Множество книг, или Библиотека (Мириобиблион)

Введение

239-й свиток «Библиотеки» патриарха Фотия (ок. 810/820–893) представляет собой пересказ любопытного сочинения, озаглавленного «Краткая хрестоматия по грамматике» Прокла (Πρόκλου χρηστομαθείας γραμματικῆς ἐκλογαί). В нем мы находим перечень и краткие характеристики различных поэтических жанров, а также представляющих их древних авторов и произведений. Однако мы не найдем здесь актуального среза некоторого периода истории древнегреческой литературы, а лишь ее идеализированное, архаизованное описание, и это обстоятельство серьезно затрудняет датировку и атрибуцию памятника.

Проблему представляет перевод уже самого названия: термин χρηστομαθεία следует понимать буквально, как ‘достойное изучения’ — во всяком случае, не приравнивать этот формат к «антологии», как принято сегодня; определение «грамматическая» (γραμματική) имеет в виду, опять-таки, не грамматику в современном понимании, а литературоведение, текстовую и литературную критику, то есть «грамматику» в традициях александрийской школы, восходящих к Аристарху Самофракийскому (ок. 220 — ок. 143); наконец, ἐκλογαί скорее всего не подразумевает «выдержек», сделанных Фотием, но является составной частью заголовка — который, таким образом, сегодня мог бы звучать примерно как «Краткий курс по литературоведению».

Прокла, которого Фотий называет автором нашего памятника, в прошлом отождествляли с выдающимся философом-неоплатоником Проклом Ликийским (412–485), известным не только своими комментариями к многочисленным диалогам Платона, но и чисто филологическими работами — например, схолиями к «Трудам и дням» Гесиода, — не говоря уже о собственных поэтических творениях — философски-мифологических гимнах. Еще и сегодня ряд исследователей продолжают поддерживать такую атрибуцию «Хрестоматии» (хороший обзор дает Hillgrüber 1990). Однако большинство всё же склоняется к тому, что речь идет о каком-то ближе неизвестном тезке философа, а именно жившем где-то в первой половине II века н.э. грамматике. Такую точку зрения отстаивал Вильгельм Шмид (Schmid 1894), на кого продолжают опираться ее сторонники и сегодня. Впрочем, поддержанное немецким ученым отождествление автора «Хрестоматии» с Евтихием Проклом (он же Тутиций Прокул) из города Сикка в провинции Африка, который упоминается как один из учителей Марка Аврелия (правил 161–180), вызывает возражения именно в силу того, что тот был латинским грамматиком, в то время как наш автор посвящает свое сочинение исключительно греческой словесности. Уместней всего, вероятно, будет обозначать автора «Хрестоматии» просто как «Прокл Грамматик», не пытаясь связать его ни с неоплатоником Проклом, ни со стоиком Евтихием Проклом, учителем императора. Кем бы на самом деле ни был автор «Хрестоматии», его перу, очевидно, принадлежат и не вошедшие в «Библиотеку» Фотия семь фрагментов, которые содержат «Жизнь Гомера» и краткие изложения шести поэм так называемого «Эпического цикла», а именно «Киприй», «Эфиопиды», «Малой Илиады», «Разрушения Илиона», «Возвращений» и «Телегонии». «Эпическому циклу» и в частности «Киприям» особое внимание уделяется и в «Хрестоматии».

Текст нашего памятника интересен не только своими достаточно шаблонными литературоведческими классификациями, но и рядом сведений, которые нигде больше в античных и византийских текстах не встречаются: в частности, автор сообщает о местных фиванских преданиях, ритуалах и языковых особенностях — их подробно разбирает Альберт Шахтер (Schachter 2016).

