На задворках империи

Глава 8. Перед боем

— Если у них передовой отряд около пяти сотен человек, то сколько же тогда в основном идёт? — проговорил задумчиво Кравцов.

— Тысяч пять, наверное, будет, — предположил Глазин. — А вы взятых нами языков поспроша́йте получше, может, они верное число знают?

— Да поспрашивали уже. Говорят: много, много, а сколько это «много», Бог его знает. Откуда же им точное число знать, простым всадникам? Были бы командиры не ниже сотника. Пока, с их слов, здесь только лишь конница Мехмед-Али-хана, но уже на подходе основные силы Аббас-Мирзы из-под Тебриза, а ещё неизвестно, куда ударит хан эриванский. Численность войск того и другого опять же ваши пленные не знают, твердят лишь, что много. А вот сколько это «много» и куда они пойдут? Одни лишь только вопросы без ответов.

— Ладно-ладно, молодцы, к вам тут вопросов никаких нет, — заметив огорчение на лицах Глазина и Гончарова, попробовал было успокоить их капитан. — Вы своё дело в дозоре хорошо выполнили, не зря сходили. Игорь Алексеевич, а может, и правда двинуть половину наших сил к Алагязу да укрепиться там? Тем самым мы дорогу на Артик и на Гюмри с юга и востока прикроем?

— Нет, не согласен, Павел Семёнович, — возразил пехотный майор. — Сил в нашем гарнизоне недостаточно для выставления второго поста, позиции там, на Алагязе, будут не оборудованы. Если бы месяцем раньше такому приказу быть, то можно было бы выставить ещё один форт, но уж никак не сейчас. Не переживайте, в Артике тоже наши хорошо укрепились, небось, уж сумеют встретить как подобает неприятеля. Павел Дмитриевич, а ты посылай северной дорогой в Гюмри десяток своих. — Он кивнул старшему над казаками. — Пусть начальству свезут обоих пленных и мой рапорт. А нам, господа, надлежит готовиться к бою. — Майор обвёл взглядом присутствовавших на совете офицеров. — По всему выходит, что персы с ханцами, собравшись большими силами, решили выбить нас с этих позиций. Будем стоять на них и держаться твёрдо. Если они нас из этого форта вдруг выбьют, то зайдут в тыл Каракилисскому гарнизону, и им откроется прямая дорога на Тифлис. Диспозиция боя всё та же. Сковываем натиск неприятеля на укрепления форта моими пятью ротами, а драгунская и казачья конница действует как главный резерв и как ударная сила.

— Будь здоров, Тимофей! — крикнул, заскакивая на коня, Глазин. — Ночка у нас есть для отдыха, а уж завтра, небось, шибко горячий денёк предстоит. По трофеям сочтём всё, и вашу долю завезём, не переживай, я лично пригляжу за этим.

— Да я и не переживаю, Данила Лукьянович, свидимся, — сказал, отвязывая от столба поводья, Гончаров. — Чай уж, и дальше в бою рядом стоять.

Подхорунжий поскакал в верхний конец села, а Тимофей, оседлав Янтаря, направил его в сторону реки. Амамлы не спали, в темноте катили в сторону форта обозные повозки, пару раз, пока ехал, обогнал по пути пехотные колонны. Вот и знакомый боковой переулок, свернув в него, проехал в конец, здесь показались стоящие у водяной мельницы занимаемые взводом дома. На дороге стоял караул, а сами строения были освещены кострами. Прибывшие из дозора драгуны, почистив и обиходив коней, уже готовили на них ужин.

— Ваше благородие, я вам воды только что нагрел, — принимая поводья, проговорил Клушин. — Там, на задах, в бадейке у смоковницы холодная, таз медный с щёлоком, а в двух кувшинах кипяток. Смотрите не обваритесь. Вам полить?

— Нет, Архип, не нужно, спасибо тебе. Я сам сейчас вот только мундир с себя стяну.

— Ну как скажете, тогда я пока Янтаря, вашбродь, обихожу. А по ужину маненько обождать нужно. В кошелевской артели на вас предложили сготовить, я им и приварок офицерский отдал. Не брали поначалу, но вы же сами сказали ругать их за такое.

— Правильно, что отдал. — Отстегнув саблю, Тимофей поставил её вместе с мушкетом в сенях, снял наплечные кобуры и потянулся. — Ох и хорошо! Как будто пуд веса с себя скинул.

— О-о, а мундир-то в прорехах! — покачав укоризненно головой, заметил Архип. — Где ж это вы его так, а, господин прапорщик? Новый ведь совсем мундир. Два месяца есть ли носки?

— Да по скалам пришлось лазать, Степанович, — сконфуженно произнёс Гончаров. — Вот там, видать, и ободрался. Да ничего, завтра в бой, не до прорех этих.

