Мой ангел злой, моя любовь…

Глава 12

Голос иерея разносился по периметру храма, уносился под расписные своды церкви, призывая прихожан вознести молитвы:

— … о веси сей, всяком граде, стране и верою в ней живущих, Господу помолимся!

В едином порыве склонялись головы. Мужские — непокрытые, самые разномастные, от светлого блонда до иссиня-черных. Женские — в шляпках разного вида или эшарпах, аккуратно повязанных вокруг причесанных головок. Только у самого притвора стояли прихожанки в платах, не в господских уборах. Вскидывались дружно руки, совершая крестное знамение, а после так же едино склоняли головы или кланялись. Разносился ответный хор голосов по церкви: «Господи Помилуй!»

— …О избавитиеся нам от всякие скорби, гнева и нужды, Господу помолимся! — возвещал голос отца Иоанна, и снова проносилась волна единых действий по церкви, снова раздавался ответ прихожан. Многие думали в этот момент о той тени, что предвещала по поверьям огненная комета, так и не уходящая с неба России, напоминающая о пророчестве зловещем. И каждый второй возносил молитвы об избавлении от этой напасти, от того «Антихриста», что нацелился на страну.

Лишь единицы думали об ином: хмурил лоб, размашисто крестясь, Михаил Львович, получив давеча пренеприятнейшие известия от своего управителя, была задумчива некогда протестантка мадам Элиза, крещеная десять лет назад Елисаветой под этими самыми сводами, улыбалась уголками губ Анна, не в силах удержать улыбку. Она то и дело поворачивала слегка голову и косилась в ту сторону, в которой стояла графиня со своими домашними. Иногда она задерживала взгляд на светловолосой голове Андрея дольше положенного, но чаще быстро отводила глаза, встречаясь с его взглядом — теплым, словно обнимающим ее. Краснела, чего ранее за собой не замечала, дергала ленты шляпки в волнении, едва не развязав ту прямо во время службы.

Анна скосила взгляд на стоявшую чуть позади нее мадам Элизу, заметила, что та тоже смотрит на нее, что-то шепча одними губами, моля неслышно о чем-то Господа в этот миг. Вспомнилось, как перепугалась прошлым утром, заслышав ее голос в будуаре, увидев, как поворачивается дверная ручка.

— Тихо, милая, — шепнул ей Андрей, а потом заглянул в ее испуганные глаза. — Два пути. Один — открываем дверь бок о бок, каемся в содеянном перед твоим папенькой, венчаемся завтра после службы.

Но Анна только головой покачала. Первая ее мысль была о том, как зол будет отец. Ее не наказывали с отрочества — ни телесно, ни лишениями, но ныне этого будет определенно не избежать. Если только напомнить отцу, что сам когда-то умыкнул через окно этого самого дома девицу и тайно венчался с ней без родительского благословения. А потом кольнуло в сердце, когда вспомнила тихие шепотки за спиной в Москве про яблоню и яблоко. Все верно вышло, поддалась страстям, бушующим в душе, как и маменька, уступила мужчине, презрев честь.

А потом вдруг подумала, что не такого венчания желала бы — спешного, впопыхах устроенного, со скандалом, что непременно разразится в округе. Не будет толком подготовлен обед после таинства, не будет платья, о котором мечтала, едва заговорили о свадьбе, даже начертила набросок наряда, чтобы передать портнихе.

— Иной, — продолжил Андрей, видя по ее глазам, что первый вариант она не принимает. — Иной таков: я ухожу ныне тайно, а после мы оглашаем с тобой о намерении обвенчаться. Я получаю разрешение в полку и возвращаюсь в Милорадово, мы обручаемся. Коли не будет… последствий, то я готов ждать до лета с таинством, как ты того желала.

— Mademoiselle Annette! — снова раздалось из-за двери, уже беспокойнее. После мадам Элиза что-то проговорила кому-то, видимо, Глаше.

— Я согласна. Иной, последний, — быстро прошептала Анна, и Андрей перекатился в постели, одним рывком поднялся, а затем помог встать на ноги ей. Уже сидя на окне, он вдруг привлек ее к себе и поцеловал — коротко, но глубоко, не в силах расстаться с ней ни ныне, ни когда-либо в будущем. А потом заглянул в ее глаза таким взглядом, что у Анны даже дыхание перехватило, сдавило в груди. Открыл рот, но ничего не произнес после, только головой кивнул. Стал спешно спускаться по шпалере вниз, обдирая ладони о шипы роз.

Анна наблюдала за ним, перегнувшись через подоконник, выпрямилась только, когда Андрей прочно стоял на земле обеими ногами, когда побежал через дорожку прочь от дома в парк. Прежде чем скрыться в кустах сирени, он вдруг остановился и оглянулся на нее, стоявшую в окне, по-прежнему не отрывающую от него своего взгляда.

Отчего то, что казалось в прошлые сумерки под винными парами единственно верным решением для него, нынче, когда светает, а голова трезва, наполняет его душу какой-то странной тоской и отвращением к себе? Андрей знал, что она ответит ему, поддастся соблазнам тела, видел это в ее глазах, когда целовал ее. Отчего только порывы тела и души не всегда бывают едины? Но ни одного сомнения в том, что он непременно должен заполучить эту бессердечную злую плутовку в жены до скончания своих дней, в Андрее не было, ему на удивление. Даже если бы у нее не было ни копейки, ни пяди земли в приданом, он взял бы ее ныне.

