и Аппиану). Она возникла, вероятно, на рубеже I в. до н. э. и I в. н. э. Последние главы (59-60) рассказывают о восстановлении Гераклеи из развалин, причем в одном месте подчеркивается, что дело восстановления подвигалось очень медленно, что, несмотря на всевозможные усилия одного из активнейших деятелей Гераклеи в этот период — Бритагора, едва 8 тыс. жителей (вместе с челядью) поселились в городе (Memn., 59).

В этих условиях важно было воодушевить граждан славными примерами прошлого, развернуть перед ними картину былого могущества города. Поэтому можно допустить, что автор хроники был близок к последнему периоду независимой Гераклеи; вряд ли он был современником падения города, но не исключено, что он знал некоторых из участников грозных событий 72-70 гг. до н. э.

В заключение необходимо отметить высокую оценку, даваемую Мемнону современными историками, так или иначе пользовавшимися гераклейской хроникой.

Так, например, с большим уважением относится к данным Мемнона Я.А.Манандян, не раз подчеркивающий значимость его сведений относительно войны Тиграна II с Римом, как нейтрального автора по сравнению с Плутархом или Аппианом[732]. В западноевропейской буржуазной науке наблюдается даже несколько преувеличенная оценка Мемнона как историка. Так, Рейнак ставит Мемнона в один ряд с тремя крупнейшими авторами, труды которых являются важнейшими источниками по истории Митридатовых войн, т.е. с Плутархом, Аппианом и Кассием Дионом. Он не раз привлекает данные Мемнона, иногда противопоставляя их сообщениям Плутарха или Аппиана и при этом отдавая ему предпочтение (это касается, например, цифровых данных Мемнона, см. стр. 302, прим. 4). Правда, Рейнак не касается главных преимуществ Мемноновой хроники, представляющей единственные, исключительно ценные сведения по истории Гераклеи. В этом последнем отношении хроника Мемнона особенно ценна потому, что она представляет ход событий с точки зрения одного из крупнейших эллинских городов Причерноморья.

Что же касается литературных достоинств хроники, то еще Фотий подчеркивал довольно высокое качество стиля и языка Мемнона (М е т п., 60, 5-6), Моммзен же относит его к числу лучших писателей времен империи: «В области литературы эпохи империи Вифиния дала целый ряд превосходных писателей, наименее затронутых чрезмерной риторикой той эпохи, каковы философ Дион из Прусы, историки Мемнон из Гераклеи, Арриан из Никомедии, Дион Кассий из Никеи»[733].

О Гераклее

Прочтено историческое сочинение Мемнона от IX[734] книги до XVI. История же эта имеет целью описать все, что происходило с Понтийской Гераклеей, перечисляя бывших в ней тиранами и деяния их и нравы и других [т.е. их?] жизнь и конец, который они претерпели, и все, что примыкает к сказанному[735].

ИЗ IX и X КНИГИ

I. Итак, Мемнон пишет, что Клеарх первый в этом городе прибегнул к тирании[736]. Он говорит, кроме того, что он не только обладал философским образованием, но и был одним из слушателей Платона и четыре года слушал ретора Исократа[737]; в то же время известно, что по отношению к подданным он больше, чем кто-либо другой, проявил себя жестоким и преступным, а также впадал в крайнее хвастовство, например, даже назвал себя сыном Дия и, не довольствуясь естественным цветом лица, разукрашивался различными способами до блеска и появлялся таким образом перед видящими его; и одежды он часто сменял для внушения страха[738]. (2) И не только в этом, говорит Мемнон, он был дурным. Ведь Клеарх был неблагодарен и по отношению к тем, кто сделал ему добро, проявлял насилие по отношению ко всем и был решителен в недостойных делах. Известно также, что Клеарх был очень энергичен в убийствах тех, кого хотел убить, и не только в отношении соотечественников, но и в тех случаях, когда он замышлял что-нибудь враждебное в отношении иноплеменников[739]. Известно, однако, что Клеарх собрал библиотеку, превзошедшую библиотеки других, кого прославила тирания. (3) Ему, говорит Мемнон, удавалось избегать многих заговоров, часто составлявшихся против него из-за его преступности, человеконенавистничества и наглости, однако в конце концов он получил смертельный удар от Хиона, сына Матрия, мужа, великого духом и состоявшего с ним в кровном родстве, Леонта и Эвксенона, а также многих других, составивших заговор, и скончался от раны мучительной смертью. (4) Ведь тиран обычно совершал общественные жертвоприношения; сторонники Хиона, считая этот момент подходящим для убийства, рукой Хиона направили меч на общего врага[740]. Среди жестоких мучений, устрашенный многочисленными призраками тех, кого он сам преступно убил, он умер на второй день после ранения, прожив 58 лет, из которых двенадцать он был тираном[741]. (5) У персов тогда правил Артаксеркс, а затем Ох, который унаследовал власть отца; при жизни Клеарх часто отправлял к ним послов[742]. Что же касается тех, которые убили тирана, то, за исключением немногих, все пали; одни, проявив благородное мужество, были перебиты телохранителями в самый момент покушения, другие же, схваченные впоследствии и стойко перенеся тяжелые пытки, также погибли[743].

II. Брат тирана Сатир, оставленный опекуном его сыновей Тимофея и Дионисия, принимает власть[744]; он превзошел жестокостью не только Клеарха, но и всех тиранов. Сатир наказал не только тех, кто был в заговоре против его брата, но не меньше мучил и их детей, совершенно не причастных к происшедшему, и от многих невинных потребовал расплаты за злодеяние. (2) Мемнон говорит, что Сатир был чужд знания философии и совершенно не искушен в отношении тех знаний, которые должны быть присущи всякому свободному. Имея ум острый лишь в совершении преступлений, он не желал научиться чему-либо человеколюбивому или кроткому и был неспособен к этому от природы. Он был отвратителен во всех отношениях, хотя время и доводило его до пресыщения кровью соплеменников и преступлением; брата же он любил чрезвычайно. (3) Охраняя в нерушимости власть для детей брата, он настолько заботился об их интересах, что, живя с женой и сильно любя ее, не желал, однако, иметь детей, но всякими способами обрек себя на лишение потомства, чтобы не оставить совершенно никого, кто бы мог злоумышлять против детей брата. (4) Еще будучи жив, он, отягощенный старостью, вручает власть старшему из детей брата Тимофею, а сам немного спустя умирает, охваченный неисцелимой и тяжелой болезнью. Ибо рак, выросший между пахом и мошонкой, распространился в еще более тяжелой форме на значительное пространство внутрь; отсюда изливались истечения открывшейся плоти, издававшие тяжелый и трудно переносимый запах, так что ни челядь, ни врачи не могли более переносить непреодолимого зловония гниющей плоти. Постоянные же и пронзительные боли истязали все тело; из-за них он лишился сна и был отдан в жертву страшным судорогам, пока дошедшая до самых внутренностей область распространения болезни не оторвала его от жизни. (5) Умирая, он, подобно Клеарху, дал убедиться видевшим это, что по справедливости спрашивается с тех, которые жестоко и противозаконно обращались с гражданами. Говорят, что он во время болезни часто и напрасно молил смерть притти к нему; но, много дней сряду истощаемый жестокой и тяжелой болезнью, таким образом выплатил долг. Он прожил шестьдесят пять лет, некоторых тирания занимает 7[745]. В это время у лакедемонян царствовал Агесилай.

III. Взявши власть, Тимофей[746] так изменил ее в сторону смягчения и демократизации, что благодаря своим делам стал называться не тираном, но благодетелем и спасителем. Ведь он из своих средств оплатил ростовщикам задолженность, а нуждающимся предоставил беспроцентную денежную помощь для ведения торговли и других дел и из тюрем отпустил не только невиновных, но и тех, на ком была вина. Тимофей был судьей строгим, но вместе с тем человеколюбивым и хорошим человеком во всем остальном и, в частности, никому не внушал подозрения своими мыслями[747]. Обладая такими качествами характера, он отечески любил своего брата Дионисия и, в частности, сразу сделал его соучастником власти и назначил наследником. (2) Тимофей, как свойственно мужчине, увлекался военным делом. Он был велик духом и благороден телом и душой, а также справедлив в разрешении тяжб и не лишен снисходительности; он был проницателен в дознании дел, опытен в исследовании запутанных обстоятельств, сострадателен и добр по нраву, суров в опасности, в обычной же жизни человеколюбив и мягок. Поэтому, пока он был жив, он был страшен для врагов[748], и все устрашались, когда он гневался на них, в отношении же подданных он был и мягок и кроток. Вследствие этого, скончавшись, он оставил по себе великую скорбь, и поднялся плач, равный скорби. (3) Брат его Дионисий с большим великолепием сжигает его тело и воздает ему честь слезами своих очей и исходящими из глубины души стенаниями. Он устраивает и конные состязания, и не только конные, но и сценические, а также состязания в пении и гимнастические; одни он устраивает сейчас же, другие же и еще более блестящие — впоследствии.

Это описывают, если изложить бегло их содержание, IX и X книги истории Мемнона.

