На литературных перекрестках

В ПОИСКАХ ГЕРОЕВ

Ранней весной тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года заместитель председателя Правления Союза советских писателей Казахстана Сейтжан Омаров подписал мне командировку в Кустанайскую область. Я должен был дать ряд очерков для «Казахстанской правды». На другой же день с первым эшелоном целинников я выехал в Кустанай.

В областном городе мне пришлось просидеть больше недели. Проехать в степь на машине было невозможно — развезло все дороги. Наконец с большим трудом я добрался до ближайшего совхоза. Собственно говоря, совхоза как такового еще не было. Стоял единственный домик, а вокруг него быстро вырастал палаточный городок. Горели костры и где-то задорно заливалась гармошка.

Вечером было комсомольское собрание. В президиуме сидели трое — два парня и девушка. С ней откровенно любезничал один из парней.

Я сидел в заднем ряду и плохо слышал, что говорил докладчик — мешала маленькая девчонка, моя соседка. Сжимая кулачки, она с ненавистью шептала:

— Так бы и надавала ей сейчас пощечин!

Подружка держала ее за руку и успокаивала:

— Тише, Зойка! Наплюй ты на него! Надо же иметь женское самолюбие!

Так на целине я впервые встретился с героиней будущей своей пьесы «По велению сердца», прицепщицей Зойкой. Когда кончился доклад и комсомольцы стали расходиться, я обратил внимание на маленький рост ревнивой девушки. Выглядела она лет на пятнадцать, на самом деле ей уже исполнилось девятнадцать.

Я проехал по целинным землям несколько тысяч километров. Своей машины у меня не было, да она и не требовалась, Не помню ни одного случая, чтобы шофер не остановил машину, когда я «голосовал», стоя на обочине и подняв руку.

Та первая целинная весна осталась в памяти, как самая прекрасная пора жизни. Я жил с целинниками, спал на соломе, в палатке, шалаше, недосыпал ночей. Жизнь молодежи была трудной, это было закономерно, и если иногда поднимался ропот, то обычно он возникал на почве бюрократизма и сопутствующей ему неразберихи. Кажется, незначительная мелочь — ложка или мочалка, кто-то где-то вовремя не побеспокоился, и возникало досадное неудовольствие за обедом на полевом стане или в «бане» под открытым небом.

Молодежь усердно работала, в часы отдыха веселилась, танцевала под гармошку, любила, ревновала.

В Федоровском районе я зашел к парторгу МТС, хотел согласовать с ним кандидатуру героя для очерка. На целине встречались и случайные люди. Во избежание ошибок я наметил четырех целинников-бригадиров. Первым в списке стояло имя Ярцева (подлинная фамилия его была другая, теперь не помню, но в пьесе он носил такую фамилию, и дальше я буду называть его так).

Парторг просмотрел список и прежде всего вычеркнул фамилию Ярцева.

— Позвольте! — удивился я. Ведь газеты поднимали его как лучшего бригадира области.

— Верно, поднимали, — подтвердил парторг. — А теперь опускать будем.

— Почему?

— С бытом у него неблагополучно!

И парторг рассказал мне любопытную историю. Ярцев выехал с первым эшелоном целинников с Украины. Во время больших остановок, когда устраивались митинги, он выходил к толпе, собиравшейся приветствовать целинников, и произносил зажигательные речи, призывая ехать в далекий Казахстан поднимать вековую целину.

Пока эшелон добрался до Кустаная, Ярцев стал известной личностью. Дисциплинированная бригада работала отлично, первой закончила пахоту. К Ярцеву пришла слава. Его имя гремело на целине, о нем писали газеты, шли передачи по радио. Когда в центральной газете появился портрет передового бригадира Ярцева, его жена на Украине заволновалась. Да тут еще прибежала соседка и усилила ее тревогу:

— Смотри, Кира, уведут у тебя мужика! Молодой, красивый, будешь после локти кусать!

И Кира, недолго думая, собралась в дальнюю дорогу, оставив у соседки сынишку. Поездом она доехала до Кустаная, зашла в МТС и с попутным грузовиком направилась к полевому стану, где работал ее муж. По дороге стала интересоваться у спутников — не слыхали ли они о бригадире Ярцеве.

— Ну как не слыхали! Знатный бригадир, гремит на всю область!

Разговорившись, Кира подошла к главному вопросу:

— Как там, возле него никто из девчат не вьется?

— Какие девчата? Со своей учетчицей живет! Все едино, как муж с женой! — обрадовала Киру молодая бабенка.

Кира побледнела, охнула и забарабанила кулаком по кабине шофера, прося остановиться. Она выпрыгнула на дорогу, дождалась встречной машины и вернулась в МТС. Здесь она разыскала парторга.

— Вот мой паспорт, товарищ. Посмотрите, пожалуйста, — зарегистрирована. И ребенок есть.