Она была нужна ему. Он понял это еще прошлым вечером, сидя на подоконнике и наблюдая, как она сражается с шипом в его ладони, тихонько дуя на рану, чтобы облегчить боль. Его милая и нежная Анни… Все-таки жаль, что она выбрала не первый путь. Но о том, что не остановила его прошлой ночью, как он ждал до последнего момента, сожалений не было.

Анна убедилась, что он скрылся в парке, только тогда открыла дверь, пуская в комнату встревоженную мадам Элизу.

— Я заспалась и не слыхала стука, простите, — коротко ответила она на вопросительный взгляд мадам. А потом вдруг почувствовала себя такой усталой и разбитой, что захотелось упасть в постель и проспать до самых сумерек, спрятаться в сновидениях от всего, что случилось за последние дни. Что не думать, не вспоминать, не мечтать…

— Я следующего утра поеду в церковь, — продолжила Анна, приказав Глаше принести воды подогретой в кувшине. — Не ныне. Мигрень жуткая, будто и не почивала вовсе.

Мадам Элиза обеспокоенно взглянула на нее, пощупала лоб, а потом прошла к комоду с бельем, намереваясь достать платок и смочить тот в уксусе. Всем известно, что при мигрени надо было виски протереть этой пахучей жидкостью. А потом мадам бросила взгляд на смятую постель, на съехавшие с перины простыни. Замерла на месте, повернулась к Анне, потрясенная увиденным. Тогда и Анна заметила кровь на простынях, сама побледнела от ужаса, вспоминая ту боль, что пронзила ее тело этой ночью. О, он определенно поранил ее! А вдруг она теперь умрет? О Господи!

— Qui est-ce? Quand? O mon Dieu, Annette! [244] — в голосе мадам Элизы звучал такой ужас, что Анна не выдержала и расплакалась. Тогда мадам Элиза быстро пересекла комнату и прижала воспитанницу к себе, борясь с желаниями залепить той пощечину и ласково вытереть слезы одновременно. Она полагала, что следует в оба глаза следить за Полин с ее горячей и неразумной головой и Петром Михайловичем, совершенно упустила из вида Анну. Это только ее вина, только ее!

— Я теперь умру, да? — спросила сквозь слезы Анна, и мадам нахмурилась, не сразу понимая, о чем она речь ведет. А потом тихонько рассмеялась, поцеловала Анну в лоб.

— Нет, ma chere, от этого определенно не умирают. Но последствия за собой влечет. О, ma chere, я так расстроена твоим поступком, так растеряна! Кто? Это monsieur Olenin, vrai? — а потом сама же и кивнула себе в ответ — более никого в округе не было, кто способен был заставить ее девочку настолько потерять голову. — И что ныне? Он приедет к твоему papa нынче днем? Ведь надобно устранить возможные последствия! O mon Dieu, Annette!

— Ему нет нужды ехать к papa нынче, — ответила Анна и, прежде чем мадам Элиза открыла рот для возмущенной тирады, поспешила продолжить. — Мы уже с ним помолвлены. Вот уже несколько дней, как он сделал мне предложение, и я приняла его.

— Têtes fêlée [245]! Все порядочные люди сперва родителей ставят в известность!

— Так и есть, папеньку просил в тот же день, — и мадам Элиза поджала губы, явно недовольная, что от нее скрыли такое важное событие в жизни ее девочки. Она хотела спросить, кто еще ведал о сговоре том, но тут в спальню вошла Глаша с кувшином воды в руках, и мадам поспешила взять его из рук девушки, желая скрыть любые доказательства прошлой ночи от ненужных глаз.

— Ступай, Глаша, я сама за mademoiselle похожу.

Потом, когда Глаша ушла из спальни, мадам помогла Анне привести себя в порядок, одновременно рассказывая ей о том, что должна была поведать ранее, как Полин. Она не видела в Анне той страсти, того пыла, которые замечала в собственной дочери. Успокоилась, когда та стала держать своих поклонников на таком длинном поводке, забавляясь ими, но не увлекаясь, не отдавая свое сердце взамен. А этот кавалергард все же сумел пробиться через все преграды, которые возвела ее девочка. Вот только на благо то или на худо?

— Хорошо, что крови недавно были, — проговорила мадам Элиза, полагая, что последствий той ночи не будет. Старая травница, жившая в горах неподалеку от замка, где выросла Элиза, когда-то открыла ей, как связано с луной не только самочувствие, но и зачатие новой жизни. Жаль только, что Элиза не знала тогда о болезни, которая настигнет ее здесь, в этой стране, ставшей ее новым домом. Доктор Мантель, местный эскулап, ничем не мог помочь ей в приступах хвори и исцеление принести не мог. Она знала, что каждый из них отнимает медленно по кусочку ее жизни.