ИЗ XI и XII КНИГИ

IV. Принявши державу, Дионисий увеличил ее[749]. Александр в битве при Гранине разбил персов и предоставил всем желающим возможность увеличить свои владения, так как сила персов, стоявшая до того всем поперек пути, была сокрушена. Впоследствии он [Дионисий] перенес различные превратности, больше же всего, когда гераклейские изгнанники отправили к Александру, уже явно завладевшему Азией, послов и домогались возвращения домой и восстановления в их полисе свойственной их предкам демократии. Из-за этого он [Дионисий] был уже близок к тому, чтобы лишиться власти; и он потерял бы ее, если бы не избежал угрожавших ему войн благодаря большому благоразумию, сообразительности, благосклонности подданных и услугам, оказанным Клеопатре. Он сумел сделать это, отчасти успокоившись и смягчив гнев, отчасти же и приготовившись со своей стороны к отпору. (2) Когда Александр окончил жизнь в Вавилоне, то ли от насильственной смерти, то ли от болезни, Дионисий, услышан весть об этом, поставил статую Эвтимии[750] и при первом слове известия так сильно взволновался от большой радости, как волнуются при сильной скорби. Ведь он был даже близок к тому, чтобы впасть в безумие, и казался лишившимся рассудка. (3). Когда во главе всего стал Пердикка, изгнанники из Гераклеи стали и его побуждать к тому же[751]. Пользуясь теми же прежними средствами и находясь в критическом положении, Дионисий избежал всех многочисленных ополчившихся на него опасностей. Пердикка, который вел себя постыдно, погиб от руки подданных, и надежды изгнанников рухнули вместе с ним. Для Дионисия же дела во всех отношениях переменились к лучшему. (4) Наибольшее значение в этом благополучии имел его второй брак. Ведь он женился на Амастрии. Она была дочерью Оксатра, который был братом Дария. Разбив Дария, Александр женился на его дочери Статире. Таким образом, эти женщины были двоюродными сестрами. Они были связаны необыкновенной дружбой, так как получили вместе воспитание и вместе жили. (5) Александр отдает эту Амастрию в жены Кратеру, который был любимейшим из его приближенных. Когда же Александр умер, а Кратер проявил склонность к дочери Антипатра Филе, Амастрия становится женой Дионисия, с согласия покинувшего ее Кратера. (6) С этого времени держава Дионисия сильно увеличилась, как благодаря полученному приданому, так и благодаря его собственному благоразумию. Затем Дионисию пришло в голову скупить все достояние того Дионисия, который был тираном в Сицилии, после того, как была уничтожена его власть[752].

(7) Не только это укрепляло его власть, но также и деятельное расположение подданных и многих, кто раньше не был под его властью[753]. Дионисий блестяще сражался вместе с Антигоном, владевшим Азией, когда тот осаждал Кипр; он стремился как бы в вознаграждение за свое рвение устроить через Антигона брак своей дочери с его племянником Птолемеем (последний же был стратегом областей, расположенных у Геллеспонта); это была дочь Дионисия от первого брака. Достигнув, таким образом, большой славы и считая недостойным носить имя тирана, он вместо этого принял имя царя. (8) Освободившись от страхов и забот и живя в постоянных наслаждениях, он растолстел и стал противоестественно тучным. Из-за этого он не только стал легкомысленным в отношении управления, но и, когда засыпал, просыпался от тяжелого сна лишь покалываемый длинными остриями (это средство стало единственным лекарством от сонливости и отупения)[754]. (9) От Амастрии у Дионисия было трое детей — Клеарх, Оксатр и дочь, названная по имени матери. Будучи близок к смерти, он оставляет Амастрию госпожой всего государства и вместе с некоторыми другими опекуншей детей, которые были в нежном возрасте; он умер, прожив 55 лет, из которых у власти был 30. Как говорят, в правлении он был снисходительным и получил за свой нрав прозвище Хреста. Своею смертью он вызвал у народа сильное горе и плач. (10) После его ухода от людей дела города шли ничуть не хуже, так как Антигон ревностно заботился и о детях Дионисия и о гражданах его государства. Когда же он обратился к другим делам, Лисимах стал заботиться и о делах Гераклеи и о детях Дионисия. Он женился на Амастрии[755] и вначале сильно ее полюбил, но когда у него появились другие дела, он оставил ее в Гераклее, сам же занялся неотложными делами. Вскоре, однако, преодолев многие трудности, он пригласил ее в Сарды и любил по-прежнему. Впоследствии Лисимах полюбил дочь Птолемея Филадельфа (имя же ей было Арсиноя) и доставил Амастрии повод для развода с ним, а также к тому, чтобы, оставив его, занять Гераклею. Возвратившись, она основала и населила город Амастрию[756].

V. Клеарх же, уже возмужавши, управлял городом и испытывал свои силы во многих войнах, то выступая в союзе с кем-нибудь, то сам подвергаясь нападениям. Сражаясь в войнах против гетов заодно с Лисимахом, он с ним вместе попал в плен, а когда тот освободился из плена, и сам он позже был отпущен благодаря заботе Лисимаха[757]. (2) Оказавшись наследниками власти, Клеарх и его брат в отношении подданных по кротости и добродетели оказались несравненно хуже своего отца, они погрязли в противозаконных и мерзких делах. Ведь они устроили так, что их мать, ничем особенно перед ними не провинившаяся, вступив на корабль, в результате их исключительного и злодейского вероломства утонула в море.

VI. По этой причине и Лисимах, часто уже упоминавшийся (он царствовал в Македонии), хотя и сделал так, что благодаря браку с Арсиноей он оставил Амастрию, но в то же время, нося в себе огонь прежней страсти и считая, что мерзость и жестокость этого поступка невыносимы, самым тщательным образом затаил возникший у него в душе замысел, с виду же показывал сторонникам Клеарха прежнюю дружбу. Благодаря многим уловкам и умению хитро скрывать свои замыслы (говорят, что в этом отношении он был способнейшим из людей) Лисимах оказывается в Гераклее как будто ради блага принимавших его. Изобразив перед свитой Клеарха отцовскую любовь, он убивает матереубийц, сначала Клеарха, а лотом Оксатра, по справедливости воздав им за преступление против матери. Лисимах взял город под свою опеку, захватив в качестве добычи большие богатства, которые собрала власть тиранов, и, дав гражданам возможность управляться демократически, чего те добивались, отправился в собственное царство[758].

VII. Возвратившись к себе. Лисимах прославлял Амастрию. Он удивлялся и ее характеру и ее державе, тому, как укрепились ее могущество, величие и силы. Превознося Гераклею, он относил часть похвал к городам Тиосу и Амастрии, которую та основала под своим именем. (2) Этими речами он побуждал Арсиною стать госпожой восхваляемых городов. И она домогалась получить то, что желала. Но Лисимах, возвеличивая дар, сначала не соглашался: со временем же, склоняемый просьбами, уступил. Ведь Арсиноя была весьма способна обойти кого угодно, а старость уже сделала Лисимаха уступчивым. (3) Итак, получив власть над Гераклеей, Арсиноя посылает в Гераклею преданного ей кимейца Гераклида, впрочем, умного, весьма опытного в подаче советов и острого мужа. Тот же, как только достиг Гераклеи, стал очень внимательно вести дела и, обвиняя многих из граждан, не меньшее количество подвергал наказаниям, так что он опять лишил их только что начавшегося счастья.

VIII. Между тем Лисимах, следуя коварным планам Арсинои, по бесстыднейшему обвинению губит лучшего и старшего из своих сыновей — Агафокла (рожденного в первом браке), которого он сначала пытался умертвить тайным снадобьем, но тот предусмотрительно извергал его.

Тогда, бросивши Агафокла в тюрьму, Лисимах приказывает его убить, ложно обвинив в заговоре против себя. Птолемей, который собственноручно исполнил это преступление, был братом Арсинои, за свою грубость и резкость он носил прозвище Керавн. (2) Убив сына, Лисимах по справедливости заслужил ненависть подданных, и Селевк, узнав это и так как было очень легко лишить Лисимаха власти, поскольку города отложились от него, напал на него. Лисимах гибнет во время войны, пронзенный копьем. Поразивший его муж был гераклеот, по имени Малакон, воевавший под командой Селевка. Когда же Лисимах пал, его держава, присоединенная к державе Селевка, стала ее частью[759]. Здесь кончается XII книга истории Мемнона.

ИЗ XIII и XIV КНИГИ

IX. В XIII же книге он говорит, что гераклеоты, узнав о гибели Лисимаха и о том, что убивший его был гераклеот, собираются с духом и стараются показать себя доблестными в стремлении к свободе, которой они были лишены в течение 84 лет собственными тиранами, а после них Лисимахом. (2) Прежде всего они пришли к Гераклиду, убеждая его уйти из города и заверяя, что он не только останется невредим, но и получит обильные припасы в дорогу за то, что они смогут возвратить себе свободу. (3) Когда же они увидели, что он не только не внял их речам, но разгневался и захотел подвергнуть некоторых из них наказаниям, граждане составили с фрурархами статьи, которые давали им исополитию и право получать плату, которой они были лишены (συνθγκας θέμενοι προς τούς φρουραρχους οί πολίται αί τγν τε ίσοπολιτέαν αύτοϊς ένεμον καί τούς μισθούς λαβεϊν ών έστέρηντο). Они захватили Гераклида и некоторое время держали его под стражей. Теперь, получив полную безопасность, гераклеоты до основания разрушили стены акрополя и отправили послов к Селевку, сделав энимелетом города Фокрита.

X. Зилойт, правитель вифинов, враждуя с гераклеотами сперва из-за Лисимаха, а потом из-за Селевка (с каждым из обоих он был в ссоре), совершил на них набег, причинивши гражданам ряд бедствий.

XI. В это же время Селевк посылает Афродисия диойкетом в города, расположенные во Фригии и прилегающие к Понту. Тот, сделав, что хотел, и возвратись, отозвался с похвалой о других городах, гераклеотов же обвинил, что они не расположены в пользу Селевка. Разгневанный этим Селевк поносил грозными речами пришедших к нему гераклейских послов и устрашал их. Однако один из послов — Хамайлеонт, ничуть не испугавшись угроз, сказал: «Селевк, Геракл[760] сильнее (καρρων)» (καρρων значит у дорян «сильнейший»). Однако Селевк не понял этой речи, так как был в гневе, и отвернулся. Послам же казалось, что им не суждено ни возвратиться домой, ни получить там награды за труды. (2) Узнав об этом, гераклеоты принялись и в остальном готовиться к войне и, в частности, собирали союзников, отправив послов к Митридату, царю Понта[761], к византийцам и халкедонцам. (3) Что же касается оставшихся в живых изгнанников из Гераклеи, то, когда Нимфид — а он был одним из них посоветовал им вернуться и доказал, что это будет легко, если они не покажут себя желающими насильственно возвратить что-либо из того, что утеряли их предки, он легко убедил их. Когда возвращение совершилось тем способом, который он советовал, то и вернувшиеся и принявший их город пребывали в одинаковой радости и счастье. Ведь находившиеся в городе обращались с ними хорошо, и они не испытывали недостатка ни в чем, необходимом им для умеренного довольства. Таким образом, гераклеоты вернули себе древнюю знать и политию.

