Морская чайка

ЧАЙКУ НАДО КОРМИТЬ

Проснулся я на рассвете. Дома я никогда в такое время не просыпался. Спали мы с дедушкой на веранде: он — на деревянном топчане, а я — на самодельной раскладушке.

И хорошо же спать на морском берегу! И не холодно тебе, и не жарко; море всю ночь шумит, а ты спишь, спишь и никак не можешь отоспаться.

Дедушки уже не было на веранде. Как видно, он еще раньше отправился в рыболовецкий стан. Ведь мой дедушка, к вашему сведению, не простой рыбак, а бригадир.

Вскочил я с постели, взбежал на кручу и хотел было сделать физкультурную зарядку, но вдруг увидел море и вмиг забыл обо всем. Да и с кем бы это не случилось при виде такой красоты? Ведь насколько глаз хватает — все море и море. Си-нее-синее, нежное-нежное, и не видно ни конца ни края. Смотришь, смотришь и никак не можешь понять: то ли там, за морем, небо поднимается ввысь, то ли и само небо уже морем стало. А по морю полосы стелются — зеленая, серебряная, золотистая. На самом горизонте — пароход. Белый-белый, как лебедь. И не поймешь: движется он или застыл на месте, чтоб полюбоваться необозримым простором моря.

А над водой неутомимо вьются чайки. Увидел я их и вдруг заволновался: ведь моя чайка сидит на чердаке голодная и скучает одна. Как я мог забыть о ней?

Опрометью бросился я на чердак. Здесь темно, солнце еще не взошло. Смотрю, смотрю — нет моей чайки. Начал я по углам шарить, а бабушка уже кричит:

— Кого там нечистая по чердаку гоняет? Тьфу! Мелом глаза запорошило. Это ты, Данило? А ну убирайся оттуда!

Я замер. Сижу на чердаке так тихо, словно и нет меня здесь. Затем начинаю озираться. И, когда глаза немного привыкли к темноте, увидел я свою чайку. Залезла она в угол, притаилась. И я про бабушку забыл — быстрее к чайке. А она меня, должно быть, не узнала. И как долбанет своим длинным клювом в лицо — будто мне два гвоздя вбили в щеку и лоб. Хорошо, что не в глаз.

— Ну и глупая ты, чайка, — говорю. — Это ж я, Даня, спаситель твой.

Схватив ее руками, я быстро слез с чердака старой хаты. Меня нынче привлекала дедушкина новостройка. Не было здесь ни окон, ни дверей, но потолок-то уже существовал. И взобрался я по лестнице на новый чердак. Здесь просторно, хотя всюду валяются старые сети, морская трава, дрова и стружки. Сквозь единственное маленькое окошко скупо просачивался дневной свет, и все же не было так темно, как на старом чердаке. Словом, это помещение мне очень понравилось. Я выпустил из рук чайку, и она, взмахнув здоровым крылом, начала прогуливаться под черепичной крышей.

Примостившись на пахнущих морем и сушеной рыбой сетях, я долго наблюдал за чайкой. Она остановилась в углу — высокая, серо-синяя, головастая — и начала длинным клювом перебирать перышки на больном крыле. Должно быть, оно сильно болело.

Я смотрел на птицу, и мне очень жалко было ее. Какой злой этот Робинзон, если он так относится к птицам! А как скучно, наверное, сидеть бедной одинокой чаечке на чердаке — без пищи и воды!

Подумав о том, что чайке нужны пища и вода, я мгновенно слез с чердака. Надо было в первую очередь добыть какую-нибудь посудину и принести чайке свежей морской воды. А тогда уже и о еде для нее смогу позаботиться…

Возле старой хаты я обнаружил котелок. Наверное, в нем бабушка часто варила что-нибудь, так как он весь почернел от копоти и сажи. Я пришел к выводу, что лучшей посудины для моей чайки и не найти.

Стоило мне, однако, схватить в руку проволочную дужку котелка, как в дверях показалась бабушка.

— Видишь, как он спит, дай ему бог здоровья. Я ж говорю, что это он по чердаку бегает, а ты мне: кот… кот… Вот тебе и кот… Посмотри на него… — Затем бабушка ласково обратилась ко мне: — И чего ты не спишь, Даня? Наверное, тебя тот басурман разбудил? Как начнет кашлять, да ворочаться, да трубкой своей чадить… Кто ж выдержит? Но ты ложись еще, дитятко… Спи, спи, внучек. Сейчас же еще только пять часов.

Еще и солнце из моря не всплыло…

— Бабушка, а этот котелок можно взять?