В церковь не поехали в то утро и к завтраку не спустились, остались в спальне Анны, сославшись на приступ мигрени барышни. Долго сидели, разговаривая о женских обязанностях, о брачном союзе, о мужчине и о той стороне жизни супругов, с которой познакомилась Анна, еще не ступив под венец.

К полудню в Милорадово приехал казачок из соседнего имения графини — Андрей прислал записку и корзину оранжерейных цветов барышне, чем привел ту в восторг помимо ее воли — первое подношение жениха. Все, таиться более не было нужды. И после обеда она уже просила отца о возможности переговорить с ним наедине в тишине кабинета.

Служба подошла к концу. Анна даже губу прикусила от волнения, когда хор пропел многолетие императору Александру Павловичу и царствующей семье, знаменуя окончание литургии. Иерей приступил к оглашению имен тех, кто намеревался в будущем ступить под своды храма и соединить руки. Анна не могла удержаться, чтобы не взглянуть в сторону Андрея, но через фигуры прихожан, что разделяли домашних графини и Шепелевых, его не смогла разглядеть. Только алые перья на шляпке Марии заметила, ее косой взгляд в свою сторону. Но Анну более не волновала та неприязнь, которую подопечная графини питала к ней.

— Ротмистр Кавалергардского полка Ея Величества кавалер ордена Святого Георгия Оленин Андрей, сын Павлов и девица Шепелева Анна, дщерь Михайлова первым браком имеют намерение сочетаться! — провозгласил их имена самыми первыми отец Иоанн, и по толпе прихожан словно волна прокатилась — зашептались, стали поворачиваться в сторону Анны, вытягивая шеи, выглядывая из-за соседей, чтобы получше разглядеть. Тихо вскрикнула Катиш, прижала руку ко рту тут же, краснея за то, что не сдержалась. Потрясенно взглянул Павлишин, сверкая стеклами очков в отблесках свечей.

— Анна Михайловна, — протянулась к ней ладонь, обтянутая перчаткой. Анна повернула голову в сторону Андрея и улыбнулась ему. Вложила свои дрожащие пальчики в его ладонь, чтобы он отвел ее через образовавшийся проход между прихожанами к отцу Иоанну, объявляющему уже другие имена — холопов из села и окрестностей. Андрей чуть улыбнулся ей, когда она взволнованно сжала его пальцы, но руки ее все же отпустил, когда получал благословение от иерея, когда целовал распятие. И она не стала освобождать свою ладонь из его пальцев, когда прикладывалась к кресту, получив благословение. Так и стояли перед тем, за руки держась, и разомкнули их, лишь выходя из церкви. И Анна тогда подумала с удивлением, как вдруг стало не хватать ей тепла и силы его ладони.

На церковном дворе и Шепелевых, и недовольную подобным вниманием графиню обступили, стали поздравлять, расспрашивать о деталях предстоящего события. Всем было любопытно, как и когда успели настолько сблизиться ротмистр и mademoiselle Шепелева. Михаил Львович предполагал подобное, потому громко пригласил присутствующих на оглашении на обед в Милорадово, о котором распорядился, уезжая в церковь.

— Это не званый обед, прошу простить меня. Вечер по случаю помолвки будет дан позднее всенепременно! Просто прошу разделить со мной нынешнюю радость мою и поднять бокалы за здравие и счастье моей дочери и господина ротмистра.

И потянулись от храма в сторону имения Шепелевых коляски и ландо в сопровождении всадников, что предпочли прибыть на службу в седле, а не в экипаже. Андрей не стал ехать в арьергарде этого импровизированного поезда и не стал обгонять экипажи, а съехал с дороги и старался держаться вровень с ландо Шепелевых, если это было возможно. Анна наблюдала за ним, уже не скрывая своего интереса от остальных, любовалась его посадкой, его искусством наездника. Он даже ни разу не взглянул в ее сторону, но она знала, что неспроста Андрей удерживает коня на легкой рыси, не давая тому пуститься галопом, сминая летние травы на лугу. От его присутствия рядом на сердце пришел покой и какая-то странная благость, захотелось приподняться в ландо и крикнуть в голос от наслаждения этим простором, теплыми солнечными лучами и ясным небом над головой. И от того, что отныне не надо было думать и гадать, как сложится отныне ее жизнь. Все уже было решено.

— Ты счастлива, — вдруг проговорил тихо Петр, сидевший подле Анны, склоняясь к ее уху, когда ландо ехало по аллее к дому. Это был не вопрос, и не требовалось от нее подтверждения. Но она все же повернулась к нему, оставляя попытку разглядеть среди всадников в «хвосте» Андрея, вынужденного вернуться на дорогу при въезде в ворота имения. Кивнула брату, прикусывая губу, чтобы не снова не улыбнуться широко, показывая каждому любопытному свой восторг, распирающий грудь.

— O, Annette, береги свое счастье, ma chere, — прошептал он ей, пропуская между пальцев широкую ленту ее шляпки. — От всего береги, ибо счастье — такая хрупкая вещица… А у тебя столько недоброжелателей этому счастью. Даже я…

— Que dites-vous? [246] — не расслышала его последних слов Анна. Ныне ее занимала только одна мысль — ладно остановилось на подъездной площадке, и ей бы очень хотелось, чтобы Андрей подал ей руку, помогая спуститься из экипажа. Она видела, что он уже спешился чуть в стороне от экипажей, заполонивших подъезд, и уже направлялся к прибывшим.