XII. Благодаря своим успехам против Лисимаха Селевк стремился перейти в Македонию, тоскуя по родине, откуда выступил в поход с Александром, и думая, будучи уже стар, провести там остаток жизни, Азию же поручить своему сыну Антиоху. (2) Когда владения Лисимаха оказались во власти Селевка, Птолемей Керавн сам предался ему. Он не был в пренебрежении как пленный, но удостаивался почести и заботы как сын царя и даже получил от Селевка обещание, что, когда умрет его отец, он отправит его в Египет, его отцовское царство. (3) Таких он удостоился почестей; эти благодеяния, однако, не улучшали дурного человека. Замыслив козни и напав на благодетеля, он убивает его и, вскочив на коня, бежит в Лисимахию. Там он возложил на себя диадему и с блестящей свитой отправился к войску, и те, которые прежде подчинялись Селевку, по необходимости приняли его и назвали царем.

XIII. Когда Антигон, сын Деметрия, узнал об этом, он попытался переправиться в Македонию с пехотой и флотом, спеша предупредить Птолемея. Птолемей же двинулся против него и со своей стороны выстроил войско, обладая кораблями Лисимаха. (2) Среди них были, между прочим, и присланные из Гераклеи — и гексеры, и пентеры, и невооруженные. Была и одна октера, называвшаяся леонтофорой и приводившая в изумление величиной и красотой. На ней в каждом ряду гребли по сто человек, так что на каждой стороне было по восьмисот человек, а на обеих — тысяча шестьсот. На палубе же находились тысяча двести воинов и двое кормчих. (3) Когда произошло столкновение, Птолемей одержал верх и обратил в бегство флот Антигона, причем мужественнее других сражались корабли, которые были из Гераклеотиды; из самих гераклейских кораблей первенство получила октера-леонтофора. Проведя столь скверно морское сражение. Антигон отступил в Беотию. Птолемей же перешел в Македонию и упрочил свою власть.

XIV. Тотчас же вслед за тем, проявляя грубость своей натуры, он женится на своей сестре Арсиное, как это свойственно египтянам, а детей, рожденных ею от Лисимаха, убивает. После этого он и ее изгнал из царства. Много противозаконного совершил он за два года. Когда часть галатов переселялась из-за голода со своей родины и они напали на Македонию и вступили с ним в бой, он окончил жизнь достойно своей жестокости, растерзанный галатами. Ведь он был захвачен живым, когда слон, на котором он ехал, был ранен и сбросил его. Антигон же, сын Деметрия, разбитый некогда в морском сражении, после гибели Птолемея захватывает державу македонян.

XV. Сын Селевка Антиох благодаря многим войнам, хотя и с трудом и не полностью, но все же восстановил отцовское царство. Он отправляет стратега Патрокла с войском в область по сю сторону Тавра. Этот же выбирает себе в помощники Гермогена, родом аспендия, который намеревался в числе других городов напасть и на Гераклею. Но поскольку гераклеоты отправили к нему послов, он отступает от их страны и заключает договор о дружбе, а затем отправляется через Фригию в Вифинию. Застигнутый неожиданно вифинянами, он погиб со своим войском, обнаружив лично мужество в борьбе против врагов.

XVI. Так как Антиох решил вследствие этого выступить против вифинян, царь их Никомед отправляет в Гераклею послов, ища союза, и добивается успеха, пообещав отплатить им при подобных критических обстоятельствах[762]. В это же время гераклеоты вернули себе Киер, Тиос и Типидскую землю, истративши на это много денег. Между тем Амастрию (ибо и она была утеряна вместо с другими городами) не удалось возвратить ни войной, ни деньгами, ни силой, так как владевший ею Эвмен предпочел передать ее Ариобарзану, сыну Митридата, даром, чем гераклеотам за деньги, вследствие неразумного гнева против них.

XVII. В то же самое время гераклеотов заняла война с Зипойтом Вифином, который владел Типийской Фракией. В этой войне пали многие из гераклеотов, мужественно сражаясь. Зипойт, уже обладавший победой, после того как к гераклеотам подошли союзные силы, опозорил победу бегством. А те, которых только что одолевали, спокойно забрали и сожгли убитых, а затем, сделавшись господами всего, из-за чего шла война, и принеся кости погибших в город, торжественно похоронили их в склепе героев[763].

XVIII. В это же время начинается война между Антиохом, сыном Селевка, и Антигоном, сыном Деметрия. С обеих сторон были выставлены громадные войска, и шла она продолжительное время. С последним из названных противников в союзе был царь Вифинии Никомед, с Антиохом же многие другие. Еще не столкнувшись с Антигоном, Антиох предпринимает войну против Никомеда. Никомед отовсюду собирает силы. Отправив послов к гераклеотам для заключения союза он берет себе у них в помощь тринадцать триер. И их и остальной флот он противопоставляет флоту Антиоха. В течение некоторого времени простояв друг против друга, ни тот, ни другой не начали битвы, но разошлись, ничего не совершив.

XIX. Когда галаты подошли к Византию и опустошили большую часть этой страны, ослабленные войной жители Византия посылают к союзникам, умоляя о помощи. И все, кто был в силах, доставили помощь. Доставили и жители Гераклеи четыре тысячи золотых (столько ведь просило посольство). (2) Немного спустя Никомед задумывает переправить через пролив на договорных условиях галатов которые совершили нападение на область византийцев, многократно пытались переправиться в Азию и столько же раз терпели неудачи, не выдерживая отпора византийцев. Условия договора были следующие: Никомеду и его потомкам всегда быть дружески расположенными к варварам, а без воли Никомеда никто из них не должен вступать в союз с кем бы то ни было, кто пошлет к ним послов, но быть друзьями его друзьям и врагами его недругам: быть в союзе с византийцами, если в этом окажется необходимость, а также с тианийнами, гераклеотами, калхедонцами, киерянами и некоторыми другими, которые управляют какими-либо народами. (3) На этих условиях Никомед переводит в Азию массу галатов. У тех у власти находились семьдесят числом наиболее знаменитых, а из этих самых избранными и главнейшими были Леоннорий и Лутурий[764]. (4) Сначала считали, что этот переход галатов в Азию принесет зло ее жителям. Исход дела показал, что этому предприятию суждено было принести им пользу. Ибо в то время, как цари, старались уничтожить демократию в городах, варвары еще более усиливали ее, противостоя нападающим. (5) Никомед сперва вооружил варваров против вифинов, в то время как союзниками его были и жители Гераклеи. Он овладел страной и истребил ее жителей, а галаты разделили между собой остальную добычу. Пройдя обширную страну, они опять вернулись назад и из захваченной ими земли отрезали то, что называется теперь Галатией. Они разделили ее на три части, назвав жителей одной из этих частей трогмами, другой — толостобогиями, третьей же — тектосагами. Они построили города: трогмы — Анкиру, толостобогии — Табию, тектосаги — Иисинунт.

XX. Никомед, достигши блестящего благополучия, воздвиг напротив Астана город, назвав его своим именем[765]. Астак же основали выходцы из Мегар в начале 17-й олимпиады. Согласно оракулу, город был назван Астаком по имени некого Астана, человека знатного и благоразумного, родом из тех, кого в Фивах называли Спартами и Гегенами. Город часто подвергался набегам со стороны соседей и много воевал. Когда после мегарцев в него выполи колонию афиняне, город освободился от несчастий и пребывал в большой славе и силе. В то время у вифинов находился у власти Дидалс. (2) После его смерти правит Ботир, живший 75 лет. Ему наследует его сын Бас, который одолел Калу, стратега Александра, хотя тот был хорошо подготовлен к битве, и подготовил то, что македоняне отказались от Вифинии. Жил он 71 год, из которых царствовал 50. (3) Его сын и наследник власти Зипойт прославился в войнах; одного из стратегов Лисимаха он убил, а другого далеко отогнал от родного царства. Побеждал он и самого Лисимаха и Аптиоха, сына Селевка, царствовавшего над Азией и македонянами. Близ горы Липера он основывает город, названный по его имени. Прожил он семьдесят шесть лет, обладая властью из них сорок восемь. Он оставляет четырех детей. Ему наследует старший из детей Никомед, который был для своих братьев не братом, но палачом. Он также, конечно, укрепил царство вифинов, больше всего тем, что помог галатам переселиться в Азию. Как уже сказано, он построил город, носящий его имя[766].

XXI. Немного спустя вспыхнула война у византийцев с калатианами (это были колонисты гераклеотов) и истрианами из-за эмпория Томы, который находился по соседству с калатианами[767]. Калатианы замышляли утвердить здесь свою монополию. Итак, и то и другие послали к гераклеотам за помощью; те же не послали военной помощи ни той, ни другой стороне, но отправили к обеим сторонам посредников в целях примирения; однако их старания не привели тогда к желанному результату. Претерпев многое от врагов, жители Калатиды впоследствии пришли к миру, но после этого несчастья почти никогда уже не могли восстановить свои силы.

