Научись любить, если сможешь (СИ)

Глава 11

Лара

— Михаил, вы хотите меня в рабство взять? — кошусь на крафтовый пакет с явно дорогущей обувью.

— Что не так?

— Дайте мне чек, — прикрываю глаза и тру переносицу, а вторую руку вытягиваю в ожидании кассового чека.

— Я его не брал, — сжимает ручку пакета.

— Хорошо. Тогда так скажите, стоимость обуви?

— Да я, по-твоему, изучал ценники? Взял первые попавшиеся, как ты просила, и пошёл.

— Хорошо, но посмотреть-то в банковском приложении вы можете? — уже откровенно закипаю.

— Не могу.

— Как так? — яростно рявкаю.

— Глючит, не работает.

— М-м-м, ну отлично, — врет, как дышит. Вижу же. — Тогда я сама найду магазин, где продаётся эта обувь. Я же должна знать, за какую сумму мне придётся продать свои органы.

— Не дуркуй. Мне ничего не надо.

— А мне надо. Не люблю быть должна.

— Ты уже заплатила.

— Да? И каким же образом.

Миша косится на свою дочь, с хитрецой смотрит на меня и касается пальцами своих губ.

— Этим.

Заливаюсь краской до самых кончиков ушей. Щёки горят, как раскалённые на солнце камни. За грудной клеткой так грохает сердце, что создаётся впечатление, что оно и не орган вовсе, а старый ржавый механизм. Старая молотилка. Делаю широкий шаг и оказываюсь прямо перед Горой, дёргаю на себя пакет и убираюсь от него подальше на безопасное расстояние.

Извращенец.

— Я верну вам деньги. Потом…

Тот день был последним, когда я видела Мишу и Юлю. Прошёл уже месяц. И если первые дни, я ещё с опаской поглядывала на телефон, когда раздавался звонок или звук входящего сообщения, с оглядкой шла домой, то спустя время уже расслабилась. А теперь и вовсе кажется, что это было не со мной и вообще сном.

— Лариска! А посуду кто будет мыть? Лентяйка неисправимая! — горланит Толик из кухни.

— Да пошёл ты, — тихо бубню, чтобы не было слышно и показываю в сторону коридора средний палец. — Урод.

Да, произошли ещё кое-какие изменения. Моя подруга Женька, решила съехаться с парнем, и как следствие, мне пришлось покинуть её квартиру. Конечно, она умоляла остаться, но… я всё понимаю. Ребятам нужно уединение.

И за неимением денег, всё, что я могла себе позволить, это вновь вернуться в дом отчима.

Встречая меня, Толик пакостно скалил свои гнилые зубы с полной и безоговорочной победой на лице. Мама сдержанно стискивала зубы, понимаю, я ей что кость в горле. Но выгнать меня под открытое небо, видимо, остатки совести не позволили.

— Что Лариска, не удержала своей дыркой от бублика того денежного мужика? — злорадствовал отчим.

— Сам ты, дырка от бублика, Толик!

Он подошёл и тут же отвесил мне звонкий подзатыльник, затем поднёс ко рту пиво и отглыкал полбутылки за раз.

— За базаром следи! Я тебя научу уважению. Кретинка мелкая.

Мать кивнула и молча ушла в комнату. А я с видом бродяжки поплелась в комнату, в которой я прожила большую часть своей жизни и которую ненавижу. Это моя тюрьма.

Старые, ещё советских времён обои, засаленные, с оторванными кусками, подранные котами и разрисованное мной, когда была маленькой. Вместо люстры, “лампочка Ильича”, на полу линолеум, вытертый за столько лет, и старый палас. В углу у окна стоит моя скрипучая кровать, напротив — письменный стол, который точно старше меня, и стул. Нет, не компьютерный. Самый обычный кухонный стул. Единственное, что здесь более менее современное, — это шкаф, который я купила, скопив немного денег.

Бросаю в угол спортивную сумку с вещами и заваливаюсь на кровать, которая от моего веса издала противный лязг.

— Сколько ни старайся сбежать, а все дороги ведут обратно. В мою тюрьму, — говорю вслух, поднимаю к потолку руки и лежу, разглядывая их. Затем прикрываю глаза и проваливаюсь в густой, липкий и кошмарный сон.

Я совсем маленькая, кажется, начальные классы. Вот, на мне даже моя любимая плиссированная юбка. Мать тычет в меня дневником и нещадно кричит. Её слюни крупными брызгами вылетают изо рта и попадают на меня. Мне очень страшно, но я маленькая, и я ничего не могу сделать, только продолжать сидеть на полу и вжимать голову в плечи. Следом в комнату вваливается отчим. Он пьян. Как, собственно, и обычно. Дёргает из рук матери дневник, кривится, а затем замахивается и бьёт им меня по лицу. Раз, два, три! Всё это время в ушах до боли звенит. Отшвыривает измятый, ни в чём не повинный дневник в сторону, с силой дёргает меня за руку и выводит на балкон. На улице осень. Идёт дождь. А я стою на ледяном бетонном полу и проливаю слёзы, тихо умоляя впустить меня домой. Но никто не слышит… А чтобы я не мозолила глаза, шторы плотно закрыты.

Резко подскакиваю в кровати и держусь рукой за грудину. По виску стекает капелька пота, я пытаюсь выровнять дыхание, но получается с трудом.

— Сон, это был просто сон, — говорю сама себе и заливаюсь слезами.

В одиночестве можно. Пока никто не видит.

Сколько я проспала, что за окном уже темень полнейшая? Шарю рукой в поисках телефона, нахожу и вижу несколько входящих сообщений.