Первое критическое издание текста «Хрестоматии» Прокла в составе Фотиевой «Библиотеки» осуществил Иммануил Беккер (Bekker 1824: 318–322); страницами и строками именно этого издания принято структурировать текст нашего памятника. Заметно основательней «Хрестоматия» издана — в качестве приложения к «Энхиридиону» Гефестиона Александрийского — Томасом Гайсфордом, сопроводившим текст пространными комментариями (Gaisford 1855). Издание Рудольфа Вестфаля (Westphal 1866) интересно прежде всего попыткой интегрировать в текст «Хрестоматии» фрагменты Прокла, почерпнутые из двух рукописей «Илиады» (Marcianus 454 и Escorialensis 509). Самое серьезное на сегодняшний день издание наследия Прокла — как «Хрестоматии», так и фрагментов — подготовлено Альбером Северином; из четырех томов этого издания два основных (Severyns 1938b и 1963) содержат греческий текст, французский перевод и подробнейшие комментарии памятников, два вводных (Severyns 1938a и 1953) — детальные текстологические иссследования. Рене Анри в своем издании «Библиотеки» Фотия (Henry 1967) приводит без изменений текст и перевод А. Северина, но серьезно сокращает критический аппарат и дает свои собственные комментарии. Настоящий русский перевод выполнен по Severyns 1938b, из Henry 1967 заимствована разбивка текста перевода на параграфы.

Хрестоматия по грамматике

(318b) Читано из «Краткой хрестоматии по грамматике» Прокла. Сочинение делится на четыре книги.

В первой автор говорит, что у прозы и поэзии одни и те же достоинства (ἀρεταί), а различаются они большей и меньшей степенью[853]. Что касается стиля, то существуют следующие: насыщенный, сухой и средний. Насыщенный стиль весьма боек, отлично оснащен и являет истинно поэтическую красоту. Сухой стиль гонит из сочинения тропы и прикрасы и скорее тянется к ненарочитости; вот почему он, как правило, наилучшим образом подходит для вещей печальных. Что до среднего, то он, как явствует из названия, держится посередине между теми двумя. Цветистость — это, собственно, не стиль, но некое качество, которое привлекается и примешивается к вышеназванным и хорошо годится для описаний местностей, лугов и рощ. При отклонении от названных родов (ἰδέαι) насыщенный стиль низводится к чопорному и напыщенному, сухой — к низменному, (319a) средний — к вялому и расслабленному[854].

Продолжая свой разбор поэзии, автор проводит различие между этосом и пафосом. Он говорит также о делении поэзии на повествовательную и подражательную. Повествовательная охватывает эпос, ямб, элегию и мелос, подражательная — трагедию, сатировскую драму и комедию[855].

Эпос изобрела Фемоноя, пророчица Аполлона, которая первая стала слагать оракулы гекзаметрами; поскольку дела следовали (εἵπετο) за оракулами, согласуясь с ними, и получил название сложенный этим размером эпос. Другие считают, что стройность и безграничное превосходство, являемые гекзаметром, и позволили ему наречься именем любого вообще слова (λόγος = ἔπος) и называться эпосом, так же как Гомер зовется Поэтом, а Демосфен — Оратором, ведь эпосами называются и ямбические триметры[856].

Лучшими из эпических поэтов были Гомер, Гесиод, Писандр, Паниасид и Антимах. Перечисляя их, автор указывает, насколько это возможно, род, отечество и особенные свершения каждого[857].

Далее разбирается так называемый «Эпический цикл». Начинается он с баснословного союза Урана и Геи, от которого родились трое сторуких детей и трое киклопов. Рассуждает автор и о других эллинских мифологических сказаниях, пытаясь вычленить в них зерно истины с точки зрения истории. А «Эпический цикл», составленный разными поэтами, завершается высадкой Одиссея на Итаке, где его, неузнанного, убивает сын его Телегон. Он утверждает, что поэмы «Эпического цикла» сохранились и многих всерьез интересуют — однако не в силу своих литературных достоинств, а благодаря последовательности событий, которая продолжает в них сплетаться. Он называет также имена и отечества тех, кто трудился над «Эпическим циклом»[858].