Но не к ней, увы. Андрей остановился у коляски Марьи Афанасьевны, подал руку наперед лакея сперва тетушке, а потом и Марии, на досаду Анны. Она поджала губы, сжала сильнее, чем требовалось пальцы лакея, помогавшего ей сойти из ландо. Что происходит? Оглашение состоялось, и ныне он может снова играть в ледяную персону?

— Катиш расстроена, — неслышно приблизилась к ней мадам Элиза, наблюдая, как убегает в дом девушка, даже не обращая внимания на гостей.

— Пусть. Мне нет до того дела, — пожала плечами нервно Анна, наблюдая, как Андрей ведет к ним графиню и Марию. — Неужто она полагала, что он…? Quelle bêtise [247]! А впрочем, давай за ней Вера Александровна земли, кто знает, как повернулось бы? Нашему ротмистру нет дела, кого в жены брать, коли есть за душой той, что предложить ему.

Анна не стала дожидаться, пока к ней подойдут, ушла в дом, складывая зонтик. Тот все никак не поддавался ее усилиям, и ей пришлось сунуть его раздраженно швейцару в передней, чем изрядно удивила его, кланяющегося гостям, сбила с толку. У себя в покоях Анна упала в постель, твердо решив не спускаться вниз, но спустя пару минут к ней прибежала взволнованная Пантелеевна.

— Анечка, вставай, душенька. Прибирайся да ступай к чайной. Там закусничают покамест перед обедом, — она суетилась по спальне, подгоняла Глашу найти для Анны замену измятому уже платью. — Не мотай-то головой своей. Не мои слова то. И не мадамы твоей. Батюшка велели сказать, коли не сойдешь, он сам к тебе придет. Ой, не зли ты батюшку, душенька моя! Тот и так зол отчего-то, аки черт, прости Господи! Да и пред людьми-то стыдоба. Барышня ведь, а что удумала! Как дитя малое! Ну, чего ты слезоньки сызнова льешь-то, горюшко мое? Не пугай меня, старуху, не тревожь душу мою! Ох, что стряслось-то у голубушки моей? Прямо не ведаю! Все льешь слезоньки и льешь. Из-за него, чай?

Но Анна уже отводила от себя руки няньки, поднималась с кровати. Не надо ей жалости. И слез более не будет. Довольно слез! Ни одной слезы не прольет теперь. Пусть так, пусть на душе тоскливо. И пусть под венец ее поведет только из-за того, что отец предлагал в довесок! Пусть получит все, что желает, как вынудил ее ускорить оглашение. Желает венчание на Рождество? Будет оно на Рождество, согласится она. Как будет соглашаться отныне на все его слова. Но после… видит Бог, после ему уже придется делать это, не ей! И тогда он поймет, что соединил судьбу не с землями, а с человеком, она заставит его понять это. Правда, пока не знает, каким образом она осуществит задуманное, но сделает непременно!

А пока Анна будет сама любезность с ним, будет делать вид, что покорна его воле. Спустилась в парк, переменив измятое платье, где в большой открытой беседке любили пить чай в летнюю пору, а ныне сервировали легкие закуски и напитки, пока не накрыли к обеду. Гости помоложе прогуливались около цветников, а кое-кто и уединился в тенистых аллеях. Те, кто был постарше и степеннее, расселись в креслах в тени деревьев или в беседке, вели неспешные разговоры о том, что творится в свете или в столице, а теперь уже и в Вильне, где ныне был император и свет.

Анна не стала сразу подходить к гостям, среди которых стоял Андрей. Остановилась в десятке шагов от них, явно вынуждая жениха подойти и предложить свою руку, остановила взглядом парочку молодых соседей, что двинулись к ней. Андрей с улыбкой извинился перед своими собеседниками, склоняя голову, подошел к невесте неспешно.

— Анна Михайловна, — демонстративно предложил ей свою руку с легким поклоном. Анна не менее демонстративно приняла ее, улыбаясь настолько очаровательно ему, насколько могла. Гости с улыбкой на устах, с явным любопытством в глазах принялись наблюдать, как жених и невеста обходят приглашенных на обед к Шепелевым, здороваясь и обмениваясь вежливыми репликами, принимая положенные случаю поздравления.

Анна опиралась на руку Андрея явно крепче обычного, то и дело касалась в разговоре свободной рукой его плеча, и он тоже решил подыграть ей в этой явной демонстрации безмерного счастья — положил свои пальцы поверх ее пальчиков, иногда гладил их, сбивая ее порой с мысли, заставляя терять нить разговора на миг. Она могла обмануть кого угодно, но только не его, читающего по ее слишком невинному виду, что уже вовсю ведется новая игра. Только вот что было целью для той, было для Андрея загадкой. Эта новая Анна — уже не холодная высокомерная Аннет, но еще и не его милая Анни — интриговала его, и он не мог не улыбаться, думая о стольких открытиях, что доведется ему совершить, когда они обвенчаются.

