Нарисованные воспоминания

Глава 28

Я стою на парковке местного ресторана «Olive Garden», ожидая, когда мой отец придет на ужин. Поскольку для того, чтобы поесть в более престижном ресторане, который всегда нравился моему отцу, нужно ехать в другой город, я предпочитаю оставаться здесь, среди обычных людей. Чем ближе к маминому дому, тем лучше я себя чувствую. А что, если бы мне пришлось сломя голову бежать из этого места? Если бы я это сделала, мне не пришлось бы далеко идти. Несомненно, я нервничаю. Каждый наш разговор за последние пять лет начинается с гневных слов и заканчивается тем, что кто-то из нас выбегает из комнаты или вешает трубку на полуслове. Без сомнения, наши отношения являются ходячей катастрофой. Сложно представить, чтобы кто-то из нас когда-нибудь разговаривал спокойно. Надеюсь, ресторан и непринужденные посетители помогут нам держать себя в руках. Возможно.

Дрю ушел в воскресенье днем, где-то после обеда. После нашего свидания в беседке и еще пары раундов позже вечером было почти невозможно заставить себя встать с постели и уйти от него. Еще тяжелее видеть, как он уходит несмотря на то, что я знаю, что увижу его через несколько дней. Я отгоняю панику, видя, как он уходит, хотя понимаю, что здесь он сделал все возможное, и что у него есть гораздо более важные дела в студии. К тому же, ему не нужно пропускать из-за меня работу.

После того, как Дрю ушел, мы с мамой проводим остаток дня вместе, заканчивая осмотр комнаты Джесси и отвезя вещи для пожертвования в местный приют. Удивительно, но мы обе чувствуем себя очень хорошо, зная, что припрятали свои собственные сувениры на память о нем. По какой-то причине я ожидаю, что папа зайдет и попытается поговорить снова, раз уж он был так непреклонен в эту в субботу.

Однако он этого не делает.

Удивительно.

Таков мой отец — много разговоров и мало действий… за исключением зала суда. Он великолепен в своей работе и страстно любит ее. Меня удивляет, как ему удается отделять свою работу от пьянства. Мама говорит, что он является искушенным пьяницей и никогда не смешивает то и другое, особенно когда намечается крупное дело. Если он когда-нибудь допускал промахи и был слишком пьян, чтобы идти в офис, то работал из дома. Ни за что на свете он не выглядит хуже, чем идеально, когда появляется в офисе. Папа становится запойным пьяницей, и у него это чертовски хорошо получается. Я не сомневаюсь, что его друзья и коллеги ничего не знают о проблеме, но после моего вчерашнего звонка предполагаю, что его секретарша, вероятно, распространяет Бог знает какие слухи по офису. Папа отказался мне перезвонить из-за важной встречи. После того, как в воскресенье и большую часть понедельника от него нет никаких вестей, я устала ждать, когда что-нибудь произойдет. Поэтому любезно прошу его ассистентку «сообщить мистеру Моргану, что на линии его дочь, и это его последний шанс, если он этого хочет». Она запинается на своих словах и переводит разговор на ожидание, пока папа подходит к телефону. Я быстро даю понять, что ему удается поговорить со мной только по настоянию Дрю. Я спрашиваю, почему он так настаивал на разговоре со мной в субботу, но после этого так и не пытался связаться со мной. Отец спокойно объясняет, что у него возникает срочное дело, которое нельзя игнорировать. Говорит, что большую часть дня находится в суде и, вероятно, будет там и во вторник. Я не могу отделаться от мысли, что все это довольно удобно, но решаю воспользоваться его отговорками, когда он предлагает пригласить меня на ужин на следующий день для разговора.

Теперь я без особого интереса жду на парковке, когда же моя жизнь изменится. Я надеюсь, что хоть раз в жизни мой отец выполнит хотя бы одно из своих обещаний, но, как обычно, он этого не делает. Он опаздывает уже на пятнадцать минут, и я удивляюсь, почему продолжаю его ждать. Я должна была ожидать нечто подобное. Если бы знала, что он не настроен серьезно на разговор, я бы не стала брать отпуск почти на неделю, чтобы разобраться с делами… чтобы разобраться с ним.

Проснувшись в понедельник утром, я первым делом позвонила школьному секретарю. Именно она отвечает за подмену учителей, когда они уходят на больничный, и я надеялась, что проблем не возникнет. Мне нужна моя работа. Мне нравится там. Другие учителя уже начинают относиться ко мне с теплотой, а теперь еще и Дрю тоже работает там. Мне нравится постоянно его видеть и иметь возможность заходить в класс друг к другу, когда нам захочется, хотя что-то в глубине души подсказывает мне, что работа в школе для него продлится недолго. Когда мы разговаривали по телефону накануне вечером, он сказал, что его голосовая почта переполнена. Люди звонят, чтобы узнать больше о его картинах после того, что они увидели на благотворительном вечере. Возможно, вся эта драма, которую я создала, была не совсем напрасной и позволяет Дрю немного раскрыться. По крайней мере, я могу внести свой вклад каким-нибудь тривиальным способом.