— Вот тебе и раз! Да зачем он тебе? Это же в нем дед уху варит. Вернется вечером, так вдвоем будете варить.

Я рассказал бабушке о чайке. Она поохала, поайкала, поругала сорвиголову Робинзона, а затем сходила в дом и вынесла мне какой-то старый щербатый горшок.

— А такая посуда подойдет тебе?

Мне любая посудина подойдет, лишь бы вода из нее не вытекала. Не дослушав бабушку, начавшую давать мне советы, я сбегал к морю, набрал воды в горшок, проверил, не протекает ли такая древняя посудина, и поспешил на чердак.

Чайка никак не могла догадаться, что в этой посудине морская вода. Я гнал ее к горшку, она обходила его, словно и не видела. Я даже сам пил морскую воду, схлебывая ее с ладони, хотя долго плевался после этого. Но чайка все равно не проявляла никакого интереса к моей посудине. Я вынужден был поймать несообразительную птицу, поднести к горшку и сунуть ее клюв в воду. Однако она и теперь лишь вертела головой и вырывалась из рук. Как видно, она не хотела пить. И вот, наконец, я догадался, почему она равнодушна к воде, — ей кушать хочется. Кто же пьет воду на пустой желудок?

Да, неплохое занятие я себе нашел. Ведь надо же добывать пищу для птицы! А где ее найдешь? Может быть, бабушка даст немного ухи или жареных бычков, если я хорошенько попрошу ее? Но будет ли чайка есть то, что люди едят?

Озабоченный новым для меня делом, я взобрался на кручу, откуда так хорошо было видно море. Вдруг донесся пронзительный свист. Я посмотрел на раскинувшийся внизу берег и увидел Коську. Он таинственно помахивал рукой, подзывая меня к себе. А мне, собственно говоря, ничего больше и не надо. Я понял, что Коська обязательно скажет мне, чем кормить чайку, и даже поможет раздобыть для нее пищу.

— Ты уже не спишь? — спросил меня Коська.

— Я уже давно не сплю.

— А я думаю: свистать или не свистать. Я б даже зашел к тебе, если б не бабушка. Она очень сердится на меня за кота…

Меня мало интересовала история с бабушкиным котом, — тоже мне событие, подумаешь! Вот у меня чайка голодная на чердаке.

Коська между тем объяснял с виноватым видом:

— Мне эти коты для научного опыта нужны. Думаешь, что их легко прокормить? Они такие жадные, что черта слопали бы. Бычков для них не успеваешь ловить.

— А чайка любит бычки?

— Еще как! Да она любую рыбу жрет. Ей хоть и дельфина дай — проглотит. Ну, так будем рыбу удить или тебе это не интересно?

Меня очень обрадовало Коськино предложение. Мне лично бычки крайне необходимы. А Коська и удочку смастерил для меня, и рачков на поживу дал, и научил, как ловить рыбу.

И вот мы с Коськой рыбачим.

Я стою на камне, Коська — рядом, по колени в воде. У Коськи удочка с коротеньким удилищем, а у меня удилище длинное, бамбуковое. Он мне лучшую удочку дал, — вот какой хороший товарищ! Поплавки у нас одинаковые: красные с одной стороны, круглые. У каждого из нас на боку бечевка болтается. На конце бечевки — пробка. На ту бечевку нанизывается выловленная рыба, а называется вся эта штука — кукан.

Все у нас одинаковое потому, что мы с Коськой оба — рыболовы. У меня даже сердце замирает от радости. Что бы ни говорила бабушка о Коське, как бы ни сердилась на него за какого-то Гладуна, но Коська — парень что надо, в общем — настоящий друг! А за хорошего друга я всегда готов в огонь и воду…

Да, у нас все было одинаковое. Пожалуй, у меня даже более красивое удилище. А вот бычки клевали не одинаково. Стоит Коське закинуть свою удочку, как поплавок уже и потонул. Словно он никак не хочет на воде держаться. Дернет Коська, вытащит удочку, а на крючке уже головастый бычок болтается. Между тем мой поплавок словно примерз к воде, не шевельнется. Коська уже нанизывает бычков на свой кукан, а у меня от зависти слюнки текут. Не ловятся, да и только.

У Коськи уже более десяти бычков плещется в воде, а моя бечевка все еще на боку без всякой надобности болтается.

— Ну, поймал что-нибудь? — спрашивает Коська.

— Да… не клюет что-то…

Коська бредет к моему камню, вынимает из воды мою удочку, что-то измеряет да примеряет, передвигая поплавок, затем надевает свежего рачка на крючок, трижды сплевывает на поживу и забрасывает в воду. Только закинул — уже и утонул поплавок. Дернул, а на крючке — бычок. Серый, головастый, он растопыривает свои плавники, упирается.

