Неожиданная Россия. XX век

Глава 15. «Пили баварское» – русский плен на германском фронте Первой мировой

Чуть более века назад завершилась Первая мировая война. Первой она была по массе параметров – первая «тотальная война», первая война моторов и т. п. Но в истории человечества она стала и первой войной массового плена – число последних впервые исчислялось миллионами.

И если трагическая судьба советских военнопленных 1941-45 гг. достаточно широко известна, то о плене в годы Первой мировой наши современники почти не имеют представления. Тот плен заметно отличался от гитлеровских практик, но во многом стал их предтечей. Расскажем об этой малоизвестной странице отечественной истории.

«Более устойчивые к тифу русские…»

Каждый седьмой, из участвовавших в боях Первой мировой, оказался за колючей проволокой лагерей для военнопленных. Таких за 1914-18 гг. набралось свыше 8 млн. человек. Из них около 40 % составили пленные из Российской империи. В лагерях на территории главного противника, кайзеровского Второго рейха, оказалось минимум полтора миллиона россиян. Кому-то из них посчастливилось обойтись месяцами лагерей, а кто-то провел в них почти 8 лет, ведь последние из русских военнопленных сумели покинуть побеждённую Германию только в 1922 году.

По официальной статистике уже советской России в плену на территории Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии с начала войны и по 31 декабря 1917 г. побывало 3 409 433 наших соотечественника. Впрочем, эти данные не точны – реальные цифры могут быть как выше, так и ниже. На изучении истории русских военнопленных той эпохи роковым образом сказались драмы, последовавшие за Первой мировой – и наша гражданская война, и Вторая мировая. Хаос революций и гражданского противостояния не позволил собрать и сохранить в России многие данные, а в боях 1945 г. в Германии и Австрии погибла масса архивов предыдущей мировой войны. Поэтому статистика русского плена вековой давности остаётся неполной.

И всё же попробуем суммировать, что нам известно. Первая мировая война начиналась как типичный конфликт Belle Époque, «Прекрасной эпохи» с её верой в разум, прогресс и гуманизм. Никто из зачинателей не думал, что август 1914-го быстро превратится в «тотальную» мировую бойню. Все вступившие в тот конфликт державы уже подписали Гаагскую конвенцию «о законах и обычаях войны», содержавшую весьма гуманную главу о правах военнопленных. Однако реальность жестоко скорректировала все благие пожелания.

Германский Генштаб, основываясь на опыте франко-прусской войны XIX века, начинал европейский конфликт с планами захватить в ходе всех боевых операций порядка 150 тыс. пленных. Немцы были дисциплинированно готовы к их размещению, и наивно считали, что уже в следующем 1915 году всех Kriegsgefangenen предстоит отпустить в связи с окончанием войны… Но уже к осени 1914 г. число только русских пленных превысило 100 тыс., к весне следующего года их стало полмиллиона. К ним добавились многочисленные французские и английские пленники Западного фронта, и в неготовом германском тылу за колючей проволокой спешно оборудованных лагерей начались эпидемии тифа.

К весне 1915 г. от тифа в Германии умерло 8 % русских пленных. Но потери от эпидемии среди французских пленных были еще выше – от 16 до 30 %. После войны политики из Парижа пеняли побеждённой Германии, что немцы якобы «намеренно смешивали в одном лагере не имевших иммунитета западноевропейцев с более устойчивыми к тифу русскими».

Сапоги и скука

Показательно, что немцы именно в отношении русских почти сразу официально нарушили положения Гаагской конвенции 1907 г. о «законах и обычаях войны». Конвенция предусматривала, что все личные вещи пленных, «за исключением оружия, лошадей и военных бумаг», остаются в их неприкосновенной собственности. Однако уже 15 сентября 1914 г. Прусское военное министерство, главный орган Второго рейха по работе с военнопленными, издало приказ о конфискации у русских солдат сапог.