— Сымайте, сымайте, починю. — Дядька засуетился. — Не дело это — господину офицеру перед нижними чинами в рванине стоять. Да и начальство увидит, может заругать. Сымайте, я говорю, — настаивал он. — Здесь, в сенях, прямо оставляйте его и идите умывайтесь. Нательное там, на скамеечке рядом лежит. Освежитесь с жаркой дороги, и самим же потом будет славно.

Намылив щёлоком голову и тело, Тимофей полил себя разбавленной тёплой водой. Ох и хорошо! А потом холодной. Бр-р-р! Натягивая чистую исподнюю рубаху, он почувствовал прилив сил. Ох как зябко! Вот тебе и лето. Только что изнывали от жары, а теперь со стороны гор тянуло холодом. Ноги с чистыми портянками в сапоги — и бежать скорее к дому.

— О-о, быстро же вы, — выбивая пыль из драгунской куртки, заметил Клушин. — В дом ступайте, Тимофей Иванович, мокрые, как бы не просквозило, ветерок-то холодный. У меня до прошлого офицера господин капитан был в хозяевах, так он в таких случаях халат всегда надевал. Очень, знаете ли, одёжа для такого случая удобственная. Не та, что на местных обормотах рванина. Нет, такой, знаете, богатый, прямо-таки барский халат.

— А что с капитаном, где он сам сейчас, Степанович? — поинтересовался Тимофей.

— Да где уж ему быть, представился страдалец, — вздохнув, произнёс с печалью в голосе денщик. — Рану ещё при первом штурме Эривани получил, помучился пару месяцев и помер. Упокой Господь его душу. — И стянув бескозырную фуражку с головы, перекрестился.

— Да-а уж, Эривань эта много крови нам стоила, — процедил сквозь зубы Гончаров. — Ладно, Архип, пойду я в дом, мне ещё оружие нужно вычистить от нагара и хорошенько смазать.

— Так я, может, сам? — встрепенулся дядька. — Сейчас только за ужином к Кошелеву сбегаю.

— Степанович, ну мы же уже договаривались, — нахмурившись, напомнил Тимофей. — Оружие я всегда сам обихаживаю.

— Всё-всё, понял, вашбродь, как скажете. Сами так сами. Оно, конечно, оружие — это ведь как жена, никому не можно такое доверять. Всё правильно. Я ещё пару сальных свеч прикупил у мушкетёрских интендантов, как вы и сказали. На стол в комнатке их положил.

— Отлично, спасибо, Степанович! — Гончаров подхватил мушкет, кобуры и саблю, задев в темноте затылком дверную притолоку, чертыхнулся и шагнул в комнату. Выбитая из огнива искра воспламенила трут, и он поджёг фитилёк у стоявшей тут же на столе масляной лампы, а затем и обе свечи. Что уж, он не может позволить себе как господин офицер много света? Уж барствовать так барствовать! Расстелил на столе кусок парусины, выставил на него пузырёк с «деревянным», в данном случае конопляным, маслом, коробку с топлёным бараньим салом и развязал полотняную скатку, в которой возил всякие оружейные приспособы. Металлические щупы, гусиные перья, скребочки, железные и медные шильца — протравники, отвёртка, чего тут только не было. Сюда же положил обрывки очищенной от кострики пакли, ну и разумеется, сами оружейные шомпола. Работа закипела. Более всего был забит копотью мушкет, из пистолей довелось пострелять совсем немного, а вот он «поработал» хорошо. Затравочное отверстие в ударнике пришлось с натугой пробивать. Ещё пара выстрелов — и была бы осечка.

— Ваше благородие, дозвольте? — Притопнув каблуками, в сени зашёл Клушин. — Горячее, с пылу с жару. — Он качнул глиняной посудиной.

— Ставь на край стола, Степанович, вот тут, где свободно. Сейчас я ещё чуть-чуть — и заканчиваю.

— Гляди, вашбродь, простынет кушанье, — проворчал денщик. — Васька, заходь! — И вслед за ним в комнату заскочил молодой драгун.

— Ваше благородие, драгун Егоркин! — попробовал он доложиться.

— Тихо ты, не расплещи! — цыкнул на него дядька. — Тут вот, в этом горшке, каша, Тимофей Иванович. — И поставил на стол свою посудину. — Хорошая, добрая получилась, попробовал я у Федота Васильевича. А вот тут в миске похлёбка баранья. Ставь к горшку её, Василь, и ступай. И вот ещё вам. — Он достал узелок. — Туточки хлеб свежий, только в обед его интендантские испекли, и пара луковиц.

— Шикарный сегодня ужин! — оглядывая принесённое, воскликнул Тимофей. Запах еды наполнил комнатку, и он непроизвольно сглотнул слюну.