— A propos [248], когда же состоится сие событие? — обратилась к жениху и невесте одна из дам в шляпке с длинной тульей, безвкусно украшенной множеством роз. — Когда вы ступите под венцы?

— Следующим летом, коли Бог даст, — мигом отозвался Андрей, памятуя о желании Анны венчаться в день своего рождения, и незаметно для остальных смутился, когда услышал одновременный ответ Анны, такой неожиданный для него:

— После Фиппова поста [249].

Дама в шляпке и остальные улыбнулись, понимающе переглянулись, и Анна покраснела слегка от той злости и досады, что вспыхнули в ее душе при этом обмене взглядами. Ужасно! Все было просто ужасно! Отныне все решат, что она торопится под венец, а ее жених совсем нет. Да к тому же ее нынешнее поведение, когда она так и светится подле него…

— К чему вы это сказали? — прошипела Анна, едва они отошли от очередной группки гостей. Андрей не повел ее к беседке, куда они должны были взять направление, а зашагал медленно в сторону одной из аллей. — К чему вы вдруг сказали про лето? Разве не вы так торопили меня под венец, что переступили через все правила приличия, через понятие чести? Разве не дали понять, что я должна смириться с вашим выбором?

— Жаль, что с образованием, которое вам дал Михаил Львович, вас не выучили иному, — резко ответил Андрей. — Например, обдумать каждое слово перед речью.

— Вы первый оскорбили меня. И не словом, а действием. Давеча. Запамятовали?

— О, нет, моя милая, вы первой развязали войну, именно вы. Вспомните, еще на Рождество, у церкви, — не задержался с ответом Андрей, а потом вздохнул и уже мягче продолжил. — Хотя какая ныне суть в том, кто первый сделал залп? Я предлагаю вам мир, Анна. Я устал от злых слов и колкостей, устал держать оборону и совершать ответные атаки. Все, чего я желаю ныне — насладиться вашей близостью ко мне, той, которая ныне позволительна жениху. Так позвольте мне это, милая Анна, — он вдруг остановил ее, развернул к себе, не обращая внимания на любопытствующие взгляды проходящих мимо них гостей, с которыми мимолетно раскланялся тут же, принимая их поздравления. Короткий любезный разговор, и те отходят, а Андрей снова продолжил, выждав некоторое время, пока они удалятся на нужное расстояние.

— Позвольте мне, Анна, узнать вас. У вас столько ликов, что я порой теряюсь совершенно, какой из них принадлежит вам истинной, — Андрей взял ее руку в свои ладони, стал поглаживать большим пальцем через тонкое кружево перчаток, вызывая в ней какую-то странную дрожь. Или этот озноб у нее был вызван порывами холодного ветра, что нежданно налетел со стороны леса, трепавшего перья на шляпках, кружево чепцов, подолы платьев и волосы непокрытых мужских голов? — Я бы желал верить, что истинная Анна — та, что была со мной в лесу. Та, что давеча доверила мне слепо свою судьбу. Та, что улыбалась мне ныне в церкви и была так счастлива, когда оглашали наши имена. Станьте моим ангелом, моя милая…

Андрей поднес ее руку к губам после этих слов. Но коснулся не тыльной стороны ладони, не внутренней. Отодвинул край перчатки, поцеловал местечко на запястье, в тоненькие жилки, как ночью той целовал сгиб ее локтя. От этого простого касания губ Анна вдруг ощутила неудержимое желание, чтобы он увлек ее еще дальше в парк, скрываясь от лишних глаз, чтобы поцеловал так, как целовал той ночью, туманя рассудок. А еще ей хотелось запустить пальцы в его волосы, пропустить меж них эти мягкие пряди, а то вовсе самой склониться к его лицу и покрыть его короткими поцелуями. И шею. Поцеловать его в шею.

Глаза Андрея вспыхнули каким-то странным огнем, и Анна поспешила отвести взгляд от его лица, испугавшись, что он мог прочитать ее мысли. Такие странные, такие неприличные. Совсем неподобающие девице. Взглянула через негустую зелень ветвей чубушника на партер, где прогуливались гости, на беседку, на крыльцо которой вышел в этот момент Михаил Львович. Анна заметила растерянность на лице отца и проследила за его взглядом. Похолодела, когда заметила спешащего от дома Ивана Фомича. Дворецкий даже не шел быстрым шагом по гравийной дорожке, он бежал, и Анна встревожилась — чтобы степенный Иван Фомич, всегда сохраняющий важный и строгий вид, побежал, невзирая на почтенные годы и на то, что рискует потерять уже съехавший набок парик?

— О Господи! Что-то стряслось! — Анна потянула за собой к беседке Андрея, еле сдерживаясь, чтобы сорваться с места и не побежать, как бежал Иван Фомич. Что могло его подвигнуть на то? Чья-то смерть? Не иначе, из близких кто. Но кто? А потом испуганно вспомнила о Вере Александровне и Натали, что носила дитя, вспомнила, как опасны тягости для женщины. Спаси и сохрани, перекрестилась она трижды на ходу. Заметила вопросительный взгляд Андрея, едва не сказала ему о своих подозрениях, а потом смутилась, вспомнив, что тягость — не та тема, которую стоит обсуждать девице.

