Мой ангел злой, моя любовь…

Глава 47

Медленно, будто слезы, стекали капли воска вдоль тонкого тела изрядно уменьшившейся за прошедшее время свечи. Огонек, отражаясь в зеркале ярким пятном, слегка трепетал, когда через открытое окно спальни в комнату проникал игривый ветерок. Тот пробегал по спальне, легко вздымая вверх кисейные занавеси балдахина, ласково ворошил распущенные волосы сидящей перед зеркалом Анны и проводил по ее разгоряченным щекам, будто пытаясь остудить хотя бы чуть-чуть тот жар, которым она сейчас горела.

Часы на комоде громко тикали в ночной тишине, наступившей после грохота шутих, которые большими огненными звездами рассыпались над парком на потеху гостям Милорадово. Анна не стала подходить к окну, ее отчего-то совсем не прельщала эта феерия, разливавшаяся искрами в темном небе, но Глаше позволила насладиться этим удивительным зрелищем и только после его окончания подала знак, чтобы та раздевала ее. Все страшилась спросить, решилась, когда Глаша подала ночную сорочку.

— Ты ведь сделала то, что я велела? — и та тут же кивнула, подтверждая, что действительно ходила к усадебному дому и через своего дружка-лакея, а тот, уже не столь решительно, через Пафнутия Ивановича, вызвала барина, чтобы в темноте вестибюля передать ему записку от Анны.

«Il faut absolument que je vous parle», гласила та записка, которую Анна спешно написала после ухода Катиш. «Sans tarder. Glasha dit le reste» [660]

— И все сказала, как я велела передать барину? — и Глаша снова кивнула, видя волнение барышни, понимая всю серьезность того, что затеяно ныне ими. Она хорошо запомнила все слова, которые должна была сказать Андрею, ведь выучила те едва ли не назубок, пока ждала окончания ужина в швейцарской. И изо всех сил стараясь не показывать, как ей страшно повторять их уже вслух, для барина, проговорила те, когда Андрей взглянул на нее выжидающе, прочитав записку.

— Барышня велели вам сказать, что ждать вас будут после бала. Во флигеле. Иного места укромного в имении нынче нет, сами понимаете. А еще… еще…, - тут Глаша не могла не запнуться, потому что слова, которые она должна была сказать, для нее казались совершенной бессмыслицей. — Еще они велели сказать вам, что когда были в малолетстве, то отменно по деревьям лазали на зависть дворовым мальчишкам, не глядючи на положение свое. А шпалеры — не то, что ветви… там все проще…

И смолкла, когда почувствовала нутром, что что-то не то ныне. Как-то странно молчит барин и смотрит на Глашу во все глаза, будто что-то в ней разглядеть пытается. А потом и вовсе вздрогнула, когда барин вдруг расхохотался в голос, а отсмеявшись, поманил к себе лакея, дружка Глаши, стоявшего поодаль и наблюдавшего с тревогой в глазах их разговор. Глаша думала, что сейчас ей всыпят розог на конюшне за дерзость последних слов барышни, которую скорее почувствовала, чем разгадала умом. И удивилась, когда барин велел ей дать рубль да золотом, который сейчас лежал у самого сердца приятной тяжестью.

— Что барышне-то передать, господин хороший? — спросила Глаша, вдруг став после обещания награды смелой, и барин улыбнулся ей в ответ. А потом приложил палец к губам, мол, не говори ничего, когда заметил спешащего к ним Пафнутия Ивановича, озабоченного, что барина нет, и неизвестно — выходить ли в партер парка гостям.

— И все? И более ничего? — спросила Анна, недоумевая, каков ответ в странном, по ее мнению, поведению Андрея. Придет ли? Ждать его? Или она только зря так отпрометчиво унизилась перед ним своим предложением?

— Все. Барин сделал мне знак удалиться, я и поспешила убежать…

— А как рассмеялся он? С издевкой ли? Или как? — и Глаша взглянула на барышню, не понимая совсем, о чем она. А потом несколько раз пыталась показать смех барина да только все сбивалась и сама же говорила, что все не то. Пока Анне самой не надоела эта затея, и она не прогнала девушку прочь, дожидаться на крыльце флигеля появления того, как так ждала ныне.