XXII. Очень скоро после этого царь вифинов Никомед, умирая, записывает наследниками детей от второй жены, так как сын, родившийся у него от первого брака, Зеил бежал к царю армениев, спасаясь от козней мачехи Этадзеты, дети которой еще были малы. Опекунами наследников он назначает Птолемея, Антиоха, демос византийцев, а также демос гераклеотов и кианов. (2) Между тем Зеил с войском, пополнивши его толостобогиями из галатов, приходит в отцовское царство. Стараясь спасти власть для малолетних детей царя, вифины выдают мать их замуж за брата Никомеда, а сами, взяв войско названных выше опекунов, защищаются от Зеила. После многих битв и перемен счастья обе стороны, наконец, пришли к миру. В этих сражениях гераклеоты отличались и достигли выгод по договорам. Поэтому галаты совершили набег на Гераклею до реки Каллета, как на враждебную страну, и, захватив большую добычу, вернулись домой[768].

XXIII. Когда Антиох воевал с византийцами, гераклеоты помогали им сорока триерами. Они достигли того, что война не пошла дальше угроз.

XXIV. Случилось так, что немного спустя ушел от людей Ариобарзан, оставив сына Митридата[769] и будучи во вражде с галатами. По этой причине они, презирая отрока, вредили его царству. Когда жители его оказывались в нужде, они получали помощь от жителей Гераклеи, посылавших хлеб в Амис, благодаря чему людям Митридата легко было прокормиться и преодолеть нужду[770]. Поэтому галаты снова послали войско на Гераклеотиду и совершали набеги на нее до тех пор, пока гераклеоты не отправили к ним послов. Главой посольства был историк Нимфид, который, удовлетворив войско варваров в целом суммой в пять тысяч золотых и вождей отдельно двумястами каждого, добился того, что они ушли из страны.

XXV. Птолемей, царь Египта, достигнув вершины благополучия, склонял блистательнейшими дарами города на свою сторону. И гераклеотам он послал пятьсот артаб пшеницы и построил у них на акрополе храм Геракла из проконнесского камня[771].

(2) Дойдя до этого, писатель делает экскурс относительно державы римлян: откуда они пошли родом, каким образом заселили здешние места Италии, а также все, что произошло и было совершено до основания Рима, упоминая и правивших ими, и с кем они боролись в войнах, и установление царской власти, и переход от монархии к консулам, и как римляне были побеждены галатами и город едва не был взят, если бы Камилл, придя на помощь, не спас город; (3) и как Александру, перешедшему в Азию и написавшему им письмо, в котором он предлагал им или победить, если они могут властвовать, или подчиняться более могущественным, римляне послали золотой венок, весивший много талантов; и как они воевали против тарантийцев и Пирра, бывшего их союзником, и, кое-что претерпев, а кое в чем повредив врагам, тарантийцев покорили, а Пирра изгнали из пределов Италии; (4) и все, что было совершено римлянами против карфагенян и Ганнибала, и все успехи в войнах против иберов и других полководцев и Сципиона, и как последний, избранный иберами царем, не принял царской власти; и как, встретив сильное сопротивление, Ганнибал вынужден был бежать; и как римляне переправились за Ионийский залив; и как Персей, сын Филиппа, унаследовав царство македонян и, нарушив по молодости договоры, бывшие у римлян с его отцом, вынужден был воевать с ними, в результате чего Павел воздвиг за победу над ним трофей; и как они, победив в двух битвах Антиоха, царя Сирии, Коммагены и Иудеи, изгнали его из Европы. Это вот относительно Римской державы до сих пор излагает писатель.

XXVI. Вернувшись же к предмету повествования, он описывает, как гераклеоты, отправившиеся посольством к стратегам римлян, переправившимся в Азию, были хорошо приняты и получили письмо, которое послал Публий Эмилий и в котором он заверял их в дружественном отношении к ним сената, а также, что и «остальных делах они не будут лишены ни опеки, ни заботы, когда им что-либо понадобится. Впоследствии они отправляли посольство, чтобы подтвердить свою дружбу, о которой было соглашение, и к Корнелию Сципиону, который приобрел для римлян Ливию. (2) Затем снова отправляли к нему послов, стремясь расположить римлян к царю Антиоху; а к последнему написали псефисму, убеждая его прекратить вражду с римлянами. Отвечая гераклеотам, Корнелий Сципион пишет так: «Сципион, стратег-проконсул римлян, буле и демосу гераклеотов — привет». В этом письме он подтвердил расположение к ним и сообщил, каким образом римляне выиграли битву с Антиохом. То же самое, что и Луций, ответил гераклеотам, приславшим послов, Публий Корнелий Сципион, брат его и стратег флота. (3) Немного спустя Антиох снова вступил в битву с римлянами и, будучи побежден силой, по договору прекратил вражду; этот договор отнял у него всю Азию, лишил его слонов и флота. У него во власти остались Коммагена и Иудея. (4) Подобным же образом город гераклеотов отправлял послов к высланным римлянами преемникам названных выше стратегов и пользовался прежними благосклонностью и расположением. Наконец, возник договор между римлянами и гераклеотами, согласно которому они становились между собой не только друзьями, но и союзниками, против кого и за кого обе стороны сочтут нужным. Текст этого договора, совершенно одинаковый, написан на двух медных досках. Из них одна хранится у римлян в храме Дия на Капитолии, другая же — в Гераклее, опять-таки в храме Дия[772].

ИЗ XV КНИГИ

XXVII. Изложив это в XIII и XIV книгах истории, переходя к XV, писатель рассказывает, как царь вифинов Прусия, будучи чрезвычайно предприимчив и многое совершив, вместе с другими подчинил себе в результате войны и город Киер, принадлежавший гераклеотам, назвав его вместо Киера Прусиадой[773]. Взял он и Тиос, также подвластный им, так что охватил Гераклею своими владениями от моря до моря. (2) Затем он крепко осадил и ее и многих из осажденных убил. Город был бы уже близок от того, чтобы быть взятым, если бы Прусия не был ранен в голень камнем, брошенным кем-то из тех, кто находился на зубцах стен в то время, когда он взбирался по лестнице. Это несчастье заставило царя снять осаду. С трудом он возвратился домой, несомый, раненый, вифинами на носилках. После этого он прожил немного лет и окончил жизнь, будучи хромым на деле и называемый таковым[774].

XXVIII. Жившие близ Понта галаты в то время, когда римляне еще не переправились в Азию, имея желание овладеть выходом к морю, пытались сперва захватить Гераклею, считая, что это не составит для них труда; ведь она многое утеряла из своей прежней мощи и пришла в пренебрежение у своих соседей. Варвары напали на нее всеми своими силами, но она, озаботившись о союзниках, приготовилась, насколько позволял момент. (2) Итак она была осаждена. Шло время, и у галатов оказался недостаток в необходимом. Ведь муж-галат умеет вести войну лишь по настроению, а не с помощью необходимых приготовлений. Когда они [т. е. галаты] оставили свой лагерь для сбора продовольствия, те [т. е. гераклеоты] выбежали из города и, неожиданно напавши на лагерь, взяли его и многих убили. Они [т. е. гераклеоты] захватили без труда всех тех, которые разбрелись по стране в поисках продовольствия, так что даже третья часть галатского войска не вернулась в Галатию. На основании случившегося граждане возымели надежды возвратиться к прежнему счастью и славе.

XXIX. Гераклеоты оказали военную помощь римлянам против марсов, пилигнов и маррукинов (народы же эти живут за Ливией, рядом с Гадейрами) двумя триерами-катафрактами. И, завершив счастливо войну вместе с союзниками и удостоенные многих наград, эти триеры на одиннадцатый год возвратились в отечество[775].

XXX. После этого началась тяжелая война с римлянами у Митридата, царя Понта, очевидной причиной которой было владение Каппадокией[776]. Митридат покорил ее, хитростью заманив и собственноручно убив своего племянника Арата после клятв жить с ним в мире. Мальчик же Арат был рожден Ариаратом от сестры Митридата. (2) Митридат с детства был кровожаднейшим из людей. Захватив власть тринадцатилетним, он вскоре, бросив в тюрьму свою мать, оставленную ему отцом соправительницей царства, убил ее насилием и продолжительностью заключения. Он убил также своего брата. Путем войны он подчинил себе царей вокруг Фасиса вплоть до областей за Кавказом и таким образом возвеличил свою власть и чрезвычайно возгордился[777]. Благодаря этому римляне стали особенно подозрительно относиться к его замыслам и постановили, чтобы он возвратил царям скифов отцовские владения. (3) Царь скромно внимал приказаниям, а между тем привлек в союз и парфян, и медов, и Тиграна Арменийского, и скифских царей, и иберского[778]. Он сделал так, что возникли и другие причины войны. Находящийся в Риме сенат утвердил царем Вифинии Никомеда, сына Никомеда и Нисы, а Митридат противопоставил Никомеду Сократа, по прозвищу Хреста. Однако против воли Митридата возымело силу решение римлян[779].

XXXI. Позднее в Римской республике вспыхнули раздоры между Суллой и Марием. Митридат передал стратегу Архелаю сорок тысяч пехоты и десять тысяч конницы, приказав ему предпринять поход против вифинов. Из завязавшегося сражения выходит победителем Архелай, а Никомед бежит с немногими приближенными. Митридат узнал об этом, и, когда к нему пришли союзные войска, он, двинувшись из равнины близ Амасии, пошел через Пафлагонию, ведя стопятидесятитысячное войско[780]. (2) Маний же, когда сражавшиеся под его командой солдаты Никомеда рассеялись при одном известии о Митридате, выступает с немногими римлянами против Менофана, стратега Митридата, и, разбитый, бежит, бросив все силы. (3) Вторгшись безнаказанно в Вифинию, Митридат без боя захватил города и страну. Из остальных городов Азии одни он захватил, другие сами перешли на сторону царя. И сразу произошло изменение обстановки. Только родийцы остались в дружбе с римлянами. Поэтому Митридат начинает против них войну на суше и на море. Однако родийцы обладали превосходством, так что в морском сражении Митридат сам едва не оказался взятым в плен[781]. После этого Митридат, поняв, что рассеянные по городам римляне служат помехой его замыслам, предписывает всем полисам, чтобы в один и тот же день были убиты все живущие там римляне. И многие, повиновавшиеся ему, совершили такое убийство, что в один и тот же день восемьдесят тысяч человек нашли гибель от меча[782].