Они уже подошли торопливым шагом на достаточное расстояние к беседке, когда услышали возглас Ивана Фомича, споткнувшегося на дорожке и упавшего на колени в шагах десяти от хозяина.

— Беда! Беда, батюшка Михаил Львович! — крикнул он, и Шепелев быстро сбежал к нему навстречу со ступенек беседки. Стали шумно переговариваться гости, торопились на этот крик из парка те, что ушли недавно на прогулку. — Антихрист! Антихрист, батюшка, на Россию-матушку нашу с тьмой своей пошел. Война, батюшка! Война!

Это слово прокатилось волной над партером и в беседке, передаваясь из уст в уста. Некоторые из женщин истерически закричали в голос. Одна из пожилых соседок лишилась духа, обмякла в кресле под причитания своей дочери, принявшейся обмахивать мать веером, который так и норовил вырвать из ее рук ветер каждым своим порывом.

Анна обернулась на Андрея, придерживая шляпку, чтобы ее не сорвал с головы проказник-ветер. Показалось ли ей или нет, но небосвод посерел как-то, пробрало легким холодком аж до самых костей. Андрей только улыбнулся одними уголками губ, словно ничего худого и стряслось вовсе, погладил пальцем ее запястье успокаивающе.

— Откуда ведаешь о том? — Михаил Львович в несколько шагов подошел к растерянному дворецкому, поднял того на ноги. — Кто вести принес?

— Так Прохора посылали в Гжатск за почтой нынче утром. Вот он и привез весть эту, — ответил Иван Фомич не только хозяину, но и обступившим его гостям. — Говорят, в середу еще реку граничную пересек. Уж почитай несколько дней, как нашу землю топчет, хранцуз проклятый!

Михаил Львович оглядел растерянных женщин, помрачневших лицом мужчин, взбудораженную этим известием молодежь мужского пола, которую весть о войне привела в состояние едва ли не восторга — доведется и им послужить императору и России с честью! Андрей переглянулся с отставным полковником в армейском мундире скептически этому настрою юнцов. Они-то уж знали, что война далеко не такова, какой представляется в юношеских грезах о славе воинской и ратных подвигах.

— Messieurs-dames! Le temps se brouille …[250], - начал Михаил Львович, но осекся вдруг, решил продолжить на русском языке. — Пожалуйте в дом, господа, дамы. Укроемся от непогоды, а там и к обеду призовут.

После его слов, после того, как сам хозяин, предложив руку графине, то и дело бросающей встревоженные взгляды на племянника, направился к дому, парами потянулись и остальные гости, переговариваясь, строя возможные варианты событий в связи с вторжением войск Наполеона. Даже предполагали, было ли тут же дано сражение доблестной армией императора Александра Павловича, или покамест не случилось боя.

В салоне, куда проводили лакеи гостей, зажигали свечи, разносили на подносах напитки и закуски тем, кто не успел вкусить их в беседке. Беседы не прекращались, даже наоборот стали оживленнее, шумнее. То и дело раздавался чей-то мужской смех — это молодые соседи Шепелевых уже вовсю обсуждали, как наконец-таки щелкнут по носу Наполеона русское воинство. Слыхано ли — все же осмелился пойти войной!

— Александра Васильича, увы, нет на свете этом. Тот-то показал бы Буонапарте, погнал бы аки черта назад, — качали головами пожилые соседи. — Способен ли немец защитить Россию? Слыхали ведь? Одни немцы во главе армии и гвардии нашей! Будто и нет крови русской достойных генералов!

— Ну, почему же? — отвечал отставной полковник. — Разве князь Багратион — немец? Аль граф Тормасов [251]?

Анна вздохнула — сейчас непременно к разговору этому присоединится Михаил Львович, противник того, что генералы армейские и гвардейские были не русских фамилий, ярый поклонник графа Суворова и его школы. Ее тронул кто-то за локоть.

— Не видали ли вы Полин? Или Петра Михайловича? — мадам Элиза была бледна и растеряна, но не переход армией Наполеона границ империи был тому виной. — Все уж вернулись в дом, их же нет…

Но Анна только головой покачала, только сейчас заметив, как яростно что-то втолковывает графиня склонившемуся Андрею над ней, сидящей в кресле она, в которое так и бился ветер. Даже перья на ее тюрбане качались резко в такт резким движениям ее головы. Потом она поймала на себе взгляд Анны и сделала той знак рукой приблизиться.

— Полюбуйтесь на своего нареченного, Анна. Все торопится вон, будто без него прогонят Наполеона вон из страны! Удумал ехать нынче же! В грозу! Глянь в окно, Andre, гроза ведь идет. Все мы заперты тут непогодой до вечера, вестимо, — графиня недовольно поджала губы. Андрей смотрел в окно, сложив руки на груди, и только сейчас Анна разглядела, насколько очерчен его подбородок. Черта упрямца, как говорила Пантелеевна.