Тик-так, снова напомнили о себе часы с комода, тик-так. С мерным звуком, таким отчетливым ныне, отмеряли они каждую долгую минуту, сводя Анну с ума. Уже давно миновали два часа после феерии, которые обычно были отведены котильону, завершающему бал. Уже скорее всего, разошлись по отведенным покоям приглашенные на празднества гости, и только дворня ныне сновала туда-сюда по дому, пытаясь прибрать следы былого торжества. Погасят свечи, почти догоревшие до основания в позолоченных люстрах, спустив те с полотка залы. Затушат тонкие огоньки в высоких жирандолях, стоящих на высоких мраморных подставках, пуская темноту в некогда ярко освещенную залу. Унесут вазы с цветами. Их головки уже поникли, не перенесли духоты, царившей в стенах бальной залы, а завтра ранним утром сметут с паркета лепестки, которые те потеряли. Бал окончен…

Анна думала об этом и думала, представляя себе мысленно вид пустеющей и темной залы. И не могла не вспомнить тут же свой странный сон, когда та была полна света и блеска позолоты в многочисленных огоньках, когда Андрей кружил ее в своих руках под звуки вальса, такую счастливую, такую прекрасную в белоснежных кружевах, положенных по статусу невесте. Его глаза сияли нежностью, окружали ее любовью, в лучах которой ей было так благостно ныне… И он все кружил ее и кружил, а она улыбалась, пытаясь не дать тяжелому шелку платья под газовым чехлом вырываться из пальцев, не запутаться в ногах танцующих.

А потом Анна вдруг осталась одна в темной и опустевшей зале, ловя свои многочисленные отражения в узких настенных зеркалах в скудном свете, идущем из полуоткрытых дверей в залу. Стояла на месте, сжимая в пальцах шелк шлейфа, не понимая, куда делся этот свет, заливающий все вокруг, куда исчез аромат цветов, дурманящий голову, и отчего она ныне одна… И заметила краем глаза позади себя мужскую фигуру, которая отразилась в одном из зеркал. Не красный виц-мундир Андрея, который только что сжимал ее стан в своих руках и так ласково гладил ее пальчики, обтянутые шелком перчатки. Черный фрак. Светлое пятно галстука…

Анна даже не поняла, где находится, когда резко подняла голову. Страх, мечущийся в груди, только усилился, когда она заметила собственное отражение в зеркале и не сразу узнала себя в этом светлом пятне, которое показалось перед ней. Свеча уже погасла, залив щедро воском верх высокого медного подсвечника, и в спальне стояла темнота. Даже месяц, что висел над землей, не особо разгонял ее своими тусклыми лучами. И лампадка чуть светилась в углу, явно прося масла, чтобы не погаснуть совсем.

Который час ныне, пришло в голову Анне. Но помедлила подниматься, заколебалась — не позвать ли сперва Глашу с огнем, что должна была сидеть в передней в ожидании визита, который она спланировала. О Господи, подумала она в тревоге, а что если девушка тети уже приходила с настойкой от головной боли? Что, если ее так тщательно выверенный за день план не будет осуществлен? Будет ли у нее иная возможность все выправить прежде, чем она, согласно данному обещанию, покинет Милорадово?

И вдруг замерла на месте, расслышав отчетливо через щель в полуоткрытой в коридор двери, как открылась и закрылась дверь передней. Заметались тут же мысли в голове — что ей сделать, встать ли или остаться сидеть перед зеркалом, как встретить его. Ведь это Андрей ступил сейчас на первую ступень лестницы, тихо что-то проговоривший себе под нос, когда та тихо скрипнула.

Анна смотрела в свое отражение, затаив дыхание. Слушала его шаги, тихие, но ясно различимые для нее в тишине, в которую был погружен дом в этот час. А потом вдруг застыла, вдруг поняв, что уже когда-то было. Она также сидела перед зеркалом, правда, тогда горели свечи, стоявшие на этом самом столике, и тускло мерцали в их свете приборы, разложенные для мнимого ужина. И те же шаги. Неровные — сначала твердая поступь, а после легкая заминка, будто давая отдых ноге. Все ближе и ближе к двери. И Анна перевела взгляд с бледного пятна отражения своего лица на светлую щель в дверном проеме, ожидая, что вот-вот дверь толкнет мужская рука, и появится ее суженный. Это сон, сказала она себе. Я заснула. Как и прежде, когда видела то же самое. И до сих пор я не пробудилась… но ущипнуть себя за руку так и не смогла — побоялась убедиться, что это явь, что сейчас действительно в комнату ступит тот самый человек в черном фраке и белом галстуке. И ее мечты рассыпятся в прах, как тогда, когда она гадала в Крещение…

И действительно, тихонько скрипнула дверь, пропуская в спальню, мужскую фигуру. Мелькнуло на фоне темной ткани фрака светлое пятно галстука и жилета, и Анна даже открыла рот для крика, удивляясь, тому, что до сих пор не просыпается. Но не закричала и даже не двинулась с места сначала, а только наблюдала в зеркало, как медленно ступая по ковру, с трудом опираясь на калеченную ногу к ней идет тот, кого она нагадала себе несколько лет назад. Страх отступил задолго до того, как она толком разглядела мужчину в отражении, с замиранием сердца отмечая каждую деталь его облика. Анна узнала отчего-то ныне сразу же, как тот сделал первые шаги в ее сторону от двери.

Когда Андрей подошел ближе, Анна поднялась медленно с кресла, шагнула к нему навстречу, чувствуя, как уходят прочь все сомнения и тревоги, что мучили ее последние дни и вспыхнули мимолетно в душе сейчас.