— Ага, — говорю, — заарканили одного.

Опять удим. И опять Коська бычка за бычком вытаскивает, а мне просто плакать хочется от досады. Какой-нибудь паршивый бычишка клюнет, и снова, поплавок надолго прилипает к поверхности моря.

— Наверное, тут место плохое, — говорю я хмурясь.

— Вполне может быть, — соглашается Коська. — Тут бычки не очень активные, а вон там, у того камня, где Робинзон и Пятница обитают, сильно клюют. И возле рыббазы добрый улов бывает. После обеда на рыббазу пойдем, ладно?

Я согласен куда угодно идти, только бы бычки клевали.

Ведь у Коськи уже целая связка, а я десятка не поймал. А у меня морская чайка на чердаке голодает…

Я уже не жалуюсь Коське на то, что плохо клюет. Терпеливо жду, когда поплавок вздрогнет. А тем временем спрашиваю:

— А Робинзон, кто он такой?

— Да так — зазнайка, — отмахнулся Коська. А сам уже нового бычка на кукан нанизывает. — Мама у него артистка, та, что в цирке на руках ходит. А он любит, чтоб ему все подчинялись и чтоб все его слушались. В общем, командовать любит. А ребята не хотят, чтобы он ими командовал. Так он прочитал книгу про Робинзона, которую мама в день рождения подарила ему, и строит из себя Робинзона. Подговорил одного третьеклассника, чтоб тот Пятницей стал. Заставил мальчугана смолой себя вымазать. Ну, а Павлик такой… он послушный. Вымазался. Вот и сидят они на том камне, будто на острове. Робинзон командует, а Пятница, как ученый щенок, все исполняет.

Мне очень захотелось познакомиться и с Робинзоном и с Пятницей, но я ничего не сказал Коське.

Из моря уже давно выплыло веселое, красное-красное, словно вымытое, солнце. Оно быстро поднималось вверх, а море играло, переливалось. К берегу катились, легонькие волны, шуршала мелкая галька, и пенились на зеленых водорослях белые пузыри.

Мы рыбачили до самого завтрака. Мало-помалу и на моем кукане начала трепыхаться рыба. У Коськи, правда, уже большая связка была. И в то время, как мне попадались мелкие, серые бычки, он ловил только черных и больших, точь-в-точь как те, которых вчера жарила для нас бабушка. Наконец Коська, взглянув прищуренным глазом на солнце, сказал:

— Пора кормить кошек…

Все же мы решили сперва накормить морскую чайку. Крадучись за огородом, чтобы бабушка не увидела, мы пробрались в недостроенный дом, влезли на чердак, Коська внизу оставил свой кукан, а я весь улов с собой захватил. Ого, здесь было столько рыбы, что, как мне казалось, чайке и на три дня могло хватить.

Я показал ее чайке. Она насторожилась и отошла, даже посмотреть на моих бычков не пожелала. Тогда мы с Коськой загнали ее в угол, поймали и поднесли к рыбе. Чайка вырвалась из рук и не стала есть.

— Ишь какая! — укорял ее Коська. — К скумбрийке да ставридке привыкла, селедочку да хамсу тебе подавай, а бычки тебе не по вкусу! Костлявые они и черные… Врешь, голубка, проголодаешься, так не только простых бычков, но и собак[1] будешь есть. Даже от камбалы не откажешься…

Я осторожно, чтобы не ущемить раненое крыло, держал чайку в руках. А Коська, взяв на палочку серого бычка, поднес его к самому клюву птицы. Она немного поколебалась, словно принюхиваясь к рыбке, а затем, неожиданно раскрыв свой длинный клюв, схватила бычка и мгновенно проглотила его.

В течение какой-нибудь минуты Коська отдал чайке всех бычков. Она глотала их, не разжевывая; неизвестно, как они и поместились в ней. По всему было видно, что она продолжала бы есть, но на моем кукане не осталось ни одной рыбки.

— Ого, она такая обжора, что, сколько ей ни давай, все будет глотать, — сказал Коська.

Я поднес чайку к горшку с водой. Но она только пополоскала в нем клюв и начала вырываться из рук. Я отпустил ее.

Чайка встрепенулась, уронила из хвоста перышко и начала прогуливаться по чердаку.

— Ну, одного нахлебника спасли от голодной смерти, — сказал, смеясь, Коська. — Теперь пойдем моих обжор покормим. До сих пор, наверное, на все голоса мяукают…

Незаметно покинув чердак, мы, крадучись, устремились к Коськиному двору.