Это позднее, в разгар войны русская армия столкнется не только с кризисом снарядов и винтовок, но и со страшным дефицитом обуви. В августе же 1914-го кадровые русские полки топтали Восточную Пруссию прекрасными кожаными сапогами, на которые и нацелилось тыловое командование немцев сразу после разгрома армии генерала Самсонова. Вместо изъятых вопреки Гаагской конвенции сапог русским пленникам выдавали традиционные для Западной Европы и непривычные в России деревянные башмаки. К удивлению немецких комендантов, пленные русские солдаты отказывались их носить и пытались плести лапти.

Все это происходило на фоне директивы германского Генштаба, где про вражеских пленных говорилось с пафосом добропорядочного бюргера: «Государство считает военнопленных лицами, которые просто исполнили свой долг и повиновались приказам свыше. А потому в их пленении видит гарантию безопасности, а не наказания».

Однако следует признать, что кайзеровский Рейх на протяжении войны в целом исправно выполнял положения конвенций по отношению к пленным офицерам. Что не удивительно – и в России, и в Германии той эпохи офицерский корпус, особенно в начале войны, комплектовался высшими социальными слоями. В отличие от солдатских лагерей, возникавших зачастую в чистом поле, офицерские лагеря военнопленных размещались в более приспособленных для жизни местах, в основном в старых крепостях и казармах. Особая инструкция предписывала охране «относиться к российским офицерам подобающе их чину, не нанося им моральных ран», но при этом строго запрещала любой контакт с такими пленными.

В начале войны попавшие в германский плен состоятельные офицеры свободно пользовались платными услугами лучших немецких врачей и дантистов. К концу войны таких вольностей и возможностей было уже меньше и главным врагом офицерских лагерей, по воспоминаниям очевидцев, стала скука.

Согласно Гаагской конвенции пленные офицеры, в отличие от солдат, были освобождены от обязательных работ и на долгие годы оказались замкнуты в стенах относительно благополучных лагерей. «Условиями жизни в плену, офицеры превращались в психических инвалидов, морфиноманов и лишенных энергии, воли и трудоспособности неврастеников» – вспоминал позднее один из узников такого лагеря в Померании. Впрочем, солдатская масса о подобных «трудностях» могла только мечтать.

Kriegsbrot – «Военный хлеб»

К весне 1915 г. немцы сумели навести свойственный им Ordnung-порядок и в оказавшихся неожиданно многочисленными лагерях военнопленных. При Прусском военном министерстве возникла даже специальная Военно-санитарная инспекция, вполне успешно занявшаяся гигиеническим обеспечением лагерей, вплоть до проведения массовой вакцинации пленных от тифа и прочих заразных болезней.

Одновременно, во всех крупных лагерях пленным стали присваивать идентификационные номера, заменявшие фамилию, имя и отчество. Отныне на долгие годы пленный становился обезличенным номером. Массовое превращение почти миллиона индивидуумов в группы цифр тогда поразило сознание российского общества, еще непривычного к такому «орднунгу». Одни из первых воспоминаний о германском плене, изданные в советской России по горячим следам в 1925 г., так и называются: «Из записок рядового военнопленного № 4925».

Впрочем, на второй год войны основную массу пленных беспокоили отнюдь не номера – наведение порядка в лагерном быте совпало с первыми продовольственными трудностями Германии. Именно пленные стали первыми, кто во Втором Рейхе был вынужден есть Kriegsbrot – «военный хлеб», эрзац, на треть состоящий из картофельной муки и других наполнителей.

Надо признать, что достаточно быстро «военным хлебом» стали питаться и охранники лагерей, и большинство гражданских немцев. Но пленным от этого было не легче – облегчить голод в условиях экономической блокады Германии могла лишь помощь извне. Англия и Франция уже в 1915 г. через Швейцарию и её «Красный Крест» наладили снабжение своих пленных продуктовыми посылками – каждый француз и англичанин в немецком плену в дополнение к своей пайке стал ежемесячно получать с родины 9 кг хлеба или галет и 1,5 кг шоколада или сахара.