XXXII. Когда же Эретрия и Халкида, а затем и вся Эвбея перешли к Митридату[783], когда присоединились к нему и другие города и даже лакедемоняне были побеждены, римляне отправили против него Суллу, послав с ним надлежащее войско. Прибыв на место военных действий, он склонил часть городов к отпадению, а остальными овладел силой, обратив сражением в бегство немалое войско понтийцев[784]. Он взял и Афины, и город был бы разрушен до основания, если бы сенат римлян не задержал поспешно намерения Суллы. (2) После многократных схваток, в которых одерживали верх понтийцы, после того, как сменялись успехи сражавшихся, у царских войск оказалась нужда в продовольствии, потому что они беззаботно относились к этому и не умели правильно распределять продовольствие. Они впали бы в крайнюю нужду, если бы Таксилл не взял Амфиполя, вследствие чего Македония перешла к нему. Оттуда он доставил большое количество необходимого. (3) Соединив войска, он и Архелай имели войско в количестве более шестидесяти тысяч человек[785]. Они расположили свой лагерь в Фокидской земле, выйдя навстречу Сулле. Тот же, соединившись с Луцием Гортенсием, ведшим из Италии свыше шести тысяч, всегда располагался лагерем на постоянном расстоянии от него[786]. Когда воины Архелая неорганизованно отправились на сбор продовольствия, Сулла неожиданно атакует вражеский лагерь. Наиболее сильных из захваченных он тотчас убивает, а тех, со стороны которых он не боялся нападения, ставит вокруг этого места и приказывает зажечь огни, чтобы у возвращающихся с фуражировки не было никакого сомнения относительно совершившегося. И все произошло, как было определено; таким образом воины Суллы одержали блестящую победу[787].

XXXIII. Митридат, обвинив хиосцев в том, что они являются союзниками родийцев, высылает против них Дорилая, который хотя и с большим трудом, взял город[788]. Он разделил землю среди понтийнев, погрузил граждан на корабли и послал их в Понт[789]. (2) Гераклеоты же, поскольку они были в дружбе с хиосцами, напали на понтийские корабли, которые везли пленных, при прохождении их мимо их города. Корабли не оказали сопротивления (ведь у них было недостаточно сил), и те отвели их в свой город. Приняв хиосцев, они тогда щедро снабдили их всем необходимым и впоследствии возвратили на родину богато одаренных.

XXXIV. Между тем сенат отправляет на войну с Митридатом Флакка Валерия и Фимбрию, предписав им действовать в войне совместно с Суллой, если тот окажется в согласии с сенатом; если же нет, то с ним первым вступить в борьбу[790]. Тот же сначала прошел через различные несчастья (ведь он претерпел и голод и поражения в битвах), однако больше имел успех. Переправившись через пределы византийцев в Вифинию, а оттуда перейдя к Никее, он остановился на пути. Так же переправился и Фимбрия вместе со своими. (2) Флакк чувствовал досаду оттого, что Фимбрию, поскольку он командовал человечно, масса более любила, он ругал его и наиболее славных из его воинов. Двое из них, более других воспылав гневом, убили его[791]. Сенат из-за этого негодовал на Фимбрию. Однако, скрыв свое негодование, он хлопотал об избрании его в консулы. Тот же, став предводителем всех сил, одни из полисов привлекает на свою сторону с их согласия, другие же подчиняет силой. Сын Митридата, имея с собой Таксилла, Диофанта и Менандра, лучших стратегов, и ведя большое войско, кинулся навстречу Фимбрии[792]. (3) Вначале побеждали: варвары. Фимбрия намеревался хитростью восполнить потери, понесенные в сражениях (вражеское войско имело превосходство в численности). Когда оба войска сражавшихся достигли какой-то реки, так что она оказалась посредине между ними, полководец римлян около рассвета, когда шел дождь, неожиданно переправился через поток и напал на врагов, объятых сном в палатках. Он перебил их прежде, чем они заметили нападение, и лишь немногие из офицеров и всадники избежали гибели. Среди них был также Митридат, сын Митридата, он спасается в Пергам к отцу Митридату вместе с теми, которые бежали с ним. Когда, таким образом, с царскими войсками произошло это ужасное и выдающееся несчастье, большинство из городов перешло на сторону римлян.

XXXV. Когда Марий вернулся из изгнания, Сулла боялся (поскольку он принадлежал к противной партии), как бы ему не пришлось поплатиться за насилие над ним подобным же изгнанием[793]. Он отправил посольство к Митридату, предложив ему условия мира с римлянами. А тот, будучи доволен этими условиями и домогаясь встречи для заключения договора, сам охотно отправился в путь[794]. (2) И когда оба достигли среднего пункта между своими силами, Дардан предоставляет им свое гостеприимство для ведения переговоров. Удалив спутников, они заключили соглашение. Условия были следующие: Митридат уступает римлянам Азию; вифины и Каппадокия должны управляться своими наследственными царями; за Митридатом закрепляется царство всего Понта. Он же должен выставить особо Сулле восемьдесят триер и выдать три тысячи талантов для возвращения его в Рим[795]; римляне же не должны чинить никакого вреда городам за то, что те отложились к Митридату[796]. (3) Однако это последнее произошло не по соглашению; ведь впоследствии римляне поработили многие из этих городов. Таким образом, Сулла с честью возвратился в Италию, и Марий тотчас покинул город. А Митридат возвратился домой и взял в свои руки многие из народов, которые отложились от него вследствие постигших его неудач.

XXXVI. Сенат отправляет военачальником Мурену[797]. Митридат шлет к нему послов, предъявляя ему договор с Суллой и одновременно прося его утвердить. Но тот не принял посольства (а ведь послы, будучи эллинами по происхождению и философами по образу жизни, больше порицали, чем одобряли Митридата) и двинулся против Митридата; он утвердил власть Ариобарзана над Каппадокией, а на подступах к царству Митридата основал город Экинею (Εκίνειαν)[798]. (2) В этих обстоятельствах и Мурена и Митридат отправляют послов к гераклеотам, призывая их каждый в свою очередь к союзу против другого. Но, в то время, как им представлялась страшной сила римлян, они боялись и соседства Митридата. Поэтому они отвечают прибывшим к ним послам, что при стольких разразившихся войнах можно едва лишь сохранить свою землю, не то что помогать другим[799]. (3) Многие советовали Мурене двинуться к Синопе и повести войну за царскую резиденцию, так как если бы он взял се, то легко овладел бы и остальным. Митридат, поручив ее значительному гарнизону, сам принялся за ведение войны. В первых стычках войска царя побеждали. Затем успех в битвах стал почти равным, и, наконец, воинственный пыл врагов взаимно ослабел под влиянием битв. Поэтому Митридат отправился в области вокруг Фасиса и Кавказа, а Мурена отступил в Азию и каждый занялся своими делами[800].

XXXVII. Вскоре после этого Сулла умирает в Риме; сенат посылает в Вифинию Аврелия Котту, а в Азию Луция Лукулла с поручением вести войну с Митридатом[801]. А Митридат подготовлял новое многочисленное войско. У него было 400 триер и большое число меньших кораблей — пептекоптер и керкур[802]. Дав войско Диофанту, сыну Митара, он посылает его в Каппадокию расставить по городам гарнизоны; если же Лукулл придет в Понт, встретить его и помешать дальнейшему его продвижению. (2) Сам же он вел с собой сто пятьдесят тысяч пешего войска, двенадцать тысяч конницы; у него имелось 120 серпоносных колесниц и не было недостатка во множестве всякого рода машин[803]. Царь быстро прошел через Тимонитскую Пафлагонию в Галатию и на девятый день достиг Вифинии[804]. Между тем Лукулл приказывает Котте пристать со всем флотом в гавани калхедонцев[805].

XXXVIII. Флот Митридата проплывал мимо Гераклеи. Она его не приняла, но предоставила просимое продовольствие. Как это обычно бывает, когда встреча произошла, Архелай, стратег флота, захватил двух знатных мужей из Гераклеи — Силена и Сатира и не отпускал их до тех пор, пока не убедил помочь ему в войне с римлянами пятью триерам. (2) И когда это было исполнено, гераклейский народ (как и замыслил Архелай) приобрел себе вражду римлян. Когда в других городах были учреждены римлянами откупа, по указанной выше причине и Гераклея подверглась общей участи. (3) В город пришли откупщики и против обычая политии стали требовать денег, чем повергли граждан в уныние, так как те сочли, что это — начало рабства. Последние, отправивши посольство к сенату с требованием отмены откупов, по призыву кого-то из храбрейших в городе тайно напали на откупщиков, так что об их гибели никто не узнал[806].

XXXIX[807]. В то время как у города Калхедона произошла морская битва между римлянами и понтийцами, сошлись на битву друг с другом и сухопутные силы царские и римские (одними командовал Котта, другими — Митридат). В этом сражении бастерны обращают в бегство пехоту италов и учиняют великую резню среди них. (2) Так же случилось и во флоте, и, таким образом, в один день и земля и море были опозорены трупами римлян. В морском сражении их пало восемь тысяч, четыре тысячи пятьсот были взяты в плен; из пешего войска италов пало пять тысяч триста. Из Митридатовых воинов пало около тридцати бастернов, а из остальной массы — семьсот человек[808]. (3) Так Митридатова удача поработила дух всех. Но Лукулл, расположившийся лагерем у реки Сангария, узнав о несчастье, поднимал речами павших духом воинов.