— Это ты! Это ты! — повторяла и повторяла она, глядя на него с таким восторгом в глазах, что он не мог не улыбнуться.

— Смею надеяться, что это не возглас удивления моему приходу.

Анна даже не улыбнулась в ответ на его шутливую реплику. Он здесь. Он пришел. Сердце ее стучало так, словно внутри была кузня с силачом-кузнецом, который все ухал и ухал молотом по наковальне, входя в быстрый ритм работы. А потом вспомнила, зачем позвала его сюда, и потянулась рукой к широкой бретели сорочки, желая стянуть ту вниз. Тогда он потеряет голову, определенно потеряет голову, и будет снова в ее руках. А там и девушка тети подойдет, и все решено будет…

Но Андрей вдруг задержал ее руку на плече, не дал опустить бретель, и она взглянула на него удивленно и даже возмущенно. А потом забыла о своем мимолетном негодовании этим жестом, когда его большой палец скользнул по горячей коже плеча, погладил ее ключицу. От этой легкой ласки тело вдруг стало таким мягким, словно таяло, как снег под первым весенним солнцем. Так и было, подумала она, поднимая взгляд и встречая его взор, а потом подставляя свои губы под поцелуй, который встретила с пылом, удивившим даже ее саму.

Он был ее солнцем. И ей было так хорошо под его лучами… и она зачахнет без него… Просто не сможет жить без его тепла, без его нежности, без этих рук и губ…

— Attendez, — прошептал Андрей прямо в ее губы, когда Анна схватилась за ворот его фрака. — Attendez, Annie… [661]

Но она покачала головой упрямо, не желая выпускать ткань из своих пальцев. И ему пришлось обхватить эти пальчики в плен своих ладоней, вынудить отпустить ворот, коснувшись тех губами в качестве компенсации. Они были такие маленькие и хрупкие, эти пальчики в его ладонях, что даже сердце замерло на миг. И в этот самый миг стало совсем не важны те причины, которые заставили ее сделать то, что сделано ныне. Она шагнула к нему, и именно этот шаг стал важен для него. Пусть и сделан тот шаг не от сердца, как бы ему хотелось…

— Attendez, — снова прошептал Андрей, но Анна только головой покачала упрямо, облизывая пересохшие отчего-то губы. Она не понимала, сколько времени проспала, положив голову на руки, скрещенные на столике перед зеркалом. И очень боялась, что промедление сыграет против нее сейчас. Довольно было, конечно, что он уже здесь, в ее спальне, но ей так хотелось… Впервые она понимала, что такое, когда тебе просто необходимо касаться человека. Чтобы снова и снова ощутить те непередаваемые словами ощущения, которые переполняли ее в этот миг.

— Не торопись, — тогда прошептал он ей, не в силах удержаться и не коснуться ее, наслаждаясь ее близостью. Провел ладонью по распущенным волосам, по этим шелковистым волнам, мягкость которых так отчетливо запомнили его пальцы еще тогда, когда ласкал их той самой ночью, когда поддался порыву навсегда соединить свою судьбу с ее судьбой. Даже наперекор желанию самой Анны. И снова поступил бы точно так же — самостоятельно решая их будущее, невзирая на ее возражения, если бы завтра Анна отказала ему.

— Все должно быть не так. Attendez, — прошептал Андрей, переплетая свои пальцы с ее тонкими пальчиками. Анна так смотрела на него, что у него в груди все переворачивалось от неуемного желания никогда не выпускать ее из своих рук. Он не должен был тогда слушать ее. Надо было довести все до самого конца, до спешного венчания, не поддаваясь на соблазн учесть ее желания. И пусть был бы скандал, пусть их венчание еще долго обсуждалось в гостиных уезда! Он бы сумел защитить от всех этих толков и взглядов… он бы укрыл ее от всего света, если понадобилось бы.

— Когда-то я открыл вам свою душу здесь, в стенах этого самого дома, Анна. И вручил в ваши руки свое сердце и себя самого, отдавая на вашу милость. И вы тогда отвергли меня, Анна. Я не виню вас за то вовсе. Смею ли? Ведь я понимаю, отчего тогда был тот отказ. Ваше счастье с того самого дня, как появился этот мальчик, неразрывно связано с ним. Ваши узы никогда и никому из людских существ неподвластно разорвать. И я отступил тогда, понимая, что не смогу составить ваше счастие. Потому что тогда все, что я видел в этом дитя… Но нынче… Нынче все переменилось. Вы переменили меня, Анна. Должно быть, я чувствовал это еще тогда, когда увидел вас. Что мне никогда уже не быть прежним, таким, каким я был до встречи с вами. Вы — мое проклятие, Анна, и вы — мое благословение. Вы вывернули мою душу наизнанку, как бы грубо это ни звучало. Она истрепана, изорвана в лохмотья. Но через это пришло очищение… Я стал иным. И вот иным я перед вами нынче…

Анна стояла ни жива ни мертва, застыла на месте, наслаждаясь каждым произнесенным словом. И даже дыхание затаила в ожидании того, что вот-вот будет сказано. Только стояла и смотрела в его глаза, чувствуя, как распирает грудь от того вихря чувств, что были в этот миг в ней.