— Ну и что?

— Приехала к мужу. За многие тыщи верст.

— Так и езжай к нему!

— Я бы поехала, да узнала: изменяет он мне. С учетчицей путается.

— Знаешь, гражданка, у меня дел — во! Как у министра. Некогда мне разбирать ваши дрязги, Поезжай на полевой стан и наведи сама порядок. Ясно?

— Ясно! — твердым голосом сказала Кира. — Только если вам некогда помочь жене знатного бригадира Ярцева, я могу поискать защиты и повыше. Открытка стоит всего пять копеек…

Парторг нахмурился. Подумал немного и сказал:

— Вот что, топай в крайнюю избу. Скажешь хозяйке, я велел пустить на ночлег. Завтра поговорим. Ну, что стоишь? Иди, иди, когда надо будет, позову.

Кира ушла, уверенная в победе. Парторг вздохнул, покачал головой и велел разыскать Ярцева. Бригадир явился не скоро.

— Садись. Разговор будет серьезный. Жинка к тебе в гости приехала.

Ярцев не обрадовался.

— Там у тебя учетчица Галя работает. Сегодня же в другую бригаду переведем. Понятно?

— Нет, непонятно!

— Ну, так вот скажу прямо: кончай всю эту музыку! — Парторг заметил в глазах бригадира промелькнувшую тоску. — Семья, так сказать, — он поднял указательный палец, — это ячейка коммунистического быта. Теперь тебе ясно?

— Ничего не ясно, — насупился бригадир. — Только Галю я люблю по-настоящему.

— Люблю! — парторг даже присвистнул. — Тоже сказанул. А еще коммунист!

— Вы в чужую жизнь не вламывайтесь! И Галю трогать не позволю!

Разговор принимал острый характер. Наконец парторг решил поставить точку.

— А мы тебя, дурака, намечали выдвинуть в депутаты Верховного Совета, и когда целинников награждать будут, к ордену Ленина думали представить. Понятно?

— Понятно! — бригадир крепко хлопнул за собой дверью.

Вот эту историю неблагополучной семейной жизни Ярцева и поведал мне парторг МТС.

Примерно через неделю вместе с киноработниками, то ли московскими, то ли алмаатинскими, мы приехали на полевой стан знатного бригадира Ярцева. Я увидел и Киру и учетчицу Галю. Ярцев ходил мрачный. Режиссер от съемки отказался:

— Снимем, а потом вырезать придется. Кто-нибудь письмо напишет, ничего доброго не получится. Поищем благополучного бригадира.

Мы покинули полевой стан, я распрощался с киноработниками и поехал в Карабальский район. Были новые встречи с целинниками, но Ярцев, Кира и Галя крепко засели в голове. Я чувствовал — вот настоящий конфликт: любовь или слава! Когда-нибудь я использую этот материал для рассказа, но сейчас надо было думать о газете и своих обязательствах перед редакцией.

Во время поездки я написал несколько очерков, и все они пошли в редакционную корзину. Видимо, я писал не то, что требовалось газете. Об этом я узнал, когда садился в алмаатинский вагон поезда, который на восьмые сутки должен был доставить меня в столицу Казахстана. Поезд шел кружным путем, через Челябинск, где пришлось довольно долго ждать, пока прицепили вагон к другому поезду.

Восемь суток! И я решил, чтобы не терять времени напрасно, написать черновой вариант пьесы «По велению сердца». В основу взять историю бригадира Ярцева. Когда поезд подходил к Алма-Ате, я закончил последнюю картину.

Еще недели две — три посидел над рукописью, а затем отнес ее в Союз писателей. Назначили обсуждение. Кто-то из поэтов сказал:

— Вы плохо знаете законы сцены. Хорошо бы вам поговорить с режиссером театра Штейном. Он бы вам помог.

Совет был дельный. Я хорошо знал Якова Соломоновича и честно сказал ему, что один с пьесой не справлюсь. Может быть, он согласится быть соавтором?

— Ладно. Надо почитать. Оставьте вашу рукопись.

Через день у нас состоялся обстоятельный разговор.

— Конечно, это пьеса! — сказал Штейн. — Но над ней надо крепко работать и убрать совершенно немыслимые вещи. Вот, например, любовный конфликт. У Ярцева есть дети…

— Один ребенок! — торопливо поправил я.

— И даже одного не нужно. Затем беременная Галя?.. К чему это? Зачем вам это нужно?

— На самом деле так и было.

— Наивный человек. Мало ли что было? Вы же драматург. Галю надо написать иначе. Я, например, вижу Галю (глаза Штейна мечтательно засветились) чистую, целомудренную, чище любой тургеневской девушки. Через всю пьесу они должны пройти и ни разу не поцеловаться с Ярцевым. Вот это будет настоящий полнокровный образ девушки — целинницы, нашей современницы…

Разговор кончился тем, что Штейн согласился быть соавтором.