XL[809]. Когда же Митридат обратил свои гордые помыслы на Кизик и решил осадить город, Лукулл, преследуя его и завязав бой, побеждает в битве понтийцев, очень скоро более десяти тысяч их были убиты, а тридцать тысяч взяты в плен[810]. Войско фимбрианцев, находясь под подозрением, поскольку командиры из-за их поступка в отношении Флакка до сих пор не доверял и им, тайно послало к Митридату с обещанием перейти на его сторону[811]. (2) Последний, восхищенный неожиданной удачей, как только спустилась ночь, посылает к ним Архелая, чтобы тот утвердил условия перехода и привел перебежчиков. Но когда Архелай пришел к ним, фимбрианцы захватили сто, а тех, кто был с ним, убили. (3) В дополнение к этому несчастью царя его войско поражает голод и многие гибнут[812]. Претерпевая, кроме того, многочисленные несчастья, царь между тем не прекращал осады Кизика; однако вскоре, многое испытав и совершив, он отошел, оставив город невзятым. Поставив во главе пехоты Гермея и Мария, которые имели более тридцати тысяч войска, он сам решил возвратиться домой морем[813]. (4) Однако при посадке его на триеры произошло множество различных неприятностей. Желающие сесть на них привешивались к ним, а из кораблей одни уже были переполнены, другие же должны были вот-вот наполниться. Из-за множества людей одни корабли затонули, а другие перевернулись. (5) Заметив это, кизикцы устремились на лагерь понтийцев и убили оставленных там больных, а помимо того, разграбили все, что было оставлено в лагере. Лукулл же, преследуя до реки Айсепа пехоту, неожиданно нападает на нее и производит большое кровопролитие среди врагов[814]. Оправившись, насколько это было возможно, Митридат осадил Пейринф, но, претерпев неудачу и здесь, переправился в Вифинию.

XLI. После того, как пришел Барба, приведя значительное количество италиков, а сверх того, и Триарий, полководец римлян, передвинувшись, осадил Апамею, апамейцы, насколько могли, сопротивлялись, но напоследок, открыв ворота, впустили осаждавших[815]. Войско римлян взяло также город Прусу. Он расположен у подножья Азиатского Олимпа. (2) Оттуда Триарий переходит с войском в приморскую Прусиаду. Она в древности называлась Киером[816]. Говорят, что сюда приставал «Арго», здесь произошли исчезновение Гила и блуждания Геракла в поисках его и многое другое такого же рода. Прусийцы легко приняли подошедшего, изгнав понтийцев. (3) Оттуда он переходит в Никею, охраняемую митридатовым гарнизоном. Понимая, что жители Никеи склоняются в сторону римлян, понтийцы ночью ушли к Митридату в Никомедию, и римляне без труда овладели городом (4). Сам же город Никея ведет свое название от наяды-нимфы, имевшей имя Никея[817]. Город основали никейцы, воевавшие вместе с Александром и после его смерти в поисках отечества заложившие и населившие его. Рассказывают, что наяда Никея произошла от правившего в этой местности Сангария и Кибелы. Стремясь более к девственности, чем к браку, она проводила жизнь в горах на охоте. (5) Ее полюбил, но безуспешно, Дионис. Испытав неудачу, тот попытался исполнить свое желание с помощью хитрости. Итак, тот источник, из которого Никея привыкла пить, когда бывала утомлена охотой, он наполняет вместо воды вином. Та же, ничего не подозревая и напившись, как обычно, насыщается коварной жидкостью и покоряется, хотя и невольно, желаниям влюбленного. Когда она, опьянев, уснула, Дионис соединяется с ней. Он имел от нее детей — Сатира и других. (6) Никейцы, которые основали и заселили город, имели родиной Никею, соседнюю с Фокидой. Так как они часто враждовали с последней из-за этого самого города, они позднее лишились отечества, так как жители Фокиды приложили много стараний к тому, чтобы разрушить и уничтожить его. Так вот Никея была названа и построена и присоединилась к римлянам.

XLII. Митридат находился в Никомедии. Котта, желая вернуть что-нибудь из ранее утерянного, перешел от Халкедона, где он потерпел поражение, к Никомедии и расположился лагерем в 150 стадиях от города, готовясь к решительному сражению. Триарий по собственной воле с большой поспешностью следует за Коттой, и, когда Митридат заперся в городе, римское войско стало готовиться осадить его с обоих сторон. (2) Когда же царь узнал, что в двух морских сражениях, одном у Тенедоса, другом — в Эгейском море, понтийцы оказались разбитыми Лукуллом, он счел, что не в состоянии бороться с настоящими силами римлян, и отплыл с флотом в Понт. Застигнутый суровой зимой, он теряет некоторые триеры, а сам с большинством кораблей удалился к реке Гипию. (3) Здесь царь перезимовал и узнал, что Ламах гераклеот, с которым он был связан старинной дружбой, правит государством. Многими обещаниями он привлек его, чтобы тот приготовил ему прием в городе; посылал он и деньги. (4) Тот исполнил просьбу царя и, приготовив за городом роскошное пиршество для граждан и приказавши не закрывать под этим предлогом городские ворота, он напоил народ допьяна, по уговору предварительно тайно приготовив все к тому, чтобы Митридат явился в тот же самый день. Итак, город оказывается в руках Митридата, в то время как гераклеоты даже не подозревали о его приходе. (5) На следующий день, созвав народ, царь заискивал у него дружественными речами и уговаривал сохранить благосклонность к нему. Он оставил в городе четыре тысячи человек гарнизона и фрурарха Коннакорика под предлогом того, что, если римляне вздумают напасть, они будут защищать город и охранять живущих в нем. Распределив затем среди жителей города, а особенно среди магистратов деньги, он отплыл в Синопу[818].

XLIII. Лукулл, Котта и Триарий, стратеги-автократоры римлян, соединившись около Никомедии, стремились вторгнуться в Понт. Когда же им возвестили о взятии Гераклеи, предательство же еще не было известно, они сочли, что отпадение было вызвано желанием всего города. Было решено, что Лукулл пойдет с главными силами через внутренние области в Каппадокию против Митридата и всего его царства, Котта — против Гераклеи, а Триарий, собрав флот в Геллеспонте и Пропонтиде, будет перехватывать на возвратном пути митридатовы корабли, посланные на Крит и в Иберию. (2) Митридат узнал обо всем этом и готовился. Он отправил посольства к царям скифов, к парфянину и к своему зятю Тиграну Арменийскому[819]. Но все остальные отказали, и лишь Тигран из-за частых просьб дочери Митридата обещал помочь союзнику. Против Лукулла Митридат послал различных стратегов. Когда произошло сражение, счастье было переменным, в большинстве, однако, преуспевали римляне. (3)Царь пал духом. Он собрал сорок тысяч пехоты и восемь тысяч конницы в добавление к посланным ранее и отправил Диофанта и Таксилла. Когда те подошли к опередившим их частям, враги сначала почти беспрерывным обстрелом испытывали силы друг друга. Затем произошли два сражения конницы, в одном из которых победили римляне, а в другом — понтийцы. (4) И пока война велась таким образом, Лукулл высылает в Каппадокию людей, чтобы они доставили оттуда провиант. Таксилл и Диофант узнают об этом и высылают четыре тысячи пехотинцев и две тысячи всадников, чтобы те устроили засады и отняли у возвращающихся провиант. В происшедшей схватке победили римляне. Лукулл послал помощь своим, и бегство варваров стало открытым. (5) Идя по стопам бегущих врагов, войско римлян вышло к лагерю Диофанта и Таксилла. Там началось сильное сражение, понтийцы сопротивлялись недолго. Едва стратеги первыми отступили, все войско дрогнуло. Стратеги сами пришли к Митридату с вестью о поражении; погибло тогда огромное количество варваров.

XLIV[820]. Таким образом, судьба Митридата явно склонилась к несчастью — жены царские были умерщвлены[821], а самому царю пришлось тайно от подданных бежать из Кабейр, где он находился. Он оказался бы в плену во время бегства, поскольку его преследовали галаты (хотя они и не знали бегущего в лицо), если бы, встретив мула, нагруженного золотом и серебром из Митридатовых сокровищ, они не задержались за их грабежом. А сам он ускользает в Армению.

XLV. Лукулл выслал против Митридата полководцем Марка Помпея, а сам со всем войском пошел в Кабейры и, осадив город, принудил варваров сдаться по договору и овладел стенами[822]. (2) Отсюда он перешел к Амисе и уговаривал речами жителей сдаться римлянам. Когда он не убедил их оставив ее, он перенес осаду на Эвпаторию[823]. Он притворился, что осаждает ее небрежно, чтобы вызвать и врагов на такую же небрежность, а сам был готов в то же время внезапно возбудить в своих воинах воинственный пыл. (3) Это и произошло, и таким образом, благодаря хитрости, город был взят; в то время, как стража, ни о чем подобном не догадываясь, вела себя беззаботно, он приказал воинам взять лестницы и поручил им по лестницам взобраться на степы. Эвпатория таким образом была взята и тотчас же разрушена. Вскоре была взята Амиса благодаря тому, что враги опять-таки по лестницам взобрались на ее стены. Вначале происходило огромное убийство граждан, но потом Лукулл прекратил избиение и возвратил город и область тем, кто успел спастись, и обращался с ними милостиво.

XLVI. Придя к зятю и желая побеседовать с ним, Митридат, однако, не достигнул этого, но получил от него личную охрану[824] и в остальном пользовался гостеприимством. (2) Лукулл отправил к Тиграну послом Аппия Клодия, требуя выдачи Митридата. Тот же не выдал, заявивши, что он остерегается порицания от всех людей, если предаст отца своей жены. Он, конечно, сам знает, насколько плох Митридат, однако стыдится родни. (3) Он пишет Лукуллу письмо, содержащее сказанные слова, которое раздражило последнего; ведь он не назвал его императором, упрекая за то, что тот не приветствовал его в письмах царем царей[825]. Здесь кончается пятнадцатая книга «Истории».

