Морская чайка

Досталось и мне от моей бабушки. Сначала позвала с обрыва:

— Даня, обедать! А ну, быстренько иди! Иди, дитятко!

Я решил спрятаться под обрывом, но бабушка все же и там заметила меня и Коську. Глядя вниз, она всплеснула руками:

— Уже снюхались? А ну ты, сорвиголова, — это уже Коське — убирайся отсюда, пока я не взяла лозину!

Коська, растерявшись, виновато посмотрел исподлобья, шмыгнул носом.

— Верни мне кошку, лоботряс! Верни, а то я тебе так всыплю!

— Да разве я… И для чего она мне, бабушка?

Коська пожимал плечами, переступая с ноги на ногу.

— Видал какой? — не унималась бабушка. — Для чего ему кошка! Да разве я знаю, для чего они тебе понадобились, те несчастные кошки? Кто тебя знает, что ты с ними вытворяешь? Наказание божье, да и только. Только где появится кошка, так он ее сразу: цап! И поминай, как звали…

Коська, как видно, не собирался спорить с бабушкой. Молча, отступив за каменный выступ, он потащил за собой длинную связку рыбы. А я вынужден был пойти домой. Бабушка и дома продолжала поучать меня:

— Не водись ты с тем сорвиголовой, с тем придурковатым Коськой. Оно ж не дитя, а котолуп настоящий, уркаган из тех, что в катакомбах лазят. Вот кто он такой.

— А чей же он? — полюбопытствовала мама.

— Внук старой Бузаментихи. Папа на флотилиях плавает, за китами охотится или, хвороба его знает, где он, а дитя такое беспризорное, без мамы. Умерла ж его мама, а папа все в море… все в море… А оно при бабушке осталось. Ну, а Бузаментиха с самой весны дачников в свой дом пускает, сама на чердаке ютится. Сварит там чего-нибудь или не сварит, а мальчуган-то уже большой, кушать хочется… Вот он и промышляет. У кого кота стащит в поселке, у кого собаку. И зачем они ему? Один бог знает. Тащит и тащит. У нас был котик, уж такой красавец, что ни пером описать, ни в сказке сказать. И до чего же умный! Бывало, возвращается мой с моря, а он только услышит мотор, как задерет хвост и — на берег! Мяукает… мяукает — рыбы просит. Уж очень рыбу любил наш Гладун. Так надо же было такому случиться! Коська утащил котика. Теперь отбоя нет от мышей. Так осмелели, что прямо не то что в хату, а на голову лезут, окаянные…

Бабушка все говорила, говорила. Я уже и пообедал, а она все еще про своего Гладуна рассказывает да Коську во всех падежах склоняет…

Обедал я возле домика, за небольшим столом, затененным густыми зарослями дикого винограда. Отсюда и море видно, и тот камень, на котором обитают Робинзон и Пятница, и далекие маленькие корабли, что смело бороздили синий простор. Бабушка тараторила безумолчно, а я все слова ее пропускал мимо ушей, смотрел вдаль и думал о своем. Какое мне дело до того, что Коська вылавливает чужих кошек?

Зато как мне нравится Коськин папа, хотя я и не знаком с ним! Ведь это — настоящий моряк! Да и сам Коська — славный паренек. С ним можно рыбу удить. Красота!

Море все сильнее влекло меня. Я видел, как над его волнами летали чайки. То одна, то пара, то тройка, а то и целая стая… Большие и маленькие. От поры до времени какая-нибудь из них, сложив крылья, камнем падала вниз, как пикирующий самолет, выхватывала что-то из воды, взмахивала крыльями и через минуту присоединялась к стае. Мне очень хотелось посмотреть на этих птиц с близкого расстояния, поймать хотя бы одну, подержать в руках. Вот если б можно было вернуться домой, в нашу воинскую часть с настоящей морской чайкой. Ну, и удивил бы я всех в школе! Ведь мои белорусы еще никогда не видели настоящей морской чайки…

Думая об этом, я уже совершенно не слышу воркотни бабушки. А чайки между тем целой стаей летят к берегу, как бы интересуясь: что там на камне делают Робинзон и Пятница?

