Нежеланное путешествие в Сибирь

Глава шестнадцатая СТУДЕНТЫ

Власти энергично преследуют плотников, печников, вообще всех строителей, работающих по вольному найму, называют их «тунеядцами», «шабашниками», ссылают, сажают или заставляют сменить профессию. Кто же тогда строит в колхозах, которые не в состоянии создать строительные бригады или обеспечить их достаточным количеством рабочих рук, вдобавок квалифицированных? Из этого положения выходят довольно интересным образом: во время летних каникул из студентов формируют строительные бригады и направляют их в колхозы, где они работают по договорам, т. е. на тех же условиях, что и «шабашники», за ту же цену, только несколько хуже. Студентам зачастую не хватает опыта — да и откуда ему взяться, и построенные ими здания оказываются с большими изъянами. Так, построенный летом студентами коровник в Малиновке при вводе в эксплуатацию рухнул, задавив одну доярку до смерти и нескольких покалечив. Студенты тут, я думаю, мало виноваты, виновата такая организация труда, когда составляется техническая документация вне зависимости от тех условий, в которых будет эксплуатироваться помещение, добываются с трудом случайные материалы и привлекается неквалифицированная рабочая сила. В Гурьевке при мне студенческая бригада поставила сруб для яслей и навела крышу. Сделали свое дело они, по-видимому, добротно, однако я видел, как они работали. Настоящими работниками у них были, пожалуй, только их бригадир, малоприятный рыжий парень, родившийся в большом селе и, видимо, там изучивший плотницкую работу, да еще один студент, из Восточной Сибири. В большинстве своем они поехали в колхоз под нажимом комсомольской организации: один вообще не работал, а только еле-еле постукивал топором, другие с большим азартом, но неумело и малопродуктивно. Ставили сруб они более месяца.

Само по себе привлечение студентов на летнюю работу в деревню и возможность для студентов подработать — дело хорошее. Но это не решение строительной проблемы для колхозов. А проблема капитального строительства стоит очень остро. В одной только Гурьевке надо строить ясли, клуб, сушилку, амбары, достраивать гараж и телятник, строить новый или коренным образом реконструировать старый коровник, а также ставить несколько новых изб для колхозников. В колхозе четыре таких деревни, как Гурьевка, а сколько тысяч таких колхозов в стране. Во многих местах до того уже дело дошло, что негде держать колхозный скот, его распределяют колхозникам по домам. Введена новая повинность: принимать колхозных коров на постой, а плотники, каменщики и штукатуры устраиваются куда-нибудь работать сторожами, чтоб избежать высылки. С другой стороны, и студентов можно было бы использовать в деревне гораздо разумнее, прежде всего студентов технических вузов, которые способствовали бы введению в колхозах малой механизации. Студенты гуманитарных вузов могли бы быть использованы для социологического исследования деревни, исследования, которое дало бы возможность научного подхода к перестройке сельского хозяйства. Если человек уже три или четыре года проучился, разумнее эксплуатировать его знания, чем силу его мышц для поднятия балок.

Десять студентов, приехавших в середине июля для строительства яслей, и одну студентку-повариху поселили у меня в доме. Это были молодые люди в основном двадцати двух-двадцати четырех лет, в этом году они кончили четвертый курс. Теперь я смог расшифровать загадочные буквы «ТИРиЭТ», вырезанные на моем столе. Это означало — Томский институт радиоэлектроники и электронной техники, студенты которого приезжали в Гурьевку уже не первый раз. Они прожили до 20 августа, с первых же дней между нами распределились молчаливо обязанности: они назначали двух дежурных в помощь поварихе, которые носили воду и кололи дрова для печи, а я каждый день носил для всех молоко с фермы. Ел я вместе со студентами, иначе и не получилось бы, так как печка была одна и студенты пользовались моей кастрюлей, чайником и сковородкой. По договору с колхозом, каждый из них должен был получить около ста пятидесяти рублей, так что ели они очень обильно, беря в кладовой мясо, яйца, крупы, маргарин в большом количестве. Я тоже брал продукты в кладовой и вносил их в общий котел, однако тут резко сказывалась разница в наших заработках. Хотя я и стремился как-то не отстать от студентов, выходило все же, что частично я живу на их счет, а с другой стороны, я все же столько набирал продуктов, что основательно влез в долг колхозу. Помню, как мы садились за длинный стол, вынесенный на улицу, и наша повариха, белокурая и величественная, самая высокая среди нас, накладывала каждому полную миску пшенной каши.

Кроме студентов, в конце июля приехало человек пятнадцать томичей с одного из томских заводов. Их использовали в колхозе на разных работах, в том числе и на рытье ям для столбов, тут я у них был чем-то вроде бригадира. Им, как и колхозникам, начисляли трудодни, но на трудодень они получали гарантированные 90 копеек. Продукты тоже брали в кладовой и к концу своего пребывания ничего не заработали, но и ничего не задолжали. Прислали их в какое-то странное время между сенокосом и уборочной, так что делать им было особенно нечего. Вообще не знаю, оправдывает ли себя экономически мера присылать летом и осенью в колхоз рабочих из городов.