ИЗ XVI КНИГИ

XLVII[826]. Следующая книга «Истории» содержит вот что. Взяв римские войска, Котта двинулся против Гераклеи. Сначала он привел свое войско в Прусиаду (Прусиада же прежде называлась от протекающей мимо нее реки Киером, но царь Вифинии, отняв этот город у гераклеотов, переименовал его по своему имени). Оттуда он спустился к Понтийскому морю и, пройдя приморскую область, расположил свое войско вокруг стен, идущих вниз с вершины горы[827]. (2) Гераклеоты полагались на укрепленность места[828] и, когда Котта стеснил город осадой, сражались вместе с гарнизоном. Из римского войска многие были убиты, а среди гераклеотов оказалось много раненных метательными орудиями. Поэтому Котта отозвал войско от штурма стен и, разбивши лагерь несколько дальше, обратил все внимание на закрытие для осажденных всех необходимых выходов. Жители города испытывали недостаток в необходимом продовольствии и отправили посольство к своим колонистам (πρεσβεία προς τούς άποίκους έξεπέμπετο), прося продовольственной помощи путем продажи. Послы были хорошо приняты[829].

XLVIII. Незадолго перед тем Триарий, командовавший римским флотом, напал из Никомедии на понтийские триеры, которые, как указывалось выше, были посланы на Крит и в Иберию[830]. Зная, что остальные ушли в Понт (ибо многие из них пришли в негодность и из-за зимы, и, отчасти, из-за морских сражений), он нападает на них, завязывает битву у Тенедоса. У него было семьдесят триер, в то время как понтийцы привели немного меньше восьмидесяти. (2) Когда началась битва, царские корабли сначала выдерживали натиск неприятеля, но затем произошло жестокое поражение их. Таким образом, весь Митридатов флот, который выплыл вместо с ним в Азию, был захвачен.

XLIX. Котта стоял лагерем у Гераклеи, он не осаждал ее пока еще всем войском, но подводил к стенам по частям некоторых из римлян, бросая вперед главным образом вифинов. Поскольку в его войске быт много раненых и убитых, он вознамерился применить машины, из которых осажденным казалась наиболее ужасной черепаха. (2) Соединяв все свои силы, он подвел их к одной башне, которую, казалось, легко можно было разрушить. Когда же после первого и второго ударов башня не только против ожидания продолжала держаться, но у тарана от основного ствола отломилась головная часть, дух гераклеотов поднялся. Котту же это несчастье потрясло, он испугался, что ему никогда не удастся взять город. (3) На следующий день, опять подведя машину и ничего не достигнув, он сжигает приспособление, а делавшим машину отрубает головы. Оставив у стен отряд, он с остальным войском отправился на равнину, называемую Ликейской, так как это место изобиловало всем необходимым.

Отсюда он опустошал всю местность вокруг Гераклеи, и граждане оказались в большом затруднении, (4) Поэтому они снова отправили послов к херсонесцам и феодосийцам в Скифию и к династам Боспора, прося союза (διεπρεσβεύετο γούν παλιν προς τε τούς έν Σκυθία Χερρονησίτας καί θεοδοσιανούς καί τούς περί τόν Βόσπορον δυνάστας ύπερ συμμαχίας); и посольство возвратилось с успехом. В то время, как враги теснили город, прибавились не многим меньшие внутренние потрясения. Ведь солдаты гарнизона не были довольны тем, чем жил народ, они произвели избиение граждан и заставили их снабжать их продовольствием, что было для тех нелегко. Значительно бесстыднее других солдат был начальствовавший над ними Коннакорик, который не только не препятствовал, но попустительствовал своим подчиненным в совершении насилия. (5) Опустошив всю страну, Котта снова подступает к стенам. Он видит, что его воины очень нерадивы к осаде, и, прекратив штурм, посылает за Триарием, чтобы как можно скорее тот прибыл с триерами и воспрепятствовал снабжению города с моря.

L. Итак, взявши те корабли, которые были под его командованием, и двадцать родийских кораблей, так что в общей сложности получилось сорок три корабля, Триарий переходит в Понт, сообщив Котте о времени своего прибытия. В тот же день Котта подвел войско к стенам, и стало видно прибытие кораблей Триария. Взволнованные внезапным появлением кораблей, гераклеоты вывели в море тридцать своих, не снабдив их как следует экипажем. Остальных людей они предназначили для защиты города. (2) Гераклейский флот отправился против подплывающих вражеских кораблей. Родийцы первые произвели нападение на корабли из Гераклеи (ведь известно, что по опытности и по храбрости они превосходили остальных), и сейчас же потонули три родийских и пять гераклейских кораблей. Затем вступили в бой и римляне. Испытав много и многое причинив врагу, больше же все-таки принеся вред, они разбили корабли из Гераклеи и заставили их бежать к городу, разбив четырнадцать кораблей. Корабли-победители зашли в большую гавань[831]. (3) Котта отозвал пехоту от осады. Корабли Триария по одному выходили из гавани и мешали тем, которые пытались доставить осажденным продовольствие. Город охватила великая нужда, так что цена так называемого хойника пшеницы достигла восьмидесяти аттических монет (Άττικών)[832]. (4). А сверх других бедствий чума, напавшая на них (или вследствие изменения климата, или из-за необычного рациона пищи), приносила при различных формах страданий различную гибель гражданам. В этих условиях погиб и Ламах, более мучительной и медленной смертью, чем другие. Болезнь захватила в наибольшей степени гарнизон, так что из трех тысяч погибла тысяча. От римлян не скрылось это несчастье.

LI. Коннакорик, утомленный несчастиями, решил предать город римлянам и гибелью гераклеотов обеспечить себе спасение. Ему способствовал в этом некий муж-гераклеот, ревнитель замыслов Ламаха, по имени Дамофел, ставший фрурархом в городе после гибели Ламаха. Коннакорик, правда, остерегался Котты, как человека с тяжелым характером и не внушающего доверия, но с Триарием он сговорился. Не менее быстро к ним присоединился и Дамофел. И, приняв условия, благодаря которым они надеялись обогатиться, они стали готовиться к совершению предательства. (2) Окольным путем совершаемое предателями проникало в народ. Город сбежался на экклесию и призвал фрурарха. Прославленный в народе муж Бритагор. подойдя к Коннакорику, рассказал ему, в каких обстоятельствах находятся Гораклея и что если ему покажется необходимым, то следует ради общего спасения всех вступить в переговоры с Триарием. В то время, как Бритагор сетовал таким образом на положение города, Коннакорик, встав, отрицал, что нужно заключить подобный договор; он притворялся, что, напротив, имеются большие надежды на освобождение; что ему-де известно из писем, что царь хорошо принят своим зятем Тиграном и что в недалеком будущем оттуда надо ожидать значительную помощь. (3) Такую комедию разыграл перед ними Коннакорик. Гераклеоты же, убежденные этими речами (ведь всегда выбирают то, что больше нравится), поверили в этот обман, как в истину. Зная, что теперь они обмануты, Коннакорик около полуночи спокойно посадил свое войско на триеры (ведь согласно договору с Триарием отъезд должен был произойти в безопасности и, если кто что приобрел, разрешалось увезти с собой) и сам отплыл вместе с ними. Дамофел, открыв ворота, принял ворвавшееся в город римское войско и Триария. Одни из них врываются через ворота, некоторые же перелезают через стену. (4) И только теперь гераклеоты узнали о предательстве. Одни из граждан сдавались, другие гибли. Сокровища и имущество разграблялись. Дикая жестокость обрушилась на граждан, так как римляне помнили, сколько они перенесли во время морского сражения и какие беды испытали при осаде. Они не щадили тех, кто сбегался к храмам, но убивали их и у алтарей и у статуй. (5) Поэтому из страха неизбежной смерти многие убегали из стен города и рассеивались по всей стране. Некоторые вынуждены были бежать к Котте. А тот, узнав от них о взятии города и гибели людей и о грабеже добра, воспламенился гневом и быстро пошел к городу. Вместе с ним было раздражено и войско, так как оно было не только лишено славы победы, но и у них теми же людьми были отняты все выгоды ограбления. И они бросились бы в непримиримую битву с соплеменниками и перебили бы друг друга, если бы Триарий не понял их намерения и не умолил и Котту и войско многими речами: доказав, что выгода приобретается в согласии, он воспрепятствовал междоусобной войне.

LII. Когда стало известно, что Коннакорик захватил Тиос и Амастрию, Котта сейчас же посылает Триария, чтобы тот отнял у него эти города. А сам, захватив тех, кто пришел к нему, и людей, взятых в плен, распорядился в остальном с крайней жестокостью. В поисках денег он даже не побоялся тронуть находящееся в святилищах, но сдвигал статуи и священные изображения, сколь многочисленные, столь и прекрасные в этом городе. Он взял с агоры статую Геракла и его вооружение с пирамиды, которое по роскоши, величию, стройности, изяществу и искусству, с каким оно было сделано, не уступало ничему, что хвалили (2). Там была булава, выкованная молотом, сделанная из чистого золота; на нем была надета большая львиная шкура и колчан из того же материала со стрелами и луком. Множество других прекрасных и удивительных посвящений были взяты из храмов и города и снесены на корабли. И, наконец, он приказал солдатам поджечь город, и он был зажжен во многих частях. Так был взят город, который в течение двух лет выдерживал осаду[833]. Триарий между тем прибывает в предназначенные ему города. Он дает Коннакорику (ибо тот намеревался прикрыть предательство Гераклеи взятием других городов) возможность безнаказанного отступления и, согласно договору, овладевает этими городами. Совершив все, о чем сказано, Котта посылает пехоту и конницу к Лукуллу, а союзников отпускает на родину[834]. Сам же он отплыл с флотом. Из кораблей те, которые везли добычу из этого города, одни, нагруженные сверх меры, погибли недалеко от берега, другие же, подгоняемые Апарктием, выброшены были на мель, и много из увезенного добра погибло.