В России тогда возникла правительственная дискуссия, стоит ли посылать хлеб в Германию для своих пленных. В итоге на уровне царя был дан отрицательный ответ с указанием на невозможность проверить, что «хлеб действительно будет доставлен по назначению, а не будет использован для продовольствования германских войск».

В итоге лишь с осени 1916 г. для русских пленных пришла первая партия централизованной помощи – молитвенники и галеты. Последние, по воспоминаниям наших пленных, вызвали повышенных интерес у их французских и британских коллег по неволе. Ведь галеты было невозможно разгрызть и требовалось размачивать минимум двое суток – в итоге пленные французы и англичане предположили, что это некая акция по дискредитации российского правительства со стороны немцев. В дальнейшем, они обменивали эти сухари у русских пленных на свой белый хлеб, приобретая «вечные» галеты в качестве сувенира.

«Сам по себе плен считается явлением позорным…»

В постсоветское время было модно пенять властям сталинского СССР за отношение к попавшим в гитлеровский плен. Однако, политика царских властей по отношению к своим пленным в годы Первой мировой войны отличалась не сильно. Когда к 1915 г. по России стали возникать многочисленные общественные движения и акции по сбору помощи для пленных, знаменитый по русско-японской войне генерал А.Н. Куропаткин однозначно высказался от имени армейского командования: «В военной среде сам по себе плен считается явлением позорным… Все случаи сдачи в плен подлежат расследованию после войны и наказанию в соответствии с законом».

Начальник штаба русской армии генерал М.В. Алексеев вообще призывал запретить общественную помощь пленным, дабы направить всю активность «земства» на поддержку воюющей армии. «Пленные находятся в условиях жизни более сносных, чем защитники Родины на фронте, которые ежеминутно подвергаются смертельной опасности…» – высказывался будущий организатор февральской революции и белого движения.

Утвержденное в годы Первой мировой войны положение о солдатах, бежавших из плена, предписывало обязательную проверку причин пленения. Только после формального снятия подозрений в измене, вернувшемуся рядовому могло быть выплачено жалование за время пребывания в плену и единовременное пособие в размере 25 руб.

После февральской революции 1917 г. Временное правительство поначалу громко декларировало отказ от прежней царской политики подозрения к пленным, заявив устами военного министра А. Керенского: «В новой России иное отношение к военнопленному её гражданину. С него решительно снято всякое подозрение, к нему – сострадание, любовь и признательность».

Однако, когда летом 1917 г. начались массовые сдачи в германский плен, тот же Керенский возмущенно высказывался в адрес новых пленников кайзера: «Неужели обманутая Родина должна помогать и им?»

«Научная основа» с кониной и пивом

Такое отношение к плену привело к тому, что Россия последней из стран Антанты наладила практиковавшийся в Первую мировую обмен больными и искалеченными пленными. Окончательное соглашение с Германией об обмене инвалидами подписали лишь в начале марта 1917 г., когда возникло новое препятствие – за годы войны в лагерях вспыхнула настоящая эпидемия тогда неизлечимого туберкулёза, и нейтральные страны Скандинавии, через которые предполагался обмен, просто испугались принимать у себя массы туберкулёзников…

На фоне всех дискуссий в России о плене и пленных, немцы методично выстраивали свою политику по использованию Kriegsgefangenen. Еще весной 1915 г. по поручению военных властей профессор А. Бакхаус, директор Кенигсбергского сельскохозяйственного института, разработал «научную основу» питания военнопленных. Отныне на каждого пленника полагалась дневная норма в 2700 калорий, из которых 85 г. составлял белок, 40 г. – жиры и 475 г. – углеводы.

В 1916 г., по мере нарастания продовольственных трудностей, эти нормы пересмотрели: неработающему пленному теперь полагалось 2100 калорий, а занятому на тяжелых работах – 2900. В том же году любое употребление мяса пленными сократили до одного раза в неделю. В королевстве Вюртемберг на юго-западе Германии местные власти распорядились в качестве масса для русских пленных использовать исключительно конину, ссылаясь, что попытки ввести конину в меню для французских пленников, «более восприимчивых к качеству пищи», вызвали решительные протесты.