Говорится здесь и о тех поэмах, что называются «Киприи», и о том, как одни приписывают их Стасину Кипрскому, другие относят на счет Гегесина (319b) Саламинского, а третьи утверждают, что написал их Гомер, но отдал приданым за дочерью Стасину, и по отечеству того работа и получила имя «Кипрской». Но автор не поддерживает такого объяснения, ведь название у этих поэм не Κύπρια, то есть острое ударение падает здесь не на предпоследний слог[859].

Элегия складывается из героического стиха и пентаметра, подходит для обращения к умершим. Отсюда и выпало ей название, ведь у древних плач назывался ἔλεγος — им они восхваляли (εὐλογέω) усопших. Но у последующих поколений элегия стала использоваться для иных предметов. Упоминаются наилучшие, кто писал этим размером: Каллин Эфесский, Мимнерм Колофонский, но также Филит Косский, сын Телефа, и Каллимах, сын Батта — этот был родом из Кирены[860].

Что до ямба, то встарь к нему прибегали для поношений, да и в каком-то говоре ἰαμβίζειν означало ‘поносить’. Но по другим, слово это происходит от служанки Ямбы, фракиянки родом: рассказывают, что в пору, когда Деметра терзалась из-за похищения дочери, она подошла к богине, сидевшей на так называемой Несмеянной скале близ Элевсина, и рассмешила ее своими шутками. Похоже, что встарь ямб использовался равным образом и для хулы, и для хвалы, но поскольку многие пользовались этим размером для злопыхательства, такая практика привела к тому, что ἰαμβίζειν обратилось в бесчинство (ὑβρίζειν), так же как от комиков получилось глумление (κωμῳδεῖσθαι)[861].

Среди ямбических поэтов наилучший — Архилох Паросский, за ним — Симонид Аморгосский — или Самосский, как полагают иные, — и Гиппонакт Эфесский. Расцвет первого приходится на правление Гигеса, второго — Аминты Македонского, третьего — Дария[862].

О мелической поэзии автор говорит, что она состоит из множества частей и разных отделов. Какие-то отводятся богам, какие-то — <людям, другие — богам и людям>, а иные — случайным обстоятельствам. С богами связаны гимн, просодий, пэан, дифирамб, ном, (320a) адонидии, иобакх и гипорхемы. С людьми связаны энкомии, эпиникий, сколии, любовные песни, эпиталамии, гименеи, силлы, трены и эпикедии. С богами и людьми — парфении, дафне<форические, триподе>форические, осхофорические и эвктические песни: такие пишутся для богов, но содержат и похвалы в адрес людей. Что до произведений, имеющих предметом случайные обстоятельства, то они не относятся к видам мелики, а самими поэтами слагаются на свой собственный страх и риск. К таким произведениям относятся практические, купеческие, посольские, гномологические, земледельческие и эпистолярные[863].

Утверждается, что гимн (ὕμνος) назван так потому, что рождает нечто стойкое (ὑπόμονος) и так сказать вгоняет в память и припоминание (ὑπόμνησις) деяния тех, кто в гимне прославляем; или оттого что воспевает (ὕδειν) их, то есть о них говорит. Некоторые называли гимнами вообще всё, что написано в адрес высших существ, поэтому они, как кажется, противопоставляют гимну просодий и прочие вышеназванные жанры, как виды — роду; и от этих писателей можно услышать выражения типа «гимн от просодия», «гимн от энкомия», «гимн от пэана» и тому подобные[864].

Просодий сказывался, когда подходили (προσίωσι) к алтарям или храмам, и на подходе этом распевался под авлос; а гимн в собственном смысле распевался под кифару стоявшим на месте хором (ἑστώτων)[865].

Пэан есть вид песни, ныне посвящаемой всем богам, но в старину распевавшейся особенно в честь Аполлона и Артемиды ради прекращение моров и болезней. Некоторые превратно применяют имя пэана к просодию[866].