Дрю говорит, что Филлип не может извиниться достаточное количество раз за то, что взял не те картины и выставил их на вечере. По-видимому, все, что произошло, очень расстраивает его, и он чувствует свою ответственность. Честно? Он и правда ответственен… в какой-то степени. На самом деле, все, что он сделал, — это снял пластырь с зияющей раны, которая еще не зажила. То, что произошло там, помогло мне оказаться здесь. Это заставило меня бежать туда, где, как казалось, я меньше всего хотела быть. Пока что дела идут хорошо. Я разобралась со своими чувствами по поводу Джесси, прибралась в его комнате, что давно следует сделать, провела время с мамой и поговорила с Дрю. Все, что сейчас нужно, — это добиться хоть какого-то прогресса в отношениях с моим отцом, моим опаздывающим отцом.

Стук в окно заставляет меня вздрогнуть, и я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть. Мой отец стоит в нескольких дюймах от меня, засунув одну руку в карман, а в другой держа букет белых роз. Словно показывая, что сдается, он протягивает их мне с застенчивой улыбкой. Я выхожу из машины и беру их.

— Спасибо, — говорю я, вдыхая их пьянящий аромат. — Ты опоздал. — Я кладу цветы на пассажирское сиденье, прежде чем закрыть дверцу машины. Когда направляюсь к главному входу, папа спешит впереди меня, чтобы придержать дверь. Вместо того, чтобы открыть ее, он останавливается и поворачивается ко мне лицом. Строгий черный костюм, который он носит, привлек бы внимание любого. Он одевается как человек, обладающий властью и требующий уважения. Возможно, именно его манера стойко держаться или серьезное выражение лица заставляют окружающих чувствовать его значимость. Я не уверена, но это тот взгляд, который я знаю всю свою жизнь, поэтому уже невосприимчива к излучаемым им вибрациям. Однако на этот раз он застает меня врасплох, когда выражение его лица немного смягчается, прежде чем папа начинает говорить.

— Прости меня за опоздание. У меня неожиданно нарисовался клиент, и пришлось буквально вытолкать его за дверь, чтобы прийти вовремя.

— В любом случае, я здесь, мне больше нечем заняться. Все в порядке. — Я отмахиваюсь.

Папа смотрит на меня, пытаясь убедить:

— Я правда стараюсь изо всех сил, Лили.

— Я пришла, так? — возражаю я. — Может пойдем дальше?

Он кивает и открывает дверь. Мы оказываемся внутри, взгляд хозяйки скользит по мне и останавливается на моем отце.

— Мистер Морган! С возвращением. Вы будете сидеть сегодня возле бара? Или хотите занять столик в зале?

— Столик в конце зала, Тэмми. Спасибо.

— Без проблем. Следуйте за мной, пожалуйста.

Еще рано для обычного ужина, но Тэмми провожает нас в самый дальний конец зала. Это, без сомнения, сыграло бы на руку, если бы разговор вышел из-под контроля. Меньше свидетелей увидят нашу драму. Как только мы садимся, Тэмми принимает у нас заказ на напитки, я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди.

— Возле бара, пап? Серьезно? Как часто ты сюда приходишь? Не слишком ли дешево выпивать в таком месте, как это? Это ниже твоих стандартов?

Он пожимает плечами.

— Выпивка есть выпивка, и у тебя нет никаких стандартов, когда речь заходит об алкоголе. Ты получишь его везде, где возможно. Но, на самом деле, это больше для моих клиентов. Это место — один из тех ресторанов, где предложат дорогую еду за твой счёт. Клиенты чувствуют себя особенными, когда я привожу их сюда. Кроме того, все здесь знают меня. И хотя бронирование не требуется, они уделяют мне первостепенное внимание. Это хороший знак для моих клиентов.

Мой отец стал одним из лучших адвокатов штата не потому, что глуп. Он всегда прав. Он достаточно умен, чтобы заказать к еде колу. Если бы он заказал что-нибудь алкогольное, я бы придушила его, перегнувшись через стол.

Я определенно понимаю, что у обеда в этом заведении с моим отцом есть свои преимущества. Нам приносят еду в мгновение ока. Молчание затягивается, наполняя воздух неуверенностью, и, хотя я голодна, мой желудок нервно сжимается. Я много чего хочу сказать, но не хватает смелости произнести это вслух. По крайней мере, не сразу. Кажется, мои лучшие моменты наступают, когда я чувствую угрозу или подавлена. Вид моего взволнованного отца, сидящего напротив с капельками пота на лбу, не помогает.