Студенты частным образом сговорились с одним трактористом срубить ему для скота, как здесь говорят, «стайку», и он пригласил их каждую неделю мыться в бане. С ним и я впервые помылся в сибирской бане, до этого я мылся в пруду. Потом я часто парился в бане у двух братьев-стариков. Баня такая же, какой, по рассказу «Повести временных лет», удивлялся апостол Андрей у новгородцев. Небольшая бревенчатая избушка с печкой; если печка с дымоходом, то это баня по-белому, если трубы нет и дым идет прямо в баню, то это баня по-черному, все стены ее черны от копоти и сажи, так что надо мыться осторожно, чтобы не испачкаться снова. У стены напротив двери под потолком сделан полок, где можно париться. Баня топится березовыми дровами несколько часов, с открытой дверью и с открытой отдушиной в потолке, с дровами кладутся железяки, которые раскаляются до красна. Когда баня хорошо протоплена, ее проветривают от угара, а потом закрывают дверь и отдушину в потолке, остается только маленькое окошечко для света, иногда оно застеклено. Раскаленные куски железа бросают в кадку с водой, вода разогревается, по всей бане идет пар. Время от времени ковшиком поддают горячей воды на раскаленную печь, ложатся на полок и хлещутся березовыми вениками. Дух в бане такой, что без привычки долго не выдержишь. Первый раз я несколько раз выскакивал на свежий воздух, прежде чем помылся. Потом привык. Так попарившись, хорошо бежать к пруду и сразу бросаться в холодную воду, а зимой прямо в снег. После бани чувствуешъ себя, будто снова родился. В бане по-белому мне меньше понравилось.

Во всей деревне из-за аварийных столбов на месяц отключили электричество; когда снова дали ток, впрочем, так и не прикрутив столбы, студенты провели электричество и в мой дом. Пока же мы сидели по вечерам при свете керосиновой лампы, обычно несколько человек, в том числе и я, играли в карты. Как-то вечером у нас был любопытный спор, который, как я хорошо помню, был бы просто невозможен в студенческой среде пять-шесть лет назад, когда я учился в университете; тогда никто бы не решился так поставить вопрос. Мы, не помню уже с чего начав, заспорили: что лучше социализм или капитализм? Спор, если можно так сказать, шел в технологической плоскости: какая система создает наиболее благоприятные условия для экономического развития? Я говорил, что в определенных рамках свобода частной инициативы создает гораздо большие возможности для хозяйственного прогресса, чем система строгого регламентирования свыше. Двое или трое студентов активно спорили со мной, остальные высказывались очень противоречиво, видно было, что этот вопрос их очень занимает, но определенного ответа на него у них самих нет. Впрочем, и у меня его тоже нет, я отстаивал капитализм только потому, что кто-то же должен быть его защитником в споре. Один из студентов, кстати вовсе не враждебно относившийся к социалистической системе хозяйствования, очень резко высказался против коммунистов, сказав, что, если коммунистам не давать никаких преимуществ, будет «меньше вони», чем страшно разозлил другого студента, единственного коммуниста в группе. Еще у нас был разговор о принудительном труде. Хотя студенты хорошо относились лично ко мне, большинство из них находило правильной высылку «тунеядцев», считая, что тех, кто не хочет работать, нужно принуждать к этому насильно. Также я заметил у студентов, если не явно сталинистские настроения, то во всяком случае очень терпимое отношение к Сталину и стремление подчеркнуть, что это был выдающийся человек, не чета Хрущеву и нынешним руководителям.

Еще более сталинистские позиции занимали студенты, которых прислали в начале сентября на хлебоуборку и поселили в моем доме, пятерых мальчиков и пятерых девочек. Они были из разных сел и городков Сибири, в этом году поступили в Томский медицинский институт и сразу же были посланы в колхоз, так что студенческой жизни еще и не нюхали. Они сохранили в неприкосновенности весь воинствующий провинциализм вчерашних десятиклассников. Я сльшал от них рассуждения вроде того, что Хрущев, мол, «распустил народ», все работают кое-как, нужен человек, который бы, как Сталин, держал всех в руках. К сожалению, так глубоко укоренилась в советских людях от мала до велика мысль, что добиться чего-либо можно только силой и принуждением. Впрочем, некоторые студенты, кто раньше не только учился, но и работал, ругали многие порядки на заводах, низкую оплату труда, тяжелые жилищные условия, но обвиняли во всем этом евреев, которые захватили все лучшие места. Все почти студенты были антисемитами, причем самого неприятного, «хохлацкого» толка. Не знаю, были ли антисемитские настроения в первой группе студентов — один из них был евреем, и этот вопрос прямо ни разу не поднимался.

Насколько хорошими были у меня отношения с радиоэлектрониками, настолько плохими с медиками, насколько я был огорчен отъездом первых, настолько нетерпеливо ждал, когда уедут вторые и я останусь один. Может быть, нашим плохим отношениям способствовал эпизод, в котором принял участие «хозяин района» — тот самый первый секретарь райкома Пупов, покровительством которого пользовалась заведующая клубом. Он приехал вместе со студентами и, разыгрывая из себя гостеприимного хозяина, захотел посмотреть дом, куда их собирается поселить бригадир. Студенты из ТИРиЭТа, пока строили ясли, частенько выпивали, и в доме осталась целая батарея пустых бутылок, которую я не трогал. Пупов в сопровождении своей свиты, бригадира и студентов вошел в дом и сразу же увидел бутылки. Я в это время был на работе. «Кто здесь живет?! — вскричал Пупов. — Тунеядец? Выселить вон отсюда этого пьяницу!» Когда я вернулся вечером домой, я увидел, что на месте, где стояла моя кровать, сделаны топорные нары, а кровать отодвинута к самой двери, а наутро пришел бригадир и сказал, чтобы я перебирался в полуразрушенное здание старого клуба, где жили томичи с завода. Выходило так, что со студентами «тунеядцу» жить нельзя, а с рабочими, черной косточкой, можно. Однако я отказался куда-либо уходить, по моему настоянию студенты сломали свои нары, я поставил кровать на место, а они спали на нарах, сделанных еще первыми студентами. Бригадир махнул на все рукой, считая, что когда, мол, еще первый секретарь райкома заглянет в Гурьевку.