Дифирамб пишется в честь Диониса, от кого и получил свое имя — потому что вскормлен был Дионис в двухвратной (δίθυρος) пещере близ Нисы, или потому что обретен он был расторгнувшим швы Зевса, или потому что рожден Дионис, как видно, был дважды: раз от Семелы и раз из бедра. Пиндар говорит, что дифирамб изобретен был в Коринфе, но Аристотель утверждает, что зачинателем этой песенной формы был Арион, который первым ввел круговой хор[867].

Ном пишется в честь Аполлона, откуда тот и берет свое наименование, ведь Аполлон — это Номий, и вот почему он так прозывался. Древние распевали ном под авлос либо лиру, (320b) построившись хорами, а некто Хрисофемид Критянин, облачившись в роскошную столу и взяв в руки кифару в подражание Аполлону, первым спел ном в одиночку: его выступление снискало успех, и этот способ состязания сохранился в дальнейшем. Кажется, Терпандр первым усовершенствовал ном, использовав героический стих, а впоследствии Арион Мефимнейский немало его прославил, поскольку и сам был вместе поэтом и кифаредом. Обновил ном Фринид Митиленский, сочетав гекзаметр с вольным размером и использовав больше семи привычных струн. Наконец, нынешнюю форму придал ему Тимофей[868].

Движением наполнен дифирамб и одержимость высшую выказывает в плясках, и к самым сокровенным бога своего страстям выводит; самозабвенно распаленный ритмами, в речениях он совершенно безыскусен. Тогда как ном, напротив, устроенный и одаренный своим богом, на ритмы падок слабо, зато в речениях силен вдвойне. Конечно, каждый и особые лады использует: фригийский и гипофригийский подходит хорошо для дифирамба, а ном использует лидийскую систему кифаредов. Похоже, что корнями дифирамб уходит к сельским игрищам, потехам и попойкам, а ном проистекает, как видно, из пэана (тот составлялся общею мольбою отвести напасти, тогда как ном особо посвящался Аполлону). Вот почему восторг не свойствен ному, как дифирамбу. Там — упоение и игры, а тут — моления и распорядок, ведь сам бог проницает собою музыку, блюдя порядок и умеренность созвучий[869].

Адонидиями называются песни в честь Адониса. Иобакх распевался на праздниках и жертвенных обрядах Диониса, утопая в хриплых выкриках. Гипорхемой называется песня, исполняемая при танце (μετ’ ὀρχήσεως) — ведь древние часто использовали предлог ὑπό вместо μετά. Одни приписывают изобретение гипорхем куретам, другие — Пирру, сыну Ахилла (321a); отсюда же получил имя и вид танца, называемый пиррихой[870].

Эпиникий писался именно по случаю победы (νίκη) тех, кто завоевывал первенство на состязаниях. Сколий — песня, распевавшаяся сотрапезниками на попойке, поэтому ее иногда называют застольной; она отличается нехитрым строением и исключительной простотой. А «сколием» называется не антифрастически, как казалось некоторым: ведь антифраза, вообще говоря, нацелена на эвфемизм, а не придает дурной смысл чему-то похвальному. Своим именем сколий обязан вот чему: в момент, когда чувства слушателей уже захвачены и расслаблены вином, в зал симпосия вносится барбитон, и каждый, дионисийствуя, принимается шатко и с запинками выводить напев. Обратив на песню то, что сами претерпевали в опьянении, ее и нарекли попросту сколием[871].

Любовные песни поются, ясное дело, о приключениях влюбленных — в женщин, мальчиков, девушек. Эпиталамии пелись для новобрачных хором неженатых юношей и девушек у брачных покоев (ἐπὶ τῶν θαλάμων). Гименей, как утверждает автор, распевался на свадьбах в знак томления по Гименею, сыну Терпсихоры, и поисков его — ведь тот, говорят, исчез, как только женился; но другие считают, что это в честь Гименея из Аттики, который, по рассказам, погнался некогда за похитителями аттических девушек и вернул тем свободу. Я же полагаю, что ὑμέναιε — это возглас, которым желают счастья в жизни, присоединясь к молитвам супругов, чтобы в браке они нашли единение и нежную любовь, на эолийском наречии вплетая завет им жить вместе (ὑμεναίειν), в согласии (ὁμονοεῖν) и никогда друг друга не оставлять[872].