— Не вы вручаете мне свою судьбу ныне, а я отдаю свою в ваши руки, — произнес Андрей. — И я бы хотел, чтобы было именно так. Анна Михайловна… Анни… я вас прошу оказать мне честь и подарить мне счастье стать моей женой. Я вас люблю безмерно. Я сделаю все, чтобы вы были счастливы. И чтобы никогда не пожалели о принятом вами решении, коли вы дадите свое согласие. Вы позволите мне это?

Отчего-то так и не нашлось слов, да и сумела бы она их проговорить, когда горло сжалось от переполнявших ее эмоций в этот миг? Только кивнула, стараясь хотя бы глазами выразить ту радость, что такое родное для нее уже и такое желанное кольцо с гранатами снова занимает место на ее пальчике. И застыла, глядя, как скользит холодный ободок по тонкой коже. Глядя на пальцы мужские, на одном и из которых в неясном свете ночи Анна разглядела незнакомый ей прежде перстень. Тускло блестели темные, почти черные ныне аметисты, будто подчеркивая ровную и холодную гладкость нефритов. Четыре камня, закрепленные в драгоценном металле. Одно-единственное имя, напоминание о котором всегда носил при себе обладатель этого перстня. На руке, которая всегда была протянута ей в помощь, даже когда Анна сама этого не понимала. Ее надежда, ее опора, ее поддержка в минуты, когда она была совсем слабой.

И Анна поймала эту руку в плен после того, как гранаты заняли положенное место на ее пальце, быстро поднесла ее к губам, этим поцелуем выражая все чувства, что переполняли ее душу ныне. Она все же успела коснуться его кожи прежде, чем он остановил ее, аккуратно выпростал ладонь из пальцев и снова взял в плен своих рук ее лицо.

— Что ты делаешь? — прошептал Андрей, склоняясь к губам, которые она сама подставляла ему, вставая на цыпочки и тяня его за ворот к своему лицу. — Что ты со мной делаешь?

Я люблю тебя, сказала Анна мысленно, когда их губы соприкоснулись. Я просто безумно тебя люблю. Каждой частичкой своего тела. Каждой частичкой своего сердца…

Поцелуи становились все жарче и глубже, а странное томление, которое теплилось в Анне с той самой ночи, когда ей привиделся тот сон, с каждым мигом менялось, становясь нестерпимым, таким страстным, что казалось — не получишь желаемое, закрутит острой болью. Она даже протестующе застонала, когда Андрей отстранился от нее вдруг, снова размыкая кольцо ее рук вокруг своей шеи.

— Мне надо идти, моя милая, — прошептал он между поцелуями, сам не в состоянии разомкнуть их тесных объятий. — Я не должен быть здесь… а как должно — с завтрева, при свете дня… Но твоя записка… и сызнова все верх пятками! Ma petite flamme! [662]

— Но ты пришел! — едва ли не торжествующим шепотом провозгласила Анна, улыбаясь. Одновременно она уже проникла ладонями под ткань фрака, приложила пальцы к его груди, ощущая бешеное биение его сердца даже через жилет и полотно рубашки.

— А разве я мог иначе, ma petite flamme? — улыбнулся ей в ответ Андрей, стараясь не обращать внимания на жар ее тела, который он чувствовал сейчас под своими руками. — Окна моих покоев далече от шпалер.

— Знать, вы спасли меня в который раз, — Анна ничуть не смутилась, когда он напомнил о той самой угрозе, которую она приберегла напоследок для него, и даже возможности попасть в совершенно иную спальню, чем хотелось бы. Если бы конечно, была намерена исполнить свое обещание. — От души надеюсь — не последний…, - а потом посерьезнела, провела кончиками пальцев по его лицу, чуть задержавшись на тонкой полоске шрама под глазом. — Никогда не отпускай меня больше…

— Jamais de la vie! [663] — твердо проговорил Андрей, и что-то было в его голосе, от чего голова снова пошла кругом, а сердце заколотилось быстрее. Смело встретила его взгляд, когда прошептала в ответ, чувствуя, что жар в теле стал совсем невыносим:

— И даже сейчас…

— Нет нужды ныне, — покачал головой Андрей, памятуя о прежнем плане Анны, по воле которого он оказался здесь. — Я не желаю того, что ты задумала. Не так. Не придет потому девка твоей тетушки.