— Итак, как долго ты встречаешься с Дрю? — спрашивает он.

— Кажется, несколько месяцев. — К чему он клонит?

— Серьезно? И только? Я думал, дольше.

— С чего вдруг?

— Разговаривал с ним на днях… он был очень увлечен тобой. И не терял времени даром, ставя меня на место… или угрожая мне. — Его губы слегка изгибаются. — Он ведь знает, что я зарабатываю на жизнь тем, что подаю на людей в суд, верно?

Я чуть не подавилась своей хлебной палочкой.

— Что он сделал? Угрожал тебе? Как именно?

Он усмехается и машет рукой:

— Это не важно, но он был вполне серьезен… и убедителен. — Папа откладывает вилку и вытирает уголки рта салфеткой, прежде чем положить ее себе на колени. — Прости, что ударил тебя прошлой ночью. Я, честно говоря, не помню, как это сделал.

Чего бы я только не отдала, чтобы оказаться на месте мухи на стене, когда они с Дрю разговаривали.

— Насколько помню, я не единственная, кого ты ударил, — заявляю я, вспоминая, что сказала мама на кладбище.

— Да, к сожалению, я сам не свой, когда пью. И знаю, этому нет оправдания…

— О, тебе не нужно оправдываться передо мной. Какого бы примирения ты ни ждал от нас, этого не произойдет, если не начнешь лечение. — Я беру свой бокал и делаю глоток.

Он кивает.

— Знаю. Но я уверен, что смогу отказаться от этого по своей воле…

— Нет! — я с силой ставлю стакан на стол. — Если бы ты мог, то уже сделал бы это. Тебе нужна помощь не только с алкоголем, но и во всем остальном. Нужно принять смерть Джесси и двигаться дальше. Перестань обвинять меня! Перестань называть меня убийцей и портить мне жизнь, чтобы я могла спокойно жить дальше. Я устала, папа. Устала думать, что все осталось в прошлом только для того, чтобы ты потом позвонил мне и снова испортил жизнь. — Я смотрю в его усталые глаза. — Или ты возьмешь себя в руки, или это будет последний раз, когда ты меня видишь или разговариваешь со мной. Я отказываюсь продолжать так жить. И исчезну из твоей жизни навсегда. Если ты решишь оставить все, как есть, то это теряет смысл. Ты больше не будешь иметь для меня значения.

Он берет вилку и принимается ковырять лапшу на тарелке, делая вид, что погружен в свои мысли. Или, может, он ошеломлен тем, что все идет не так, как он ожидает. Я не знаю. На самом деле этот разговор — пустая трата времени.

Я поднимаю взгляд и вижу, что его глаза увлажняются, становясь мутными, как мокрое стекло.

— И все? Я получу помощь, и ты простишь меня? Так просто?

Я отодвигаю тарелку, поскольку у меня пропадает аппетит, и качаю головой.

— К сожалению, нет, после всего, что ты мне сказал после того, как со мной обошелся… потребуется время, чтобы забыть об этом, если вообще это когда-нибудь произойдет. Я не могу ничего обещать. Прямо сейчас все, что я могу сделать, это попытаться.

— Просить о большем было бы нечестно. Я определенно этого не заслуживаю. Твоя мать давала мне слишком много шансов, но я упустил каждый из них. А теперь посмотри на нас. Я подарил ей дом и все, что она хотела. Я знал, что это моя вина, и не было никакой необходимости заставлять ее расплачиваться за это, отнимая у нее все… но я все равно не мог бросить пить. Это разрушило мою личную жизнь… — он наклоняется ко мне, его лицо напряженное, во взгляде сквозит раскаяние. — Черт возьми, Лилли, я знаю, что у меня проблема. Трудно в этом признаться, — вздыхает он, и его голос становится спокойнее. — Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать.

Мой отец очень гордый, но если он думает, что это тяжело, то ходить на терапию — это все равно, что получать удары в живот по часу каждую неделю в течение нескольких месяцев подряд. Это отстойно и выдержать труднее всего. Но, по крайней мере, я прикладываю все усилия. Приходит время и ему начать что-то менять.

Он делает глоток своего напитка, прежде чем покрутить соломинкой в стакане. Я пытаюсь представить, насколько трудно ему признаться во всех своих проблемах, но не могу вызвать у себя сочувствия. Он так сильно облажался, что кажется непостижимым пытаться что-то исправить, но в то же время, каким человеком я стала бы, если бы не попыталась?

Папа продолжает, как будто я все еще не уверена, что это сработает.

