Морская чайка

МАМИНЫ ЗАБОТЫ

Вы тоже любите слушать разговоры старших? Я очень люблю. Особенно когда рассказывают о войне, о разных приключениях. И я до полуночи готов слушать дедушку и бабушку, когда они вспоминают, как тяжело жилось людям когда-то, до революции. Но не всегда мне нравятся разговоры взрослых.

Вот хотя бы и сегодня. Только мы с Пятницей вернулись из дома отдыха, как меня тут же позвала мама. Я хотел незаметно взять свою удочку и улепетнуть к морю, а она остановила меня во дворе:

— Иди-ка сюда, Да-ня!

— Ну, что там еще? — спрашиваю. — Говорите, я и отсюда услышу.

— Без разговоров!

Мамин голос становится похожим на папин, и я уже знаю: лучше идти, когда зовут по-хорошему.

Неохотно подхожу к веранде. На пороге сидит тоненькая, как былинка, Сана. Надвинув очки на нос, она и не смотрит на меня — читает. За столом расположилась ее мама.

— Ну, что там? — спрашиваю хмурясь.

— Ты с тетей Надей здоровался?

— Здравствуйте!

— А с Оксанкой? Видишь, какая она? Все читает… читает…

С Оксанкой я не поздоровался. Еще чего не хватало — с девчонками здороваться!

Мама, как видно, рассердилась на меня, так как сразу же накинулась:

— И где ты только бегаешь, непоседа? Да ты погляди на самого себя. Один нос торчит да скулы выпирают.

И уже к тете Наде:

— И как только он на белом свете еще держится, этот мальчуган? Не ест, не пьет… Проглотит одну-две ложки чего-нибудь и опять к морю. Спит час-два, не больше. Вчера лег спать после двенадцати — уже кино нашел, пролаза такой! — а проснулся вместе с дедушкой, до восхода солнца. Везла его к морю, думала, что отдохнет, окрепнет хотя бы немного, — ведь дохлый, прямо как засушенная тарань, — а он тут совсем развинтился.

Такие разговоры взрослых никак мне не нравятся. Поэтому я и молчу. Но вы не знаете, какая у меня мама. Уж если она что-нибудь затеет — непременно своего добьется.

— А ну, иди поешь да полежи хоть с часок, отдохни.

Такой отдых, да еще в самое горячее для меня время, хуже горькой редьки. И кто выдумал эти часы отдыха? Кто подсказал матерям, что именно в то время, когда человек лежит, он поправляется и укрепляет свое здоровье?

— Не буду я есть! Не буду спать!

— Будешь!

— Сказал — не буду!

Мама выпрямляется во весь рост. В глазах — знакомые молнии. Я знаю: это — предвестники настоящей бури.

— И выдумают такое: спать… кушать… — разочарованно бормочу я, а сам между тем уже направляюсь к столу.

Мама, подавая мне блины со сметаной, требует, чтобы я съел все до одного… Затем она поворачивается к тете Наде.

И начинается более интересный разговор, чем предыдущий.

— Ох, и не люблю я мальчиков! — сердито говорит мама. — Разбойники они, да и только. Девочки — совсем другое дело. Вон твоя Сана уже часа три сидит, словом не обмолвится. Все читает… все читает…

«Ну так и бери себе Сану», — думаю я, а сам в сердцах все уплетаю блины со сметаной. Ну и вкусные же они! Наверное, я все блины съел бы, если бы вдруг не подумал, что они и чайке могут понравиться. И я с полтарелки оставил для своей птицы. Вначале хотел украдкой пробраться на чердак, но затем отбросил эту мысль. Если мама заметит, достанется мне на орехи. Я, правда, не очень боялся, что мама начнет ругаться, — просто стыдно было перед Саной. Пришлось пойти в комнату и лечь в постель. Но я твердо решил не спать.

Впрочем, если бы я и хотел спать, разве уснешь, когда две мамы рядом? Им кажется, что они тихо беседуют, почти шепотом, но ведь я-то все слышу.

Тетя Надя очень довольна тем, что мама хвалит ее Сану.

— О да, она у меня хорошая девочка. Я так рада… так рада… так счастлива. Что в нашей жизни самое дорогое? Дети. Каждому хочется своего ребенка в люди вывести. Взять хотя бы меня. Временами божьего света не вижу. И работаешь, и за доченькой смотришь, чтоб она и покушала вовремя, и аккуратненькой была, и училась не хуже других…

— Но они же не хотят учиться… они же не хотят… Если б я не сидела возле своего с лозиной, так, наверное, не вылезал бы из двоек.