Он действительно разгадал тотчас самую суть ловушки, которую тщательно выстроила Анна. Заманить на откровенный разговор в уединенное место, сделать так, чтобы это свидание стало явным для той, кто вынуждена будет отстаивать честь своей подопечной. Дверца ловушки, расставленной должна была захлопнуться с приходом горничной Веры Александровны. Ловушки, столь очевидной для него в тот момент, что разум не мог не кольнуть сердце справедливым упреком в том. «Ты всего лишь дичь, на которую ставят силок, mon cher, всего лишь дичь…»

А потом те слова, сказанные напоследок испуганной девушкой Анны. Слова, которые заставили вспомнить не ту Анну, что так искусно пыталась раскинуть сети в эту ночь, а ту Анни, которая ловко играла в лапту на траве перед усадебным домом. Чей звонкий смех до сих пор был в памяти, а страстный шепот по-прежнему мог обжечь воспоминанием.

Он ей нужен. Иначе она так упорно не добивалась бы его имени и именно его расположения. Он был ей нужен. Хотя бы для того, чтобы устранить все горести и препоны из ее жизни, наполнить ее той самой радостью, которую Андрей увидел в день потери и возвращения дитя. И разве это не отвечало его собственным стремлениям — сделать ее столь счастливой, каковой она была прежде? Вернуть ей прежнюю легкость и веселья очаровательной papillon?

Андрей мог не ходить. Уступить настойчивому требованию разума, твердившему, что его снова обманывают, так нелепо и так наивно. Но ноги сами понесли его прочь из дома, когда уже опустилась на Милорадово ночная тишина, когда гасили многочисленные огни в окнах. Как тогда. Только теперь не он ставил условия. Анна. Так он решил, уступая ее просьбе… Хотя кого он обманывает? Разве его кровь не кипела в жилах при одной только мысли о том, что случилось некогда на аналогичном ночном свидании? Разве не мучает его неукротимое желание коснуться ее как тогда тем летом, словно дотронуться до мечты, до его истинного рая, до его ангела…?

— Не придет? — переспросила Анна и улыбнулась вдруг так торжествующе, что Андрей прищурил глаза в удивлении этому восторгу. — То к лучшему… я думала, у нас так мало времени, а впереди еще вся ночь.

— Нет, — покачал головой Андрей. — Впереди вся жизнь. И начало ей станет не через год и не через несколько месяцев. До Петрова поста, — и повторил твердо и решительно, показывая, что нет спора в этом для него. — Я бы хотел обвенчаться до Петрова поста.

До Петрова поста? Менее чем через две седмицы! Это совершенно немыслимо! Первые мысли, которые промелькнули в голове Анны, были именно эти, твердящие, что менее чем за два десятка дней никак не устроить достойной свадьбы. А потом пришли иные, те, что принесли с собой совсем другие желания, совсем другое понимание того, что произойдет вскорости в начале первого летнего месяца.

— Я буду рада пойти под венец под Петра и Павла, — коротко ответила, а ее уже целовали в эту счастливую улыбку, которая сопровождала эти слова. Потому что более уже не мог он сдерживать тот огонь, которым уже горели пальцы и губы, требуя столь памятных прикосновений к коже. И Анна с той страстью, что скопилась в ней за долгие месяцы и годы ожидания именно этих губ и рук, так ответила на этот поцелуй, что даже заставила Андрея несколько пошатнуться на месте. Тут же отстранилась, вспомнив о его калеченной ноге, боясь, что причинила ему невольно боль или доставила иной дискомфорт. Она подмечала, насколько Андрею тяжело было к концу бала держаться стойко и прямо, когда колено ныло нещадно. Никто не понимал. Только она видела. По мимолетной морщине на лбу, по поджатию губ, по смене позы.

— Прости…, - но Андрей не дал ей договорить — подхватил вдруг на руки и снова приник в поцелуе к ее губам, наслаждаясь столь близким ее присутствием, ее горячим ответом на его порывы. А тот ответ был так обжигающе горяч, что кровь, кипевшая к тому времени лавой по жилам, стала и вовсе огненной.

И отступило время. Осталась только эта женщина для этого мужчины. И только этот мужчина для этой женщины. В руках друг друга. Под пальцами и губами. Кожа к коже. Принимая тяжесть мужского тела и сладость женского. Обжигая друг друга ласками, деля друг с другом нестерпимую жажду стать одним целым телами и душой, а после — острое наслаждение, от которого тело ломит сладкой истомой, а в горле пересыхает вмиг.

Но в тот момент и не надо было слов, этому мужчине и этой женщине. Только нежность, что нитью протянулась через взгляды, когда Анна распахнула серо-голубые глаза, потрясенная тем, что только что волной прошлось по ее телу. Нежность, с которой Андрей коснулся губами сперва ее лба, чуть солоноватого от пота, а после пересохших губ. Нежность, с которой он заключил после Анну в кольцо крепких рук. И с которой она, уютно устроившись на его плече, водила пальчиком по его коже. По тонкой колючей щетине на линии подбородка, еле заметной взгляду, но такой уже ощутимой на ощупь. И далее — по шее, по ключице, по груди… и снова обратно, к лицу.