Мне и самому, между прочим, захотелось познакомиться с ними. Мигом справившись с обедом и забыв даже поблагодарить бабушку, я устремился к берегу.

Вот они! Решив, должно быть, покинуть «необитаемый остров», Робинзон и Пятница использовали для этой цели самый современный транспорт. Робинзон оседлал надутую автомобильную камеру, а Пятница, плывя за ним, толкал это огромное резиновое колесо вперед. Я успел разглядеть их. Робинзоном оказался белобрысый мальчуган моего возраста, не стриженный, как видно, еще с прошлого года. На плече его в самом деле висело что-то рыжее, напоминавшее звериную шкуру.

Черная голова Пятницы лишь изредка выглядывала из-за камеры. Он пыхтел и тяжело дышал, однако с большим рвением исполнял свои обязанности.

Приблизившись к самой воде, я внимательно наблюдал за ними. Они двигались медленно, но уверенно; похожий на слона камень остался далеко позади. Заметив меня, Робинзон громко обратился к своему приятелю:

— Погляди-ка, Пятница, что там на берегу торчит? Не из вражеского ли племени туземец?

Голова Пятницы приподнялась над водой. На меня взглянули большие серые глаза, белки которых особенно четко выделились на совершенно черном лице. Смотрел он долго и пристально. И вдруг закричал:

— Робинзон! С берега летит вражеская разведка!

Подняв голову, я увидел, что прямо надо мной летит целая стая морских чаек. Они действительно напоминали идущие на посадку самолеты.

Робинзон задвигался на своем колесе, схватил рогатку и начал целиться. А чайки медленно летели над морем, не обращая на него никакого внимания.

Внезапно вся стая как бы встрепенулась и шмыгнула в сторону. Только одна чайка как-то неестественно взмахнула на месте крыльями и полетела вниз. Не успел я опомниться, как она с поникшим крылом упала на берег метрах в двадцати от меня. Встав на длинные желтые ноги, она растерянно огляделась вокруг и заковыляла по гальке. Сердце в моей груди забилось быстро-быстро. Я только подумал о чайке — и она вдруг сама упала с неба, чтобы я мог взять ее в свои руки.

Я немедленно погнался за чайкой. Она удирала стремительно, изредка взмахивая правым, здоровым крылом. Левое бессильно болталось.

Догоняя чайку, я слышал только, как под ногами шуршит галька, а позади смеются Робинзон и Пятница.

Долго я гонялся за чайкой и, наконец, загнав в ущелье, схватил ее. Тут же я почувствовал, как два острых гвоздя впились в мою руку. То чайка ударила меня своим длинным клювом, да так, что я чуть было не вскрикнул от боли. И все же я не выпустил ее из рук. Пальцы мои ощущали мягкое, сизоголубое оперение птицы; мне передались дрожание и тепло ее большого костлявого тела, и сердце мое забилось так же учащенно, испуганно, как и сердечко раненой чайки.

— Ге-ей! — услышал я. — Отдай-ка мне мой трофей!

Кричал Робинзон. Он, держа Пятницу под руку, выходил с ним из воды. Пятница пропищал:

— Верни мой ужин!

Представив себе, как дикарь Пятница будет пожирать эту бедную перепуганную птицу, я решительно взобрался на кручу.

— Сто-ой! Не удирай! Уплати сперва за альбатроса! — орал Робинзон. — Все равно не удерешь!

Я не оглядывался. Никто, никакая сила теперь не могла вырвать из моих рук подбитую птицу. Я никому не позволю измываться над беднягой. Я сам вылечу ее. Я сам буду ее кормить.

Что бы ни случилось, но я не отдам раненую птицу этим разбойникам.

В одно мгновение я очутился в дедушкином дворе, разыскал ход на чердак его рыбацкой мазанки и нырнул в затканный паутиной полумрак.