LIII. Леонипп, которому вместе с Клеохаром[835] была поручена Митридатом Синопа, отчаявшись в ходе своих дел, посылает к Лукуллу относительно предательства. Клеохар и Селевк (это был стратег Митридата, равный по положению с упомянутыми выше), узнав о предательстве Леопиппа, собрав зкклесию, обвинили его. Граждане, однако, не поверили; он казался им честным. (2) Сторонники Клеохара ночью из засады убили этого человека, опасаясь расположения к нему со стороны народа. Народ был охвачен гневом. А сторонники Клеохара, получивши власть, стали править тиранически, полагая таким путем избежать справедливого суда за убийство Леониппа. (3) В то же время Цензорин, наварх римлян, везя на пятнадцати триерах лагерю римляп хлеб с Боспора, пристал близ Синопы. Сторонники Клеохара и Селевка, выйдя навстречу неприятелю на синопских триерах под командованием Селевка, вступают в сражение. Они побеждают италов и отнимают у них себе в качестве добычи купеческие корабли. (4) Друзья Клеохара возгордились этим успехом и стали еще более тиранически править городом, производя убийства граждан без суда и в остальном будучи очень жестоки. (5) Однако между Клеохаром и Селевком произошли раздоры: первый хотел продолжать войну, а Селевк предлагал уничтожить всех синопцев и предоставить город за большое вознаграждение римлянам. Но ни один из замыслов не получил осуществления, и тайно они отправляли свое имущество, нагрузив его на купеческие корабли, к Махару, сыну Митридата, который был в это время в Колхиде.

LIV. В это время Лукулл, полководец римлян, подошел тс городу и крепко осадил его. Махар, сын Митридата, отправил к Лукуллу послов о дружбе и союзе. Последний милостиво принял послов, заявив, что он будет считать крепким договор, если тот не будет отправлять продовольствие синопцам. И он не только исполнил приказанное, но даже и то, что было приготовлено послать митридатовцам, отослал Лукуллу[836]. (2) Видя это и окончательно отчаявшись, сторонники Клеохара нагрузили корабли многочисленными богатствами и, отдав город на разграбление солдатам (все это делалось под покровом ночи), на судах бежали во внутренние области Понта (местности, где обитали саттеги и лазы), а оставшиеся корабли сожгли. (3) Когда пламя разгорелось, Лукулл понял, в чем дело, и велел ставить к стене лестницы. Его солдаты стали перелезать через степы; и вначале была великая резня; но из чувства жалости Лукулл прекратил убийства. Таким образом, была взята и Синопа; Амасия же еще сопротивлялась, но вскоре и она перешла на сторону римлян.

LV. Проведя год и восемь месяцев в пределах Армении, Митридат еще ни разу не был представлен Тиграну. Когда же Тигран, устыдившись, допустил его к себе (έπε δέ Τιγράνης έδυσωπήθη είς θέαν καταστήθαι), он встретил его с блестящей роскошью и принимал по-царски. В течение трех дней он тайно беседовал с ним, а затем, доказан свое расположение к нему блестящими пиршествами, дал десять тысяч конницы и отправил в Понт[837].

LVI. Лукулл вступил в Каппадокию и, будучи в дружбе с правившим ею Ариобарзаном, вопреки ожиданиям, перешел вброд Евфрат и подвел войско к городу, в котором, как он узнал, охранялись наложницы Тиграна и множество сокровищ. Одних он оставил для осады Тигранокерт, а другое войско направил для осады наиболее значительных пунктов. (2) И когда, таким образом, во многих частях Армения подверглась нападению, Тигран послал к Митридату, призывая его, а войско свое отправил в город, в котором он поместил наложниц. Очутившись на месте, воины с помощью обстрела закрыли все выходы из лагеря римлян и в течение ночи отправили из города наложниц и наиболее ценные из сокровищ. (3) Когда же наступил день и римляне вместе с фракийцами храбро бросились против врага, произошла большая резня армениев и не меньшее число, чем было убитых, попало в плен. И только то, что было отослано вперед, благополучно прибыло к Тиграну[838].

LVII. Последний, собрав восьмидесятитысячное войско, выступил с тем, чтобы вырвать Тигранокерту[839] из охватывавших ее бедствий и отразить врагов[840]. Поспешив и видя небольшой лагерь римлян, он обратился к ним со спесивыми речами, говоря что если они прибыли как послы, то их пришло слишком много; если же как враги — очень мало. И, сказав это, он разбил тут же свой лагерь. (2) Лукулл искусно и старательно подготовился к битве и, воодушевив своих подчиненных, тотчас обращает в бегство правый фланг, за ним дрогнули ближайшие ряды, а потом и вес остальные[841]. Какая страшная и неудержимая паника охватила армениев и соответственно этому произошла гибель многих людей. Возложив на сына диадему и знаки власти, Тигран бежит в одну из своих крепостей[842]. Лукулл же пошел к Тигранокертам и еще более решительно стал осаждать их. Находившиеся в городе стратеги Митридата, отчаявшись во всем, передали город Лукуллу ради своего спасения[843].

LVIII. Придя к Тиграпу, Митридат ободрял его. Он облачил его в царскую одежду, не хуже той, которую тот носил обычно, и советовал, имея и сам немалую силу, собрать народ, чтобы опять отвоевать победу. Тот же поручил все Митридату, признавая его превосходство в доблести и уме, как обладавшему большей силой в войне против римлян. (2) Сам же он отправил послов к парфянину Фрадату с тем, что он отдаст ему Месопотамию, Адиабену и Мегалы Авлоны[844]. Когда же пришли к парфянину и послы от Лукулла, он, с одной стороны, прикинулся, что является другом и союзником римлян, сделав то же самое и в отношении армениев.

LIX. Котта, как только прибыл в Рим, был почтен сенатом именем понтийского императора за то, что он взял Гераклею. А когда в Рим пришла весть, что он ради собственных выгод уничтожил столь большой город, народ возненавидел его. К тому же он вызвал зависть столь громадным богатством. Из за этого он, стараясь отразить зависть к своему богатству, многое из добычи внес в казну римлян, однако этим нисколько не сделал их более мягкими, пока они не заставили его из многого оставить себе немногое. Сейчас же было постановлено и отпустить пленных из Гераклеи. (2) Один из жителей Гераклеи Трасимед обвинил Котту в комитиях и рассказал о расположении города к римлянам, добавив, что если в чем-нибудь они отклонились от этого, то это произошло не по желанию города, но или из-за обмана кого-либо из правителей, или из-за насилия противников. Он оплакивал сожжение города и все, что уничтожил огонь. Говорил он и о том, как Котта захватил статуи и сделал их добычей, разграбил храмы и натворил многое другое, придя в ярость; описал он также неисчислимое количество золота и серебра, принадлежавшего городу, и другие богатства Гераклеи, которые тот присвоил. (3) Когда же Трасимед со стоном и слезами сказал это и вызвал сострадание к своему горю у гегемонов[845] (ведь на собрание пришло множество пленных, мужи с женами и детьми, в траурных одеждах, протягивая с плачем молитвенные ветви), Котта, выйдя навстречу им, произнес несколько слов на родном языке, затем сел. Поднялся Карбон: «Мы, о, Котта, — сказал он, — поручили тебе взять город, а не разорить его». После него и другие таким же образом обвиняли Котту. Многим казалось, что Котта достоин изгнания; однако, уморив свое негодование, они лишили его сенаторства. Гераклеотам же они возвратили их страну, море и гавани и вынесли закон, что никто из них не должен порабощаться.

LX. Совершив это, Трасимед отправил большинство людей на родину; сам же вместе с Бритагором и Пропилом (Пропил же был сыном Бритагора), оставшись еще на некоторое время, устроил остальные неотложные дела. Через несколько лет он прибывает в Гераклею с тремя нагруженными кораблями. Возвратившись же, он всеми средствами пытался вновь заселить город, призывая к возрождению его. (2) Однако, предпринимая все, он добился лишь того, что собрались едва восемь тысяч жителей вместо с челядью. Бритагор, когда город уже возрос, возымел надежду возвратить народу свободу. Так как прошло много лет и власть у римлян уже сосредоточилась в руках одного человека — Гая Юлия Цезаря, он отправился к нему. (3) Вместе с ним в качестве послов явились и некоторые другие из знати, в том числе и сын его Пропил. Узнанный Цезарем, а затем завязав с ним более близкую дружбу, Бритагор получил кое-какие обещания; однако на первый раз он не смог добиться возвращения свободы, так как Гай находился не в Риме, а в других местах. Однако Бритагор не прекратил своих попыток, но сам, и Пропил с ним, ездил с Цезарем по всему свету и старался быть у него на глазах, чтобы, заметив его упорство, император удовлетворил его просьбу. (4) Двенадцать лет длилась эта близость, пока Цезарь не задумал возвратиться в Рим, а Бритагор не умер, изнуренный старостью и постоянными трудами, причинив великую скорбь отечеству. На этом кончается и XVI книга истории Мемнона.

(5) В целом же сочинение это — разумное и написанное сжато, но не игнорирующее, конечно, ясности, избегающее отступлений, кроме как если где-либо какая-нибудь необходимость не заставляла автора присоединить к рассказу и нечто, находящееся вне задуманной темы. Однако оно [т.е. сочинение] не отклоняется надолго в сторону этого отступления, но, упомянув самое необходимое, быстро снова обращается к положенной с самого начала в основу его мысли. (6) И словами оно [т. е. сочинение] пользуется обычными, хотя кое-где, правда, редко, они и выпадают из стиля. О первых же 8 книгах истории и тех, которые были после шестнадцатой, мы ничего не имеем сказать, так как мы их не видели.

Загрузка...