Анна вспоминала, как легла ее грудь в его ладонь, наполнив ту, словно и была создана только для этой руки. И как отлично разместилась ее голова сейчас на уютной выемке между его грудью и рукой, лучше иной перьевой подушки. Он был создан для нее, для Анны, а она была сотворена Господом только для него, ее Andre…

— Так покойно и так радостно, как ныне, с тобой, мне, верно, не было никогда прежде, — прошептала Анна, снова и снова целуя его в плечо. Андрей в очередной раз проводил ладонью по ее волосам. И смотрел на нее с такой любовью в глазах, что у Анны даже сжималось горло от того трепета, в который ввергал ее тот взгляд. А потом вспомнила слова брата и чуть встревожилась, что он сейчас обидится на нее за эту фразу. Но Андрей только ответил на это:

— Я был бы благодарен Господу, если бы и далее я приносил в твою жизнь их. Но и не только их, — и она краснела от этого намека, от шутливого и легкого тона, которым он был произнесен. Прятала свое смущенно-радостное лицо на его плече от взгляда, и Андрей, улыбаясь, целовал ее светловолосую макушку.

Всего лишь раз набежала тень на их счастливые лица в ту ночь. Когда Анна, почувствовав некий укол совести за то, что сама совершила, заговорила о прошлом.

— Мне мнится ныне, словно я спала прежде, а теперь вот пробудилась от того мрачного сна, в котором была с того дня, как мы расстались, — проговорила тихо она тогда. — Или это нынче сон, и я проснусь поутру, а все будет таким, как и прежде? И я не с тобой…?!

И она так вцепилась в Андрея при этих словах, будто вот-вот он исчезнет из этой спальни, растворится как дымка утреннего тумана. Он же поспешил ее успокоить, пытаясь своей нежность унять ее страхи, уверить в том, что это вовсе не сон, что уже ничто неизменно для них.

— Нет-нет, — качала она головой, прижимаясь к нему всем телом, когда Андрей обнимал ее. — Мы ранее тоже были убеждены, что ничто неизменно, что наши узы неразрывны. А Господь распорядился иначе… и столько всего случилось тогда… Оттого так и страшно мне утро. Не принесло бы оно чего худого с лучами солнца. Не разлучил бы день более, чем желалось бы.

— Не разлучит, — ответил ей Андрей, и из сердца постепенно стала уходить тревога под влиянием уверенности, которая звучала в его голосе. — Никто не волен ныне разлучить нас, а тот, кто волен, тот далеко…

И вспомнив про князя, который имел на руках слово тетушки и венчальную грамоту, Анна не могла не воскресить в памяти то, что тут же заставило ее покраснеть от стыда, замереть на месте от того чувства вины перед Андреем. За собственную измену, за предательство…

— Лозинский…, - несмело начала она, пряча лицо у него на груди. Чтобы не видеть его глаз, в которых тут же мелькнула явная взгляду боль. Он принял прошлое, которое было не в силах изменить ни единой душе, но начисто стереть горечь, которая терзала его, пока не сумел. Он знал, что со временем это чувство пройдет, как притупилось за эти месяцы, но слышать ненавистное имя, произносимое ее голосом… И он только крепче прижал ее к себе, запуская пальцы в волосы Анны, словно покрывалом накрывшие его сейчас. Сладость ее близости, ее тепло затмевали все худое, унимали любую боль.

Попроси ее замолчать, потребовал разум. Или позволишь сызнова терзать себя? Но Андрей промолчал, угадав каким-то шестым чувством, насколько важно для Анны сказать то, что она желала, именно сейчас.

— Я виновата перед тобой, милый, — шептала она, чувствуя ладонью, как быстро бьется его сердце. И слезы навернулись на глаза. О, если бы можно было все воротить вспять, она бы сделала это! Не для себя. Для него. Чтобы не было боли. И последующих ошибок, мысли о которых больно ранили и ее сейчас. — Я так виновата… Сама не понимаю, что на меня нашло тогда. Мне по нраву пленять, потому и его хотела заполучить в свои сети. Играть, как играла ранее. Привлечь и оттолкнуть. Да только не всегда бывает так, как привычно. Не сумела разгадать… не таков оказался. Второй раз не могла подчинить, подмять, пленить так, чтобы голову потерял и все желания мои покорно исполнял. Как и ты… Ты тогда загадкой тоже был для меня. Вроде бы вот ты, на ладони, а миг прошел, и нет тебя… Верно, и привлек ты меня тем, что был не таков, как все. Или это твои глаза взяли в плен мое сердце? Я ведь до сих пор помню тот самый бал… и экосез… ты помнишь экосез? И отчего ты тогда меня не пригласил? Мы ведь так и не танцевали с тобой…

А потом прикусила губу, когда снова стала прокручивать в голове все события, которые произошли после.