Силлы содержат осторожные порицания и насмешки в отношении людей. Трен отличается от эпикедии тем, что эпикедия исполняется именно по случаю похорон (κῆδος), когда тело еще не погребено, тогда как трен по времени никак не ограничен[873].

Так называемые парфении писались для хоров девушек (παρθένος). К этому роду относятся и дафнефорические песни: когда в Беотии раз в девятилетие жрецы несут ветви лавра (δάφνη) в храмы Аполлона, хвалу богу возносит от них хор девушек. И вот откуда это пошло. Эолийцы, (321b) обитавшие в Арне и окрестной стране, ушли оттуда по велению оракула и осадили Фивы, засевши у стен города, который занимали в те времена пеласги. В канун общего для тех и других праздника Аполлона стороны заключили перемирие, и одни отправились срезать ветви лавра на Геликон, другие — на берега Черной реки, чтобы было что отнести Аполлону. И предводитель беотийцев Полемат увидел сон, в котором некий юноша поднес ему полный доспех оружия и предписал раз в девять лет устраивать процессии с лавровыми ветвями, творя молитвы Аполлону. Спустя три дня, пойдя на приступ, он одолел врагов, а следом самолично дафнефорию совершил — с тех пор обычай этот и повелся. Дафнефория — это вот что: шест из оливкового дерева увенчивают лавровыми ветвями и пестрыми цветами, а на верхушку насаживают медный шар, к которому привешивают шарики поменьше; середина древка охвачена еще одним шаром — меньшим, чем тот, что сверху, — к которому крепят багряного цвета венки, ну а нижнюю оконечность древка убирают тканью шафранного цвета. Для них шар на верхушке означает солнце (к которому они и Аполлона относят), луну — тот, что пониже, а шарики, которые свисают, изображают звезды и небесные светила, венки же — бег годичный: их делается триста шестьдесят пять штук. Во главе дафнефории выступает мальчик, у кого живы еще оба родителя; его ближайший родственник несет увитый венками шест, который называется κωπώ. Следом идет собственно лавроносец, сжимая в руке лавровую ветвь; волосы его распущены, на голове золотой венец, он облачен в блестящее одеяние, спускающееся до пят, а на ногах у него эпикратиды. За ним следует хор девушек; они протягивают перед собой умилостивительные побеги и поют гимны. Дафнефория доводится до святилища Аполлона Исмения и Халадзия[874].

Триподефорическая песня поется у беотийцев в процессии, следущей за треножником (τρίπους). Вот причина этого обычая. Какие-то пеласги осаждали некогда беотийский Панакт; фиванцы же отбивались и отправили посольство в Додону справиться о победе в войне. И вот какой оракул выпал фиванцам: они победят, если (322a) совершат величайшее нечестие. Они подумали, что самым большим нечестием будет убить жрицу, изрекшую им оракул, — и убили. Однако другие жрицы святилища потребовали, чтобы фиванцы понесли наказание за убийство. А фиванцы не хотели допустить, чтобы суд над ними вершили одни женщины; представ же перед смешанным трибуналом из мужчин и женщин, фиванцы были оправданы, поскольку мужчины положили за них белые камешки. Осознав наконец, что́ было предписано им оракулом, они взяли один из священных треножников, бывших в Беотии, и спрятали его, чтобы изобразить ограбление храма, а затем отправили в Додону. Дела их наладились, и с тех пор в память о случившемся они стали справлять праздник[875].