Ну и мама! Ну и выдумщица! Двойки! Для чего они мне, те двойки?

Тетя Надя будто и не слышит, что мама говорит. Она все хвалит свою Сану:

— Я свою ничем не нагружаю, только бы училась. В прошлом году увлеклась она разными цветами да деревцами. Все копошится… копошится в том огороде. Уж я ее и просила, и покрикивала на нее, а она знай свое: «Это нам по ботанике». А к чему она, та ботаника, если ребенку приходится с малолетства в земле копаться? Ведь никто не хочет своих детей к работе приучать. Вон там у нас, по соседству, одна киевлянка отдыхает. Может, заметила — такая толстая, и мальчик у нее как подушка пуховая… Сана! Как зовут того толстячка, что у Бузаментихи остановился?

Сана оторвала свои очки от книги:

— Чего?

— Как того мальчика звать?

— Ой, мама, да здесь же нет никакого мальчика! Здесь о том, как один шпион прямо под снегом пролез на нашу территорию. Но его вот-вот уже найдут. До чего же интересно, мама!

Тетя Надя оставила Сану в покое.

— Да уж читай! — И опять моей маме: —Так вот эта толстая киевлянка хочет музыканта сделать из своего бутуза. Ежедневно заставляет его петь. Сама тянет, и он за ней. Голоса никакого, мяукает, мяукает, как котенок, а все-таки тянет… И что ж ты думаешь — выучит! Непременно певцом станет.

— Чего-чего, а безголосых артистов хватает, — говорит мама.

А я кричу из комнаты:

— И вовсе не певцом будет Асик, а музыкантом. На скрипке будет играть!

— Да уж спи! — прикрикнула на меня мама. — Пускай у тебя не болит голова за Асика. Кем будет, тем и будет.

Я умолкаю. В самом деле, почему я должен из-за какого-то Асика с мамой ссориться! Пусть он хоть на контрабасе играет.

Спустя некоторое время тетя Надя опять рассказывает о своей Санке:

— Я так рада… так рада… Как принялась Сана за книжки, я будто заново родилась. Думаю: может, она хотя бы учительницей станет или какой-нибудь секретаршей. И не будет натирать мозоли на ладонях.

Мне просто смешно становится. Ну и разбирается же тетя Надя в таких делах! Она думает, что учительницей легко работать. Ого, пускай справится с нашим братом. Пусть только наши тетради почитает. Мы же так пишем, что после и сами не можем прочесть. А учительнице волей-неволей приходится проверять наши тетради.

А моя мама обо мне говорит, вздыхая:

— Мой муж хотел Даню в военное училище отдать, чтоб офицером стал. Но я — ни в какую! Хватит того, что муж офицер. А еще чтоб и сын? Да ни за что! Это же анафемская работа. Во-первых, офицер, как перекати-поле: сегодня тут, а завтра там… Во-вторых, офицер будто заводная машина: чуть свет встает и в полночь ложится. Да все в поле… да все с солдатами… А если война? Даже подумать страшно. И чтобы я, имея всего одного ребенка, сознательно делала из него военного? Дудки! Пускай учится. Пока есть возможность, пусть учится. Сначала в десятилетке, затем в институте или университете… Так и проучится до двадцати двух или трех. А там вырастет, возмужает, окрепнет, выберет себе работу по вкусу.

Во мне так все и забурлило. Что ж это, и я, как Сана, буду всю жизнь корпеть над книгами? Дедушка будет рыбу ловить, папа солдат обучать, а я буду сидеть без дела? Разве это жизнь?

Нет, не хочу я так жить!

Я чувствую, что ни мама, ни тетя Надя уже ничего интересного не скажут. А солнце склоняется к западу. В такое время хорошо бычки клюют.

— Мама, я уже выспался! — кричу.

— Выспался? — удивляется она.

Я выхожу из комнаты, протирая глаза кулаками:

— Выспался. Мне даже папа приснился.

— Ну иди поиграй с Саной.

— А я не хочу играть. Мне надо чайку кормить.

— Далась она тебе. Сколько труда, сколько сил тебе это стоит. Лучше б книги, как Сана, читал.

Я уже смеюсь:

— Это для меня самое интересное. Я же ее, как доктор, лечу, как повар, кормлю. Мне даже ребята завидуют…

Мама задумывается на минуту.

— Ну иди корми, только не бегай… Ведь до того похудел, что папа тебя и не узнает…

Схватив удочку, я, как теленок, бегу, брыкаясь, к морю. Пускай мама и тетя Надя спорят о том, кем я буду, когда вырасту. А пока что я заядлый рыбак. И у меня свои заботы…