— Мне продлили отпуск, ma tantine, исключительно, когда никому и не дают его. Разве что по причине нездоровья, как Петру Михайловичу. Я обязан тут же вернуться в полк. Тут же! Я все решил. Уже отбыл в Святогорское человек с наказом для Прохора готовиться в поход. Мне надобно ехать тотчас, умоляю, поймите меня, — Андрей ни разу не взглянул на Анну с тех пор, как та по знаку графини подошла к ним, даже мельком. Старательно отводил глаза, как ни пыталась она поймать его взгляд, растерянная, все еще до конца не понимающая того, что случилось.

Война была для нее чем-то дальним, незнакомым, хотя и давали Шепелевы благотворительные балы в пользу госпитальных домов и инвалидов войн с Францией и Турцией, что велись в последние десять лет. Но все эти сражения были далеко, за сотни верст от нее, она видела только награды на груди офицеров за них, а страшная рана Петра затянулась задолго до того, как он вернулся в Милорадово. Оттого и казалось все таким — отдаленным, не стоящим внимания, нереальным…

— Я еду нынче же, c'est décidé [252]. А вам я запрещаю, ma tantine, ехать со мной до Святогорского ныне. Дождитесь ясности в небе, — твердо сказал Андрей. И только потом поднял на Анну взгляд.

— Мне бы с Михаилом Львовичем бы переговорить, — поманив к себе лакея, проговорила графиня, устало прикрыла глаза. Андрей же в два шага подошел к Анне, взял ее под локоть и отвел к окну, создавая некую видимость уединения на глазах у остальных.

— Ее сиятельство права: ехать в такую непогоду — сущее безумие, — но он только головой покачал.

— Не стоит о том. Времени совсем нет. Вы не понимаете, Анна, мой долг вернуться в полк как можно скорее. Я и задерживаться здесь не имел намерения так долго. Пара дней, не больше. И это оглашение… Не имел я права так поступать. Ни малейшего права, — он смолк на минуту, собираясь с мыслями, чтобы найти слова, призванные убедить ее в его правоте. Андрей действительно считал, что не имел ни малейшего права так приближаться, а уж тем паче заявлять о намерении вступить в брак ныне — когда над ним тяготеет долг перед императором и Россией. Как офицер, он обязан был думать прежде об этом долге в эти дни, когда в воздухе так и ощущалось скорое приближение войны, когда ее ждали все: от крестьянина до светлейшего дворянина. Сущим безумием было не ехать тотчас в полк, невзирая на непогоду, а настолько поддаться чувствам, как позволил себе он.

Анна вдруг подняла вверх ладонь, призывая его замолчать, отвернулась от него к окну, стала наблюдать, как ветер треплет листву деревьев, как раскачивает ветви. Андрей не стал продолжать, лишь попросил:

— Вы позволите… позволите иметь от вас что-нибудь в память?

Анна даже головы не повернула к нему, задавая встречный вопрос, нежданно пришедший в голову, ища опровержение своим худым мыслям:

— Та роза… Разве она не будет вам служить напоминанием?

— У меня ее нет, — пришлось признаться Андрею. У него действительно не было того цветка из оранжереи и довольно давно, еще с зимы. Обронил где-то в дороге, как ни прятал его тщательно за полой мундира, а обнаружил это, лишь устраиваясь на ночлег на почтовой станции. Тогда он решил, что это только на благо. Нет памяти — быстрее забудет…

— А ваша? — спросил он, и она резко повернулась к нему от окна. — Ваша роза?

— Я недолго хранила ее, — пожала Анна плечами, раздосадованная, что он ведает про то, как она приказала забрать из оранжереи оброненный цветок. Глупый лакей! Не только ей поведал о том, что Андрей забрал с собой розу, но и Андрею рассказал зачем-то о ее желании иметь схожий цветок в память. — К чему хранить увядшие цветы? Вас манит к себе Марья Афанасьевна, — Анна легким кивком показала в сторону графини, которой помогал подниматься с кресла лакей. — Вам надобно идти.

Она хотела отойти от него, потакая желанию скрыться от всех в тишине своей спальни и выплакать ту боль, что свернулась клубком в груди при его словах. Она знала… знала, но зачем-то все же надеялась, верила, как хотела верить его словам, его глазам и ласковым рукам. Не надо было открывать даже мельком свою душу, не получила бы боль обиды и горечь разочарования.

Но Андрей не позволил Анне этого. Вдруг схватил за локоть, развернул к себе лицом резко, даже не заботясь о том, как это действие будет выглядеть в глазах присутствующих в салоне, в глазах тетушки, что наблюдала за ними и нахмурилась тут же.

— Вы не позволите себе так проститься со мной. Я не позволю вам! — она видела, как он разъярен, как снова побелел шрам на фоне легкого загара, который он приобрел в деревне. Отчего-то осознание его ярости принесло ей мимолетное облегчение мукам, терзавшим ее собственное сердце. — Я уезжаю, Анна. Неужто вы не можете того понять? Неужто не найдете слов на дорогу мне?

— Ну, отчего же? — улыбнулась Анна, как привыкла улыбаться за эти годы — очаровательно и вежливо, без единого чувства. Она аккуратно выпростала руку из его хватки, после обхватила его голову ладонями и, приподнявшись на цыпочки, легко поцеловала его в лоб, краем глаза замечая, как смотрят на них все, кто был в салоне. — Прощайте, Андрей Павлович. И да хранит вас Спаситель!