«Сумрачный тевтонский гений» особенно проявился в январе 1917 г., когда любое мясное было исключено из рациона пленных полностью и навсегда. Чтобы компенсировать это решение, германские власти распорядились по воскресеньям, вторникам и пятницам выдавать каждому пленнику по пол литра пива. Так что популярный у нас в 90-е годы минувшего века пошловатый анекдот про «пил бы баварское», в годы Первой мировой войны немцы реализовали буквально и принудительно.

«Наиболее хорошими работами считались крестьянские…»

Немцы не были бы немцами, если бы не попытались рачительно использовать пленных в военной экономике. С начала 1916 г. к принудительным работам стали привлекать даже русских унтер-офицеров, что полностью противоречило положениям Гаагской конвенции.

В конце 1917 г. германский Генштаб, в преддверии мирных переговоров в Бресте, подготовил статистическую справку о русских пленных, содержащихся в лагерях Второго Рейха. Из более чем 1,2 млн. русских пленников 650 тыс. (54 %) использовались на работах в сельском хозяйстве, 230 тыс. (19 %) – в промышленности, 205 тыс. (17 %) – на работах в прифронтовой зоне. Оставшиеся 115 тыс. (около 10 %) составляли офицеры и нетрудоспособные солдаты.

«Наиболее хорошими работами считались крестьянские…» – воспоминал один из пленников. И это подтверждается мемуарами большинства очевидцев. К 1917 г. массовые мобилизации оставили германские села без мужчин самого трудоспособного возраста, а даже в промышленно развитой Германии той эпохи сельское производство всё ещё основывалось на ручном труде. Русские пленники, большинство из которых составляли крестьяне, оказались удачным подспорьем для немецкого сельского хозяйства.

Попасть на работы в деревню было удачей и для пленника. На селе, ближе к плодородной земле, в условиях острого дефицита местных мужчин и высокого спроса на мужские рабочие руки (и не только руки), пленник был застрахован от голода, мучавшего города и лагеря. В отличие от гитлеровской эпохи, немцы Первой мировой войны, хотя и воспринимали русских как «варваров», но ещё не были тотально заражены идеологией «расового превосходства». Поэтому нередко между селянами и пленными устанавливались вполне человеческие отношения, что зачастую становилось поаводом для возмущения прибывших на побывку германских солдат и даже немецких газет.

Так Koelnische Volkszeitung в январе 1917 г. разразилась целым фельетоном по этому поводу: «Русские идут! – и всё население деревни бежит, чтобы их увидеть. Молодые девушки спорят, кому достанется самый красивый. Старшее поколение рассчитывает на рабочую силу. И хотя она тоже требует оплаты, прежний работник обходился гораздо дороже. Поэтому военнопленных стараются содержать как можно лучше, чтобы они не жаловались и не бежали. И вот русский становится господином: салат он отвергает со словами – “это для скотины”. А кофе он наполовину разбавляет молоком…»

Едва ли реальность была столь буколической, но вполне сносное и даже порой вольное существование в оставшихся без мужчин немецких деревнях нередко подтверждается воспоминаниями русских пленных.

«Это были живые скелеты…»

Для русских плен Первой мировой заметно отличался от плена в гитлеровской Германии. Как на любой войне, в 1914-18 г. хватало фактов жестокости и даже садистских проявлений, но в целом при кайзере ещё отсутствовала система и идеология уничтожения «унтерменшей». Однако и в ту эпоху был плен, становившийся смертельным.

В самое тяжелое положение попадали те, кому не повезло оказаться на прифронтовых работах, где трудиться заставляли надрывно и много, кормили плохо, а конвой был особенно зол в силу близости линии фронта. Нередко русских пленных немцы отправляли работать ближе к Западному фронту на оккупированную территорию Франции, где все попытки пленников обратиться к французам приравнивались к подготовке побега и карались расстрелом.