— Любовь — любовью, — прибавил он, — а на первом месте нужно показать самоотверженный труд комсомольцев.

Сразу заняться пьесой «По велению сердца» Яков Соломонович не мог, он работал над постановкой очередного спектакля, очень трудного и сложного. Короче говоря, весь пятьдесят четвертый год прошел в бесконечных обсуждениях и доработках текста.

В это время я неожиданно получил телеграмму из Оренбурга. Главный режиссер областного драматического театра имени Горького Иоффе просил срочно выслать пьесу «По велению сердца». Меня он не знал, я его тоже. Показалось странным, как он узнал о нашей пьесе. Я показал телеграмму Штейну. Он оживился:

— Немедленно телеграфируйте: пьесу высылаем. Между прочим, ничего странного нет. Кто-нибудь из наших актеров написал ему.

Через неделю из Оренбурга пришла вторая телеграмма. Иоффе выразил желание, чтобы хоть один из авторов приехал для внесения некоторых изменений в текст пьесы.

— Конечно, поезжайте, — сказал Штейн.

И я поехал.

Все переделки сводились к одному — Юрий Самойлович решил перенести действие из Кустанайской области в Оренбургскую и дать пьесе новое название: «На степных просторах». Я согласился, но когда в газете «Советская культура» появилась заметка, что оренбургский театр ставит «чужую» пьесу, посвященную труженикам целины, Министерство культуры запротестовало и потребовало вернуть героев пьесы на исходные позиции, то есть в Кустанайскую область Казахской ССР.

Этот конфликт разрешился сравнительно быстро. Хуже было другое. Выпуск почти готового спектакля затягивался. В Комитете по делам искусств существовало настроение — лучше всего выпустить целинный спектакль осенью, в начале следующего сезона.

Штейн категорически не соглашался.

— Вы поймите, — объяснял он мне, — крайне важно, чтобы спектакль «По велению сердца» был показан зрителю впервые именно у нас, в Казахстане, где поднимают шесть миллионов гектаров целинных земель.

Пришлось потратить очень много усилий, чтобы отстоять наше мнение.

Репетировали пьесу и утром и вечером. Наконец, генеральная репетиция была назначена на 19 мая. Неожиданно в зрительном, зале появился министр культуры Тулеген Тажибаев. Обсуждение шло недолго. Работник министерства В. Горский сообщил Штейну:

— Министр уехал, но сказал — принять спектакль.

Мой соавтор ликовал.

Пьеса «По велению сердца» зажила на сцене полнокровной жизнью. Ее ставили в Оренбурге, Минске, Фрунзе, Кишиневе, Саранске, Кустанае и в ряде других городов. Широко использовали пьесу и самодеятельные театры.

Печать довольно широко отмечала постановку Штейна. Газета «Советская культура» в статье Н. Толченовой «От щедрого сердца» писала:

Оренбургский театр имени Горького показал «По велению сердца» на гастролях в Москве в августе месяце. Тогда же спектакль показали по телевидению и передали по радио.

Московский кинорежиссер Борис Натанович Ляховский прислал мне письмо.

Гастроли прошли в Москве успешно. Через полгода Президиум Верховного Совета РСФСР присвоил почетное звание заслуженного деятеля искусств главному режиссеру театра Юрию Самойловичу Иоффе, а Анне Яковлевне Покидченко за исполнение роли Зойки — заслуженной артистки РСФСР.

В 1956 году алмаатинский театр уезжал на летние гастроли во Фрунзе. В день отъезда я встретился со Штейном.

— Жалко, что вы с нами не можете поехать, — сказал он.

— Сейчас никак не могу! Быть может, через несколько дней.

— Ну ладно. Во Фрунзе мы начнем с показа «По велению сердца». Во всяком случае, я дам вам телеграмму или позвоню по телефону.

Яков Соломонович был возбужден, весел. Он следил за своим здоровьем — по утрам принимал ледяной душ, занимался гимнастикой. Мы распрощались с ним на вокзале.

В последних числах июля он позвонил мне по телефону:

— Что же вы не приехали к открытию? Приезжайте хоть теперь. Будем ждать.

Не помню, что меня задержало. На другой день после этого звонка пришло печальное известие:

— Штейн скоропостижно скончался!

Пьесу «По велению сердца» обычно весной передавали по радио. Последний раз я слушал передачу в 1964 году. Это был юбилейный целинный год. Вспомнилось, что ровно десять лет назад я был на целине. Захотелось посмотреть, какие изменения произошли там, где впервые после сотворения мира плуг провел первую борозду. В Кустанайскую область я не попал, пришлось ограничиться Целиноградской. Мне посоветовали съездить в колхоз «18 лет Казахстана», который возглавлял кореец Кан Де Хан, и в Челкарский совхоз.

