На литературных перекрестках

НИКОЛАЙ ТИТОВ

На собрании ли писателей, а возможно, в редакции «Сибирских огней» меня познакомил с Николаем Ильичем Титовым поэт Павел Васильев.

— Мой друг, тоже поэт!

Смуглолицый юноша с живыми, быстрыми глазами — он тогда учился, а быть может, просто числился студентом сельскохозяйственного техникума — отрекомендовался:

— Николай Титов.

Начинающих поэтов в Новосибирске было много, и Васильев многозначительно уточнил:

— Поэт и первоклассный жокей!

В этой характеристике была своеобразная экзотика. Павел Васильев, покровительствовавший Титову, понимал, чем можно было привлечь внимание к своему товарищу.

Николай Титов уже печатался. Состоял он в группе СибАППа, это открывало зеленую улицу в комсомольские газеты «Молодая деревня», «Путь молодежи», на литстраницы «Сибирского гудка» и «Советской Сибири». Журнал «Сибирские огни» в 1927 году опубликовал два его стихотворения. Подписчики «Большевистской смены» могли прочитать статью «О Титове» и даже полюбоваться его портретом.

Молодого поэта Николая Титова трудно было отделить от Павла Васильева. Впрочем, дружба тех лет принесла Титову, к сожалению, не только пользу. Васильев толкнул товарища к ранней профессионализации. В самом деле, зачем учиться на агронома или зоотехника и жить на скудную стипендию? Проще всего найти заработок в любой редакции, благо в Новосибирске в те годы было много газет и журналов.

Титов мне понравился, он заходил на квартиру, где я жил рядом с известным летчиком Николаем Мартыновичем Иеске. Бывший полковник царской армии, латыш, он в 1922 году перелетел через рубеж и посадил свой самолет чуть ли не на Красной площади, решив служить Советской стране. Одно время он был начальником летной школы в Москве, затем попал в Новосибирск и летал на отжившем свой век «юнкерсе». Его самолет «Сибревком» забирался в самые глухие углы Сибири, собирая средства на эскадрилью воздушного флота.

Помню, у меня сидел Николай Ильич, когда Иеске вернулся домой из очередного рейса. Увидев моего гостя, он воскликнул:

— Коля! Ну как живешь?

Прославленный летчик был в два с лишним раза старше поэта, но они дружили.

Вечером Иеске мне говорил:

— Я многих писателей брал с собой в полеты. Никто из них никогда не летал, а любопытство разбирает: как там, в воздухе? Посадишь в самолет, один выйдет — хоть бы что, а у другого лицо белее полотна. Вот Титов — молодец! Я его однажды нарочно «покачал» как следует. Ну, думаю, после такой болтанки из него душа вон. А он сидит как ни в чем не бывало. В летчики ему надо было идти.

И еще остался в памяти вечер, когда собрались у меня поэты, среди них был и Титов. Иеске жил в соседней комнате за тонкой перегородкой. Слышны были голоса: летчик ссорился с супругой из-за сына. Моя жена сказала:

— Давай позовем их!

Поэты не возражали, они уважали Николая Мартыновича. Соседи пришли к нам в гости. Скоро получилось как-то так, что летчик овладел всеобщим вниманием. Он рассказал эпизод, когда ему пришлось участвовать в воздушном бою с немецким асом над Веной.

— Вся задача заключалась в чем? Надо было обязательно зайти к нему в хвост и резануть из пулемета. Кружились мы, кружились и наконец я оказываюсь сзади. Только хочу открыть огонь, как он взмывает брюхом вверх и заходит мне в тыл. Я в ту же секунду бросаю самолет таким же манером вниз и опять поднимаюсь к нему в хвост… Он снова взмывает и опять у меня сзади… Я в свою очередь делаю то же самое. Так мы с ним кувыркались друг за дружкой раз десять, если не больше. Наконец мне посчастливилось, дал я по нему очередь из пулемета, полетел он вниз… Видать, хороший был летчик, смелый.

И еще какие-то эпизоды рассказывал в тот вечер Иеске. Потом поэты читали стихи, и жена летчика сказала:

— Николай Мартынович ведь тоже умеет сочинять стихи. Да какие еще хорошие! Коля, милый! Почитай!

Иеске смутился, покраснел, стал отказываться. Мы все поддержали жену летчика. Она исчезла, но быстро вернулась с тонкой тетрадочкой.

— Вот это, Коля, читай! Самое прелестное!

Иеске долго отказывался, но его уговорили. Он раскрыл тетрадочку. Лицо его побледнело, как у того писателя, что впервые сошел с самолета. Он стал читать. Голос его дрожал, но еще сильнее тряслись руки. Летчик дочитал до конца, снова мучительно покраснел и конфузливо захлопнул тетрадочку.

— Ну, как? — спросила жена летчика, оглядывая поэтов, у которых еще не было славы. Все молчали. И вдруг раздался громкий голос Титова:

— Здорово, Николай Мартынович!

И тогда мои гости, переглянувшись, стали дружно хвалить только что прочитанные стихи. Никто не хотел обидеть автора, известного в России летчика. Никто и не подозревал, что он тоже поэт.

В тот вечер я пошел провожать Ерошина. С нами шел Титов.

— Вы заметили, — сказал Николай Ильич, — Иеске рассказывал про воздушный бой, словно вспоминал, как сто рублей в карты выиграл. А начал стихи читать — пальцы все время дрожали… Стишки, конечно, для стенгазеты.