— Лилли, я знаю, что облажался. И позволил простому несчастному случаю разъесть меня до такой степени, что потерял способность трезво мыслить. Я распланировал твое будущее, но все пошло прахом. Ты ведь знаешь, как я люблю планировать все на свете. Похороны моего сына и потеря дочери не входили в мои планы. Когда Джесси умер, я думал, что смогу справиться с этим… справиться за всех нас, но я не смог. И каждый раз, когда брал в руки выпивку, я чувствовал себя лучше. Одна порция превратилась в три, а три — в литры. Не успел опомниться, как начал говорить и делать черт знает что… это не оправдание, а факт. Честно говоря, если бы не твоя мама, я бы, наверное, лежал на обочине дороги в какой-нибудь канаве неподалеку. Она заботилась обо мне, когда я не мог этого сделать. Я годами ходил за ней по пятам, и она все еще была рядом, несмотря на то, каким я был отвратительным ублюдком. Однажды она пришла домой и велела убираться, обратиться к профессионалам или умереть, потому что она отказывалась смотреть, как я медленно убивал себя. И знаешь, что я сделал? — спрашивает он.

Я качаю головой, и он продолжает:

— Я собрал сумку, бросил ее на заднее сиденье и направился в бар. Знаешь, почему? Потому что достать выпивку было намного проще, чем взять себя в руки и справиться с болью от потери всего, что я когда-либо любил.

Я лишаюсь дара речи от его искренности, а еще больше от того, что он быстро смахивает слезу со щеки. Долгие годы я думала, что моя мама слишком легко принимает отцовские выходки, и столько раз мне хотелось, чтобы она дала ему отпор. Я горда видеть, что она берет жизнь в свои руки. Но я уверена, что есть что-то еще. Что-то гораздо серьезнее их проблем, как, например, то, почему это не сработало, но я, честно говоря, не хочу знать. Никто не хочет видеть, как их родители расходятся, но я считаю, что нет смысла оставаться вместе ради детей. Нужно действовать, как одна команда, потому что любите друг друга, но мои родители выбывают из игры, потому что не любят. Проще говоря, брак — это процесс. Если вы не будете работать над ним постоянно, он обречен на провал. Моя мама делала всю работу, а папа уделял ей только половину времени, и то на своих условиях. Теперь я могу видеть то, чего не замечала тогда. Такой брак, как у них, рано или поздно должен развалиться.

— И как ты себя чувствуешь сейчас, папа? Чего ты хочешь?

— Я бы хотел, чтобы ты снова впустила меня в свою жизнь. — Его голос дрожит. — Ты выросла и стала красивой молодой женщиной, а я ни черта о тебе не знаю. Ты практически помолвлена с этим парнем, Дрю, а я ничего о нем не знаю. У тебя есть карьера, не та, которую я выбрал для тебя, но тебе она нравится; и все, что я сделал, это решил, что ты просто решила меня позлить. Прости за это, правда. Я был ублюдком и больше не хочу быть таким человеком. — Еще одна слеза скатывается по его щеке, и на этот раз он не вытирает ее. — Не уверен, что смогу прожить еще год без тебя, Лили.

Я прикусываю нижнюю губу, чтобы не расплакаться у него на глазах. Все это так неожиданно. Я никогда, даже за миллион лет, не ожидала, что он скажет такие вещи. Конечно, он может нести всякую чушь, но на этот раз, когда папа начинает говорить, все по-другому. Его голос срывается, а руки трясутся. Это та сторона моего отца, которую я почти не могу выносить. Как бы ни хотелось услышать от него извинения за его действия, я никогда не думала, что это произойдет вот так. Но, как бы я ни хотела, чтобы он признал свои недостатки, он должен захотеть измениться… ради себя… не ради меня.

Неожиданно я тянусь через стол к его руке. Впервые за многие годы я проявляю к нему хоть какое-то сочувствие, или что-то похожее.

— Папа, если ты действительно хочешь пройти через это, то должен постараться, потому что хочешь этого для себя, а не ради меня. Если не хочешь измениться ради себя, то это никогда не сработает. Ты не можешь сделать это только для того, чтобы я была счастлива.

— Но я больше не хочу быть таким, Лили. Я хочу снова узнать тебя, быть частью твоей жизни. Если для этого придется взять отпуск на фирме, я это сделаю. Я хочу сделать тебя счастливой и стать лучшей версией себя нынешнего. Разве я не могу хотеть и того, и другого?

Этот разговор становится совсем не таким, как я себе представляла. Он серьезен, как никогда. Папа хочет этого для нас. Он прав. Если он потеряет надежду на восстановление наших отношений, то во что ему остается верить? Я являюсь всем, что у него осталось. Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках, сидя напротив него с самым нейтральным выражением лица.

Слезы снова катятся по его щекам.

— Ты — все, что у меня осталось, Лили. Я не хочу тебя терять.

Моя стена разлетается вдребезги вместе со всем, что я пытаюсь сохранить.

Я пропадаю.