— Ты, верно, ведаешь, что поляк нам встретился по пути к Москве. Марья Афанасьевна должна была сказать о том. О, Марья Афанасьевна! Не думала, что буду тосковать по ней так сильно. Она меня пыталась удержать от ошибок, уже тогда ведала, что может быть сотворено… А я не верила. Один случайный поцелуй способен перевернуть жизнь, говорила она мне.

И тут же перед глазами встала та полутемная комната и фигура Лозинского, тяжесть чужой руки на своей груди. С трудом удержалась, чтобы не скосить глаза на собственную кожу, как тогда, когда проверяла перед зеркалом. Ей все казалось, что этот отпечаток так и останется на белизне кожи. Как свидетельство ее предательства. Во рту стало горько при этом воспоминании, а на глаза навернулись слезы.

— Я не понимаю, что было со мной тогда. Будто морок какой. Меня к нему манком словно… Я ведь шла тогда ночью будто во сне каком. Тот день, когда село сперва под шевележерами было, а после и Давыдов с отрядом прошелся, выбивая тех. Именно в тот день был ранен отец. И именно в тот день… Это было всего лишь раз. Только один-единственный раз! Прости меня! Прости меня! — и Анна потянулась к Андрею. Обхватила лицо его ладонями и стала целовать порывисто и коротко, словно стирая следы той боли, которую могла причинить ему этими воспоминаниями. И он ответил ей в этом порыве, разгадав, насколько ей важен ответ именно в этот момент. Стал целовать ее в ответ, гладя по спине, будто неспокойную лошадь. Целовать не страстно, а скорее — с легкой нежностью, чтобы унять то волнение, которое было видно его взгляду сейчас. А после, когда ушла дрожь волнения и тревоги из ее тела, когда расслабилась под его руками, Анна вдруг снова заставила его сердце забиться чуть сильнее, задав единственный вопрос. Снова прошлое. Снова тень, вошедшая в комнату и простершая руки к тому счастью, которым горели в этот миг их сердца.

— Как-то прошлым летом меня навестила мадам Арндт. Верно ли… верно ли, что мог быть ребенок? Что могло быть дитя… твое дитя…?

— Истинная правда, — он не мог обмануть ее, утаить этот грех, который тяготил его и теперь, спустя время. Да и следовало, по его мнению, снова воскресить былое хотя бы и на этот короткий миг, чтобы позднее навсегда похоронить его и не возвращаться. — Мне очень жаль, что так случилось…

И только короткой фразой ответил на тяжелый вопросительный взгляд Анны: «Это было единожды в момент слабости», а после, как и она минуту назад, проговорил, ощущая отчего-то вину и за Марию, и за всех тех, в чьих ласках пытался забыть эти серо-голубые глаза, глядящие на него с каким-то странным выражением:

— Прости меня, милая, — и она коснулась его губ своими губами, давая понять, что принимает его раскаяние. И отвлекая себя от тягостных мыслей. Потому что если бы дитя все же появилось на свет, то Анна каждый Божий день бы думала о нем и о том, что случилось тогда, в Саксонии. Вряд ли бы Андрей вычеркнул бы их из своей жизни…

И Анна все целовала его и целовала, а потом и вовсе забыла обо всем — и о прошлом, и о будущем, и даже о настоящем, которое уже вовсю тихонько напоминало о себе постепенно светлеющим краем неба над верхушками парковых деревьев.

— Мне надобно идти, — прошептал Андрей прямо в ее губы, которые она не желала отрывать от его рта. — Скоро рассветет… мало ли кому взбредет в голову ранняя прогулка.

— Еще только минуту… короткую минуту, — уговаривала его Анна. Спустя несколько минут ей все же пришлось выпустить его из своих объятий и наблюдать, как он спешно одевается, зябко поведя плечами от утренней прохладцы, заглянувшей в спальню через приоткрытое окно. Любовалась разворотом его плеч, его сильными руками, его широкой спиной, ощущая, как сердце переполняет любовь.

— Жаль, что мы не можем просто заснуть вместе, — прошептала Анна, когда Андрей присел на несколько последних минут прощания на краешек ее постели, когда поднес ее руку с гранатовым кольцом к губам.

— Всего две седмицы, и это желание станет явью. Одно из моих самых заветных желаний, — проговорил он, склоняясь к ней и захватывая ее губы в плен поцелуем. — Но не самое-самое…

— А какое же — самое? — спросила Анна между поцелуями, и он улыбнулся так широко и открыто, с некой загадкой в самой глубине его глаз, что она не могла не ответить ему улыбкой тотчас.

— Я потом покажу тебе…

Анна думала, что не заснет после того, как стихли его шаги в доме, когда Андрей уходил из флигеля. Но сторона постели, на которой она лежала, все еще хранила тепло его тела, а покрывало, в которое он заботливо завернул ее перед уходом, согревало, прогоняя прочь легкую прохладу утра. И она провалилась в сон без сновидений, представляя, что лежит именно в руках Андрея, и первое, что увидит при пробуждении — его нежный любящий взгляд. А первое, что услышит, будет его тихое: «Анни… моя милая…» и, конечно же, то, что Андрей шептал ей этой ночью под ее восторженное «Еще! Прошу, еще!», и то, что так сладко кольнуло в сердце.