— А зачем ты их хвалить начал? — возмутился Ерошин.

— Жаль старика.

Оказывается, только один Титов знал, что Николай Мартынович сочиняет стихи, посвящая их единственной читательнице, — своей больной жене.

Добрый человек был поэт Титов.

Осенью 1928 года Титов и Васильев поехали вместе на Дальний Восток. Они зашли ко мне проститься и оба написали прощальные стихи. Акростих Николая Ильича хранится у меня до сих пор. Вероятно, он был навеян недавним воспоминанием, когда милиция задержала двух подвыпивших поэтов.

В тот день мы с ним расстались надолго.

Я знал, что за это время у Николая Титова выходили сборники стихов. Об его успехах мне рассказывал Иван Ерошин. В «Литературной газете» я прочитал рецензию В. Лебедева-Кумача на книгу стихов «Застава». Отмечая «аромат подлинной поэзии» в сборнике Н. Титова, «фабульность и четкую сюжетность стихотворений», Лебедев-Кумач приводил отдельные строфы. Я почувствовал, как вырос поэт за десять с лишним лет.

Через семнадцать лет мы встретились с Николаем Ильичем в Алма-Ате случайно, в автобусе. Я ехал на сельскохозяйственную выставку посмотреть съемки фильма «Четверть века» по моему сценарию, а у Николая Ильича было задание «Казахстанской правды» дать статью об открытии выставки.

Народу собралось много. Мы прошли по территории выставки. Николай Ильич оглядел плакаты глазом опытного газетчика и достал блокнот.

— Все цифры тут есть. Статью я напишу за полчаса. Пойдем сядем куда-нибудь в тень.

В это время появился Герой Советского Союза, украшенный орденами и медалями, — Талгат Бегельдинов. Кинооператоры и фотографы стали его снимать. Светило солнце, но тут вспыхнули еще два юпитера.

— У летчиков, как в поэзии! — сказал Николай Ильич. — Помнишь Иеске? Знаменитый летчик был, говорят, первым Гиндукуш перелетел, а слава его обошла. Наш карагандинец Нуркен Абдиров повторил подвиг Гастелло и погиб. Тоже сейчас так встречали бы. Я о нем стихи написал. Хочешь, прочту?

Он начал читать. Мое внимание остановила строфа:

— Постой! Машина вздрогнула, как конь! — нерешительно заметил я.

— Что? Плохо — насторожился Николай Ильич.

— Нет. Я просто вспомнил, что ты жокеем работал. Павел Васильев говорил.

— Меня дед пятилетнего на седло посадил. В Москве когда жил, пробовал на прозу перейти. Повесть даже написал, «Китаянка» называлась.

— Почему «Китаянка»?

— Да я же на этой кобыле призы брал в Новосибирске, когда был жокеем.

— Закончил повесть?

— Почти.

— Покажешь?

— Нет! — он помолчал. — Рукопись уничтожил. Стал читать, самому не понравилось.

— Показывал кому-нибудь?

— Зачем? — он снова задумался. — Помнишь, летчик Иеске стишки читал. Руки у него дрожали. Я до сих пор помню. Не хотел в такое же положение дилетанта попадать. Когда стали эвакуировать из Москвы, я сжег «Китаянку».

Скромный и гордый поэт был Николай Ильич. Строго он подходил к литературе.

В тот день мы с ним не расставались до поздней ночи. Он с увлечением рассказывал о Караганде и своих друзьях-шахтерах. Вряд ли кто знает, какую огромную работу проделал он во время войны. Выпускал агитокна, переводил айтысы казахских акынов, вел в газете раешник «Рассказы шахтера деда Егора». Республика тогда боролась за уголь. В этой суровой борьбе он нашел свое место.

Мы дружили в Алма-Ате с Николаем Ильичем до самой его смерти.

Вместе с вдовой поэта Марией Алексеевной мы просматривали сборники стихов, эпиграммы, письма, фотоснимки Николая Титова. Какую огромную переводческую работу он проделал! Кажется, нет ни одного казахского поэта, которого он не перевел бы на русский язык. Джамбул, Муканов, Тажибаев, Ергалиев, Саин, Жароков, Мауленов, Хакимжанова — перечислить всех невозможно. Вот пачка писем Омара Шипина, старейшего акына Казахстана. Николай Ильич с ним дружил, был его постоянным переводчиком. В интересах пропаганды казахской литературы следовало бы собрать воедино переводы Николая Титова, в том числе и айтысы. По ним можно проследить все этапы развития казахской поэзии.

Я листаю газетные вырезки, постепенно восстанавливая творческое лицо Николая Ильича.

Великолепные острые эпиграммы, многие из них помнят до сих пор.

Но многие не знают, что Титов был еще и песенником, композиторы охотно писали музыку на его стихи.

Вспоминаю голос замечательной певицы Ольги Хан. Это Титов переводил для нее на русский язык песни корейского народа.

А вот оценки больших мастеров творчества Николая Ильича:

Илья Сельвинский, слушая стихи Н. Титова о лошадях, с восхищением говорил:

— Вам обязательно надо написать книгу стихов «Записки жокея». Это будет единственная книга в поэзии. Очень интересная книга.

Мне очень жалко, что этот хороший поэт уничтожил свою повесть «Китаянка» и не успел написать единственную книгу в поэзии «Записки жокея», о которой говорил Илья Львович Сельвинский.