— Давайте я хоть накрою, что ли, чтобы не простыло? — Дядька сбегал в сени и накинул сверху на посудины полотенце.

— Сам-то когда есть будешь, а, Степанович? — полюбопытствовал Гончаров, заканчивая чистку ствола у мушкета. — Мне, значит, еды принёс, а сам всё бегаешь, суетишься.

— Да вы за меня не беспокойтесь, вашбродь! — воскликнул тот. — Мне кошелевские оставят. Ну ладно, кушайте на здоровье! — И выскочил на улицу.

Закончив с оружием, Тимофей приступил к трапезе. Всё было действительно вкусно, всё было хорошо, но он в какой уже раз поймал себя на мысли, что ему чего-то не хватает. У него есть отдельная комнатушка, есть хорошая еда, и где-то неподалёку чинит его мундир офицерский денщик, его персональный, личный денщик, и в это самое время он сидит за столом один. А ведь где-то у костра сейчас балагурит и подшучивает над Ярыгиным его друг Лёнька. Ворчит неодобрительно над остротами Блохина Васильевич, хохочут молодые драгуны, и подкидывает под закипающий котёл с травяным взваром полешки дежурный готовщик. Никогда ему уже теперь не раствориться в этой ставшей уже родной солдатской массе. Хочешь не хочешь, а приходится принимать правила этого времени с его сословным делением и громадной пропастью между господами офицерами и нижними чинами. А ведь по своей сути и там и там он сейчас чужой. Ладно война, она хоть как-то, но упрощает связи, а вот как себя вести в мирной жизни, если, Бог даст, всё-таки удастся до неё дожить?..

— Тихо вам! Откушивают они! — донеслось с улицы. — Обождите маненько, посидите вот тут на брёвнышке.

— Степаныч, там отделенные командиры пришли?! — крикнул Тимофей, отодвигая на край стола пустую посуду. — Ну так пусть в дом заходят. Чего ты их на улице держишь? Всё я уже.

— Разрешите, ваше благородие? — В комнату, топая сапогами, вошли унтеры, и в ней сразу же стало тесно. — Рановато мы, господин прапорщик? Не дали вам спокойно отужинать.

— Всё я уже, присаживайтесь, — кивнул на лавку Тимофей. — Васильевич, ты вон на чурбак можешь пристроиться. Ну что, порядок в отделениях?

— Так точно, порядок! — хором ответили отделенные командиры. — Кони ухожены, всё оружие почищено, боевой припас с дозорной убыли восполнен, — докладывал за всех Кошелев. — Люди оттрапезничали, теперь вот мундиры поправляют. Порвали их на скалах немного. Два парных караула я только что проверил, все бодрствуют, службу несут исправно.

— Понял, хорошо. Долго людям вечеря́ть не давайте, пусть ложатся. Завтрашний день весьма непросто может сложиться. Сами понимаете, персы так просто теперь не отступят, коль уж к нам полезли. Будут тыкаться и искать удобное место для прохода вглубь Памбакской долины, а мы как раз его-то и защищаем. Командир поста пехотный майор предполагает использовать нас как конницу, но сами знаете, в бою всякое может быть, так что проверьте, чтобы при себе у каждого драгуна был двойной припас патронов.

— Ага, проверили, по пять раз всё уже оглядели, — пробасил Плужин и, получив толчок локтя Кошелева, замолчал.

— У клюевского коня успели подкову поправить? — поинтересовался у него Тимофей.

— Так точно, поправили, ваше благородие, — подтвердил командир третьего отделения. — Сразу по приходу к Фёдору Ивановичу заскочил с ним, капризничал он маненько, поздновато ведь было, ну мы его гривенником одарили, поворчал и перековал.

— А у тебя, Илья, Тимошин к эскадронному лекарю ходил? — спросил Кузнецова Гончаров. — Или как есть всё оставили?

— Да толку-то от него, от этого лекаря, Тимофей Иванович? Пальцы у Ваньки не сломаны, шевелятся, а ногти что, ногти новые нарастут. Умнее будет в следующий раз, глядишь, и не отдавит их более. Хорошо хоть, не на правой руке, воевать не мешают.

— Ладно, смотрите сами, чтобы не нагноились, — проговорил, нахмурившись, Тимофей. — Поднимаем людей до общей побудки, кормим, поим и седлаем коней. Надеюсь, что ночью по тревоге не поднимут. К устроенному нами завалу казачью сотню отправили, она проследит за персами. Всё, господа унтер-офицеры, у меня к вам вопросов нет, отправляйте людей спать, чтобы никто у костров не засиживался. Как и условились, вторая караульная смена за тобой, Илья, ну а уж третья за твоими, Ерофеевич.