Попавший в плен фельдшер 10-го Сибирского стрелкового полка А.З. Захарьев-Васильев вспоминал подобную ситуацию: «Нас повезли на работы к Вердену, на постройку железных дорог. Первая рабочая рота из нашей партии работала в непосредственной близости от рвущихся французских снарядов… Умирали от поносов и отеков. Умирало очень много, иногда по 2–3 человека в день, особенно на 4–5 месяце работы, от истязаний, непосильных работ, голода и холода. Люди были, как тени, не могли стоять, не могли говорить, ноги были опухшие. Температура у умирающих была 35 и ниже – это были живые скелеты…»

В разгар боёв под Верденом с обеих сторон за сутки погибало до 70 тыс. человек. В таких условиях едва ли кого-то из немцев волновала судьба и состояние русских пленников.

«Со своим Фёдором поедет в Россию…»

И всё же, повторим, в той Германии, при всех жестокостях войны, всё ещё отсутствует тотальная идеология «высшей расы». Поэтому газеты и судебные архивы кайзеровского Рейха сохранили немало колоритных и порою трагикомичных фактов. Так в 1916 г. суд приговорил к штрафу некую Хедвигу Рихтер, служанку, влюбившуюся в русского пленного и всюду повторявшую, что после войны «со своим Фёдором поедет в Россию».

Нашумел в Германии и случай, когда некая 39-летняя фрау сбежала от мужа в Голландию с 20-летним русским офицером, прихватив немалую сумму из семейного сейфа. Солдатская жена Марта Вебер была задержана на границе Австрии вместе с беглым русским солдатом, на суде простодушная женщина так озвучила мотив помощи в побеге – «добраться с пленным до России, получить там от него обещанные продукты и вернуться назад».

Бывали и случаи, отдающие трагическим водевилем. Например, в конце войны некий зажиточный бауэр застрелил из охотничьего ружья работавшего у него русского пленного – убийство произошло, когда немец выяснил, что русский умудрился лишить невинности двух его дочерей. Зафиксированы и обратные случаи – русский военнопленный в приступе гнева зарубил немку, отвергшую его ухаживания со словами «с такой свиньей она не будет иметь ничего общего».

Показательно, что в кайзеровской Германии отсутствовали какие-либо наказания для русского военнопленного за сам факт добровольной интимной связи с немецкой женщиной. Тогда как немкам за такую связь сначала полагался штраф, а с 1917 г. и короткое тюремное заключение.

В этом смысле Второй Рейх заметно отличался от Третьего. Однако, ростки «расовой» идеологии уже зрели и готовили благодатную почву для Гитлера. «Если задуматься, насколько высокий процент русских чиновников и офицеров имеет немецкое происхождение после почти полного уничтожения русского дворянства Петром Великим, то становится без дальнейших пояснений понятно, что русский должен видеть в немце своего господина и легко примиряется с ролью слуги…», – глубокомысленно писал в 1916 г. некий германский чиновник, составлявший для высшего командования официальную аналитическую записку с характерным названием «Отчет о военнопленных в саксонских лагерях в форме их представления о государственном строе, народности и расе».

Увы, для высокомерия по отношению к русским у подданных Второго Рейха имелись не только «расовые» измышления или факты о слишком высоком проценте «остзейских немцев» среди царского офицерства, но и куда более основательные показатели. По сравнения с немцами, а так же с пленниками из Англии и Франции, в среде рядовых военнопленных из России был разительно высок процент неграмотных. Накануне Первой мировой войны, по официальной статистике в Русской императорской армии на тысячу новобранцев приходилось 617 неграмотных, в то время как в германской армии один неграмотный приходился лишь на 3 тыс. призывников.

«Вы здесь настоящие гости Германского Императора…»

«Не думайте, что вы здесь простые пленные, вы здесь настоящие гости Германского Императора… Германское правительство в настоящей войне имеет союзником мусульманский халифат и борется вместе с ним против врагов Ислама, против России, Англии и Франции. И оба они, Германское правительство и Халифат, борются за сохранение Ислама…» – так 23 июня 1915 г. обращался к аудитории имам в лагере военнопленных у городка Цоссен под Берлином.