Осхофорические песни поются у афинян. Двое юношей из хора, одетые в женские одежды, несут виноградную лозу, полную зрелых ягод (она называется ὤσχη, откуда и название песен), возглавляя праздничное шествие. Зачинателем этого праздника называют Тесея. Когда, по собственной воле возглавив плавание на Крит, Тесей избавил отечество от горестной дани, он посчитал необходимым принести благодарность Афине и Дионису, явившимся ему у острова Диа. Он осуществил это, выбрав себе в помощники для священнодействия двух юношей, которые были сделаны женоподобными. Торжественная процессия у афинян двигалась от храма Диониса к святилищу Афины Скирады. Следом за юношами шел хор, распевая песни. Эфебы из каждой филы состязались друг с другом в беге, и победитель получал возможность отведать из так называемой пятерной фиалы, где были смешаны оливкое масло, вино, мед, сыр и ячменная крупа[876].

Эвктически песни пишутся для тех, кто молит богов о том, чтобы что-то случилось. Практические (πραγματικά) объемлют свершения тех или иных людей. Купеческие (ἐμπορικά) пишутся об увиденном во время путешествий и поездок по торговым делам. Посольские (ἀποστολικά) создаются теми, кто отправляется в те или иные посольства. Гномологические, понятное дело, содержат нравственные наставления. Земледельческие (γεωργικά) рассказывают о полях, сезонах различных растений и уходе за ними. Эпистолярные (ἐπισταλτικά) содержат указания, отсылавшиеся тем или иным людям[877].

Таково содержание двух книг «Краткой хрестоматии по грамматике» Прокла[878].

Литература

Bekker, I., ed. (1825), Photii Bibliotheca. Vol 2. Berolini: typis et impensis Ge. Reimeri.

Burgess, J. (2002), “Kyprias, the Kypria, and Multiformity”, Phoenix 56.3/4: 234–245.

Gaisford, Th., ed. (1855), “Ex Procli Chrestomathia grammatica”, in Id. (ed.), Hephaestionis Alexandrini Enchiridion. Vol. 1: 335–355 (Textus), 356–439 (Annotationes). Oxonii: e Typographeo Academico.

Hilgard. A., ed. (1901), Scholia in Dionysii Thracis Artem grammaticam. Lipsiae: in aedibus B.G. Teubneri.

Hillgrüber, M. (1990), “Zur Zeitbestimmung der Chrestomathie des Proklos”, Rheinisches Museum für Philologie N.F. 133.3/4: 397–404.

Henry, R., ed. (1967), “Codex 239 (Proclos)”, in Id. (ed.), Photius. Bibliothèque. Tome 5: 155–166. Paris: Les Belles Lettres.

Schachter, A. (2016), Boiotia in Antiquity: Selected Papers. Cambridge University Press.

Schmid, W. (1894), “Zur antiken Stillehre aus Anlass von Proklos’ Chrestomathie”, Rheinisches Museum für Philologie N.F. 49: 133–161.

Severyns, A. (1938a), Recherches sur la Chrestomathie de Proclos. Tome 1: Le codex 239 de Photius. Étude paléographique et critique. Liége: Faculté de philosophie et lettres; Paris: Librairie E. Droz.

Severyns, A., ed. (1938b), Recherches sur la Chrestomathie de Proclos. Tome 2: Le codex 239 de Photius. Texte, traduction, commentaire. Liége: Faculté de philosophie et lettres; Paris: Librairie E. Droz.

Severyns, A. (1953), Recherches sur la Chrestomathie de Proclos. Tome 3: La Vita Homeri et les sommaires du Cycle. Étude paléographique et critique. Paris: Les Belles Lettres.

Severyns, A., ed., (1963) Recherches sur la Chrestomathie de Proclos. Tome 4: La Vita Homeri et les sommaires du Cycle. Texte et traduction. Paris: Les Belles Lettres.

Smyth, H.W. (1906), Greek Melic Poets. London: Macmillan and Co.

Westphal, R., ed. (1866), “Procli Chrestomathiae grammaticae fragmenta”, in Id. (ed.), Scriptores metrici Graeci, 1.227–250. Lipsiae: in aedibus B.G. Teubneri.