Машина идет мимо небольших финских домиков с застекленными верандами. Всюду за окнами белеет туман чистых тюлевых занавесок. За ними чувствуется хозяйственный уют.

Десять лет — большой срок, и ничего удивительного нет, что бывшие жители палаточных городков стремятся украсить свой домашний быт. Центральная усадьба поразила нас великолепным Домом культуры, смотревшим большими окнами на колхоз. Производили впечатление стоящие по фронтону здания колонны. С какой любовью и каким вкусом отделан зрительный зал на четыреста пятьдесят человек. В доме культуры есть конференц-зал, спортивный зал, читальня, библиотека.

Мы зашли в школу-десятилетку. Моя жена, бывшая учительница, прошла по классам и сказала:

— Не подозревала, что в колхозе может быть такая школа!

Колхоз «18 лет Казахстана» — многонациональный. В нем трудятся русские, украинцы, казахи, поляки, немцы, корейцы. Есть даже цыгане.

В Челкарском совхозе мы познакомились с директором Есенжолом Камзебаевичем Камзебаевым. Отец его, бедняк, жил в Кургальджинском районе, имел лошадь и корову. За хлебом он приезжал в поселок Ключи за двести пятьдесят верст. Кулак отсыпал ему мешок муки, и Камзебай ехал домой.

Его сынишка Есенжол задумывался: почему русский умеет доставать хлеб из земли, а казах не умеет.

Умер отец, Есенжол поступил работать пастухом. Летом он пас овец, а зимой учился. Его приняли в техникум в Петропавловске. Через четыре года Есенжол закончил учебу и поехал работать в животноводческий совхоз. В тридцать лет он уже работал директором Барсаутского совхоза, а теперь возглавлял Челкарский многонациональный совхоз. Когда он сюда приехал, там было только шесть кибиток. В тот год, когда мы приехали, Челкарский совхоз сдал государству один миллион двести пятьдесят тысяч пудов зерна.

Секретарь крайкома партии, возглавлявший идеологическую работу на целине, прощаясь, сказал мне:

— Колхозов у нас осталось мало. За годы освоения целины в крае создано свыше пятисот новых совхозов. За десять лет наш Целинный край дал государству три миллиарда пятьсот тридцать восемь миллионов пудов хлеба. Когда молодежь приехала сюда, она жила в палатках, обогревалась у костров. А теперь у нас в Целинном крае газифицировано сто тысяч квартир, в следующем году будут газифицированы все жилища целинников.

Сейчас снова приближается весна, весна юбилейная. Двадцать лет назад ехали целинники в поездах дальнего следования и не знали, что скоро о них сложат песню:

Ехала молодежь — двадцатилетние парни и девушки. Сейчас им по сорок. По всей советской стране раскидала судьба тех, кто прокладывал первые борозды в степных просторах. Многие из пионеров целины обрели здесь свою родину. Но каждую весну приезжали вторые, третьи, четвертые партии молодежи. Да и до сих пор, это уже стало традицией, едут студенческие отряды продолжать дело целинников. Студенты не только помогают убирать урожай, но и возводят дома, строят школы, больницы, коровники, кошары.

Гремит по всей нашей стране слава первоцелинника, знатного механизатора Михаила Егоровича Довжика. Он приехал в пятьдесят четвертом году в Жаксы. На полевом стане комсомолец-бригадир забил в мерзлую землю первый колышек для привезенной с собой палатки. И это она сейчас хранится в Государственном музее революции в Москве рядом с первым кораблем, который унес в космос Юрия Гагарина.

Навеки останется в народной памяти почетное слово целинник, ведь он был таким же первооткрывателем, как и космонавт. Нет на земле почетнее и выше труда, чем труд хлебороба, огромным уважением пользуется он в нашей стране. Советское правительство отметило трудовые заслуги первоцелинника Михаила Довжика высокой наградой — орденом Ленина и золотой Звездой Героя Социалистического Труда.

Знакомые журналисты рассказывают мне, как сейчас живут покорители целины. Живут тихо, мирно, как все советские люди. Обзавелись семьями, летом трудятся, не соблюдая часов отдыха, зимой ходят друг к другу в гости, радуются новой картине в кино, смотрят телепередачи.

Слушая эти рассказы, я вспоминаю тысячеверстное путешествие по целине, ночевки в палатках, вспоминаю прицепщицу Зойку, Рената, учетчицу Галю, повариху Соню, бригадира Ярцева и моего друга и соавтора Якова Соломоновича Штейна. С ним мы создали первую целинную пьесу «По велению сердца».

В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году Советское правительство наградило сорок тысяч целинников. В списках награжденных орденом Трудового Красного Знамени я нашел и свою фамилию. Труд писателя был приравнен к труду покорителей целины.