В официальных документах этот лагерь носил претенциозное имя Halbmondlager, «Лагерь Полумесяца». Здесь собирали пленных-мусульман, как из России, так и из колониальных войск Британии и Франции.

Поначалу у немцев были грандиозные прожекты создания из пленных мусульман целой армии для «джихада» на фронтах союзной Османской империи. Но прозаическая реальность разбила эти фантазии – оказалось, что, например, у казанских татар и марокканцев не слишком много общего. Попытки наладить в таких лагерях «мусульманскую диету» быстро натолкнулись на дефицит риса, а вскоре и союзный немцам Стамбул официально попросил не играть в «джихад». У вестернизированной и светской власти «младотурок» тогда были большие проблемы с арабами, как раз бунтовавшими против Стамбула под исламскими лозунгами.

Сказалось и весьма смутное представление самих немцев о нациях в Российской империи. В «мусульманские» лагеря поначалу отправляли даже грузин с армянами. Кстати, в особую нацию германское командование выделяло и казачество, безуспешно пытаясь агитировать таких пленных за «вольность». Правда, по их поводу в Берлине шла жаркая дискуссия – включать ли в нацию казаков разнообразных российских «киргизов»…

Показательно, что немцы, благодаря австрийским союзникам, хорошо знали нацию украинцев и пытались вести среди них соответствующую пропаганду. Зато нация белорусов осталась навсегда неизвестной для администрации германских лагерей эпохи Первой мировой войны.

Естественно Германия не обошла и тему «русских немцев». Попавшим в плен российским подданным немецкой национальности официально объявлялось, что кайзер видит в них «не пленных солдат, а освобожденных от русского кнута соотечественников». В лагерях для «русских немцев» были лучше условия и питание, а в качестве штрафной санкции предусматривался перевод в обычные лагеря на положение «коренных русских».

Пленным немцам из Российской империи власти Второго рейха предлагали получить немецкое гражданство, но с обязательным приложением к такому заявлению сведений о форме черепа, цвете глаз и волос. При этом предпочтение отдавалось именно немцам Поволжья, а не немцам из русской части Польши, где, по мнению берлинских властей, из-за смешения с евреями «народность уже поблекла».

Поражение в мировой войне свело на нет всю пропаганду даже в отношении немцев. В начале 1919 г. администрация германских лагерей сообщала, что из 808 «русских немцев», 178 давно бежали, 411 хотят вернуться в Россию и только 95 остаются в ожидании гражданства.

Заражены туберкулёзом и большевизмом

Организованное освобождение русских из германского плена началось еще в январе 1918 г., в ходе мирных переговоров в Бресте. Однако из-за революционного хаоса, охватившего и Германию вслед за Россией, возвращение пленников затянулось на долгие годы.

По приказу англо-французских победителей с весны 1919 г. немецкие солдаты охраняли лагеря русских пленных без оружия. Однако вскоре охране вернули ружья, когда англичане и французы сочли, что русские пленные в Германии слишком «заражены большевизмом». Последние русские пленники великой войны вернулись на родину только к середине 1922 г.

Официальная статистика Веймарской республики, сменившей побеждённый Второй рейх, утверждает, что на немецких землях в годы Первой мировой войны умерло 294 офицера и 72 292 солдата русской армии, или чуть более 5 % всех попавших в германский плен из России. Это более высокий показатель смертности, чем у пленных французов и англичан (3 % и 2 % соответственно), но более низкий, чем у военнопленных из Италии, Сербии и Румынии.

По немецким данным основными причинами смертности среди русских пленных стали: 91,2 % – болезни, 8,2 % – ранения, 0,6 % – самоубийства. Среди заболеваний с летальным исходом в годы плена первое место занял туберкулез – 39,8 %, за ним шли воспаление легких и сыпной тиф – 19 % и 5,5 %.

По подсчетам современных российских историков смертность русских пленных в германии в годы Первой мировой войны была выше официальных немецких цифр, достигая 10–11 %. Однако, в любом случае это в четыре раза ниже смертности наших пленных во время войны с рейхом Гитлера.