— Mia sposa… mia amor… mio angiolino…

Странно, но только утром Анна поняла, что той ночью меж ними впервые не было никаких недоговоренностей, никаких неясностей и никаких условий. Она даже забыла о самом главном требовании и не спросила о том, как намерен поступить в отношении Сашеньки Оленин в будущем, когда станет ее супругом. И только в то утро, когда прибравшись после утреннего пробуждения, спустилась вниз на завтрак, Анна поняла, что истинная любовь — безусловна и всепрощающа. Когда с трудом скрывающая свое любопытство мадам Элиза показала Анне на белый прямоугольник послания, столь заметный сейчас для них обеих на фоне полотна скатерти. А потом вспыхнула от радости, загорелась вся сиянием восторга, когда Анна стала разворачивать спешно бумагу, и в свете солнечного луча блеснули гранаты на ее пальце:

— Bon Dieu, Annette! Est-il possible…?! Depuis quand?[664]

Но Анна не слушала ее уже. Она уже читала знакомые строки, написанные привычным ее взгляду резким почерком. И пусть письмо было написано в вежливой форме, но она читала между строк желания автора этого послания на положительный ответ на изложенную в том просьбу. А короткая приписка в самом окончании письма и вовсе сказала о многом. Хотя, скорее, не эта фраза, состоящая из подходящих по смыслу слов, а то, о чем она говорила, пусть и не напрямую…

— Дар…? — Анна недоуменно подняла брови и взглянула на мадам, которая тут же указала куда-то в сторону окон гостиной. Там стоял большой сверток, перевязанный бечевкой.

— Его принесли вместе с письмом прошлого вечера. Андрей Павлович просил не сообщать тебе ни о письме, ни о подношении вплоть до твоего ухода в усадебный дом. Просил тут же утром после бала…

Анна едва не ссаднила тонкую кожу ладоней о бечевку, когда пыталась разорвать ту и наконец увидеть, что скрывается под плотным полотном. Она догадалась по очертаниям, что за подарок может ждать Сашеньку, которого в тот момент вносила в гостиную Пантелеевна, как обычно, чтобы получить утренний поцелуй от своей tantine и grand-maman. И сердце стало расти в груди, становясь все больше и больше под тем наплывом чувств и эмоций, что раздирали его сейчас.

Короткое движение столового ножа, поданного мадам Элизой нетерпеливой Анне. Упала на пол перерезанная бечевка, и тут же с шелестом толстыми складками сложилось полотно, в которое был завернут подарок заботливыми руками приказчика одной из московских лавок.

— Ло! — закричал с легким визгом за спиной Анны Сашенька, уже тянущий руки к игрушке, которую увидел. Затеребил ногами, показывая нянюшке, что хочет, чтобы его спустили с рук на пол. Поскорее! Поскорее бы потрогать эту белую гриву и этот длинный хвост явно из настоящего конского волоса! Погладить ровный деревянный бок, коснуться бархатного шнура узды с серебряными бубенцами на том!

— Ну! — требовательно дернулся Сашенька в руках няни. А та все никак не отпускала его из рук, с явным трудом удерживая его. Не знала просто — стоит ли это делать, и что будет делать с этим подарком барышня, опустившаяся прямо на пол у лошадки и замершая на месте.

— Карточка, — подле Анны тихо прошелестел подол платья мадам Элизы, когда та присела рядом и протянула ей небольшой кусочек картона, который нашла в складках полотна. И не сдержавшись, все же заглянула через плечо Анны, прочитала слова, написанные тем же почерком, что было в послании.

«У каждого будущего всадника первой лошадью должна быть именно такая лошадка. Я от души надеюсь, что маленькому Alexander придется она по вкусу, и что она доставит ему немало радостей. А еще я от души надеюсь, что вы позволите мне нынче своим согласием спустя несколько лет приобрести ему пусть и маленькую, но самую настоящую лошадь, и стать тем самым важным человеком, который поведет этого пони под уздцы в его первой поездке верхом»

— O, madam! O, madam! — только и сумела выговорить Анна, вдруг приникая к мадам Элизе, и та тут же обняла ее, распознав в голосе слезы. Поцеловала легко прямо в тонкую полоску пробора, который так долго разделяла этим утром Глаша волосок к волоску. Что же теперь? Отчего она нынче плачет, когда все так превосходно разрешилось? Когда все желания Анны осуществились, как бы ни сомневалась в том мадам?

Но успокоилась, когда Анна подняла на нее взгляд. Когда увидела, что лицо, залитое слезами, спокойно, а глаза так и сияют тем самым неповторимым светом, который виден у любящих людей. Любящих и любимых.

— O, мадам, я так люблю его… я безумно-безумно его люблю!