Она видела, отстранившись, как похолодели его глаза, как сжались губы, но он ничего не сказал ей. Только склонил голову, отвечая кивком на ее прощальный поцелуй. И Анна развернулась от него, пошла к выходу из салона, с трудом удерживая себя от того, чтобы не развернуться к нему, чтобы снова не взглянуть, но уже иначе — выражая те самые чувства, которые питала к нему против своей воли. Сердце умоляло, но гордыня запретила это делать, заставила высоко поднять подбородок, распрямить спину.

Когда она проходила мимо графини, та вдруг протянула в ее сторону руку, словно пытаясь остановить. Но ничего не сказала отчего-то, махнула только ладонью, мол, иди мимо, и Анна последовала этому жесту — ушла из салона, сделав неглубокий реверанс у дверей, прощаясь с гостями. А потом побежала через анфиладу комнат, через вестибюль, пробежала по лестнице, шагая через две ступени, лишь бы скорее спрятаться, укрыться в покоях своих.

— Быстрее! Быстрее! Развяжи! — она растолкала Пантелеевну, что спала, полусидя на диванчике в будуаре. Глаши как назло не было. Нянька долго не могла сообразить со сна, что Анна хочет от нее, с трудом поднялась на ноги, охая и растирая затекшую от неудобной позы спину.

— Что это на дворе? Гроза что ль идет? — спросила няня, потирая глаза. Анна нетерпеливо постукивала носком туфельки по полу, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрикнуть на медлительную старуху. — Что это ты платье менять удумала? К обеду?

— Нет, лечь хочу, — отрезала Анна, и няня удивленно замерла, взявшись за завязки шнуровки.

— А как же обед? Что папенька скажет? И как жених-то твой? Вот ведь шальная, так и просишь розги ныне!

— Ах, Пантелеевна, развязывай же! Что встала столбом? — Анне не терпелось скинуть платье и спрятаться в подушках от всех и вся. И не думать, не сожалеть, не вспоминать. — Жениха на обеде не будет. Ему ныне совсем не до меня. Уезжает он.

— Куда это он уезжает, душенька моя? Как же? А обед? Негоже то, — качала головой Пантелеевна, аккуратно расправляя шнуровку. А потом донесся от подъезда стук копыт, смягченный гравием, и Анна дернулась от няньки к окну, выглянула, чтобы заметить, как уезжает Андрей по аллее.

— От погнал-то коня! Чем его допекла-то, что так резво из дома нашего? — хохотнула беззлобно Пантелеевна, выглядывая из-за плеча Анны в окно. И замерла, когда та тихо ответила:

— В полк уезжает. Война, милая. Говорят, Наполеон границы империи нашей перешел с войском своим.

— Ох ты, Господи! — возопила Пантелеевна, а потом бросилась к образу на полке в углу спальни Анны, бухнулась на колени. — Заступница! Что ж творится-то? Мать Всеблагая, Заступница наша!

Анна молча наблюдала за поклонами няньки, с трудом разбирала бормотание той себе под нос, ее мольбы об избавлении от напасти, от судьбины лихой, а потом вдруг замерла на месте, расслышав слово «гибель». Вдруг вспомнилось, как беззвучно и оттого так страшно плакал отец в кабинете, получив весть о ранении Петра, как только и смог сказать, что опасна та пуля для него. «Он может не вернуться к нам, душа моя! На все воля Божья, к нему обратимся с мольбами», только и сказал тогда.

До того ей казалось, что отъезд Андрея сродни его отсутствию этой весной. «Неужто вы не можете понять?», спросил он недавно ее в салоне, и она действительно не понимала той тени, что висела над ним, над его отъездом. Забыла о том страхе, что витал в доме, пока не получили вести от Петра.

«Он может не вернуться к нам, душа моя!», промелькнули снова в голове слова отца, тихие, полные скорби, и Анна сорвалась с места. Быстро нашла в шкатулке у зеркала то, что искала, набросила плащ, висевший в гардеробной, выскользнула из покоев на лестницу для слуг, по которой даже не сбежала — слетела вниз, перепрыгивая через ступеньки, рискуя наступить на подол платья и свалиться, свернув себе шею.

Ветер уже вошел в раж, чувствуя свою силу, рвал ветви деревьев, пытался выбить из рук лакеев ставни, которые те спешили закрыть, спасая стекло окон от разбушевавшейся стихии. Из-за парковых деревьев надвигала на Милорадово темнота грозовой тучи, погрозила Анне раскатом грома, от которого та даже присела в ужасе.

Она с самого детства боялась гроз. До истерики, до дрожи. Но остановиться ныне не могла. Сжав пальцы так, что побелели костяшки, побежала быстро прочь от дома, скрылась в залесной аллее. Андрею необходимо было совершить круг почти в четыре версты, прежде чем он достигнет границ Святогорского. Анна же намеревалась пройти до земель графини через граничный лес — верста или чуть более. Да, он едет верхом, но если она побежит… И она побежала.