Неожиданная Россия. XX век

Глава 24. Рождественские каникулы накануне гражданской войны

Как Россия век назад отмечала Рождество и новый 1918 год

Столетие назад Россия, не смотря на все потрясения мировой войны и двух революций, всё равно готовилась к новогодним праздникам и каникулам. В этом наши предки не сильно отличались от нас. Пожалуй, первое отличие 1917 года от текущего заключалось в календаре и дате главного праздника. В те уже далёкие дни страна, даже при новом «социалистическом» правительстве Ленина, всё ещё жила по старому юлианскому календарю. Главным же праздником был не сам Новый год, а православное Рождество.

18/31 декабря. «Пилил дрова…»

Из-за разницы в календарях, день, который для Западной Европы стал последним в 1917 году, для России всё ещё был ничем не примечательным 18 декабря. «Погода была не холодная, 5° мороза, ветреная и со снегом. Долго оставался на воздухе. Пилил дрова» – так буднично отметил те сутки последний русский царь Николай II. К тому времени он уже восьмой месяц был просто «гражданином Романовым».

Отрекшийся император ровно век назад находился в Тобольске, куда его отправило ещё Временное правительство. Царская семья вполне комфортно проживала со свитой из полусотни человек в доме бывшего губернатора, под охраной трёхсот солдат из бывших гвардейских полков Петербурга.

Новая власть большевиков пока ещё не вспоминала про бывшего царя – куда больше её волновали сторонники недавно свергнутого Временного правительства. Часть бывших министров Керенского встретила тот день (31 декабря по Европе и 18 декабря по России) в тюремных камерах Петропавловской крепости. «Уже три недели ареста прошло. Как незаметны они и в то же время как томительны. Безумие хозяев Смольного все разрастается. Они думают, что нанесли смертельный удар капитализму, захватив банки…» – записал в тюремном дневнике Андрей Шингарёв, бывший министр финансов Временного правительства.

В тот день по стране уже зрели очаги будущей гражданской войны. В Новочеркасске, под охраной казаков атамана Каледина, 18(31) декабря 1917 года в гостинице «Европейская» прошло совещание будущих лидеров белого движения – генерал Деникин тщетно пытался примирить амбиции генералов Корнилова и Алексеева. Это именно Алексеев в феврале того года заставил царя Николая II подписать отречение, а Корнилов в сентябре едва не сверг Керенского. Теперь генералы готовили совместную войну против большевиков, но рассорились и, проживая в соседних гостиничных номерах, общались между собой только письменно…

Для лидера большевиков и нового властителя страны Ленина тот день тоже был рядовым. Даже революционный вождь, как и все прочие люди, продолжал ещё жить по старому календарю. Поэтому 18(31) декабря 1917 года он завершал в Смольном в текучке канцелярских решений – подписал очередной денежный транш «на содержание временной канцелярии Учредительного собрания», выделил 49500 руб. командиру отряда «Защиты прав трудового казачества». Отряд этот отправлялся на Дон для «борьбы с контрреволюцией в области казачьих войск» – то есть для ареста Деникина, Корнилова и прочих генералов, как раз ссорившихся в тот день в новочеркасской гостинице.

Впрочем, приближение традиционного праздника чувствовал даже Ленин – в тот день, среди прочего, он обсуждал проект постановления «О рождественских наградных служащим правительственных учреждений». Около 9 часов обсуждение вечера прервало экстренное телефонное сообщение ЧК об аресте членов «Союза защиты Учредительного собрания», пытавшихся самочинно открыть его заседание. Спустя ещё час к Ленину прибыл Сталин с докладом о боях «на Оренбургском фронте», где около тысячи сторонников большевиков вели бои с двумя тысячами казаков атамана Дутова, не признавшего свержение Временного правительства. Это были первые, ещё не массовые всполохи разгоравшейся гражданской войны.

Тот будничный для России день Ленин всё же завершил историческим действием – около полуночи подписал декрет о независимости Финляндии. Впрочем, сами финны к тому времени уже три недели считали себя официально независимыми.

19–23 декабря / 1–5 января. «Каждый день выходят новые декреты…»

Рядовых обывателей, за две революции вдоволь нахлебавшихся политики, накануне праздников волновали уже куда более приземлённые вещи. Нарастал экономический кризис. В Москве бывший старший приказчик (как бы сегодня сказали, менеджер среднего звена) Никита Потапович Окунев за трое суток до Рождества писал в дневнике:

«Каждый день выходят новые “декреты”, и их было столько, что, кажется, всё уже теперь у нас разрушено и в жизни такой сумбур, с которым не справятся никакие силы… Дают хлеба по карточкам 1/4 фунта на чел. в сутки. Но на Сухаревке открыто торгуют ржаным хлебом и мукой, но Боже мой! – какие цены: черный хлеб – 2 р. 50 к. за фунт, белая мука – 150 р. за пуд. Курица дошла уже до 10 р., окорок ветчины до 150 р., чай – 12 р. фунт, сахар – 6 р. фунт, сапоги простые – 100–150 р., молоко – 1 р. 25 к. кружка (два стакана), спиртом торгуют по 1500 р. за ведро… Как это всё ни нелепо, но бойкота продавцам нет и даже, что называется, рвут нарасхват всё, что ни продавалось бы».

Вдалеке от столиц, точно такой же приказчик Матвей Титович Бабошко из города Кобеляки Полтавской губернии за сутки до Рождества тоже отметил в личном дневнике предпраздничный потребительский бум: «Всё это время в городе спокойно. Удалось достать керосина. Гражданская война разгорается – везде анархия и безпорядки. Получили галоши “Богатырь” 880 пар. Продавали по 20 р. за пару. Покупателей явилась такая масса, что чуть не разгромили лавку… Получили наградные к празднику 45 р. Погода всё время хорошая, но очень холодно, мороз до 20°».

В сельскохозяйственной провинции, «ближе к земле», с продуктами было полегче, и 45 руб. премии позволили приказчику Бабошко приготовить к празднику неплохой стол. До настоящего голода и озверения гражданской войны оставалось два года.

Генерал Алексей Будберг, в скором будущем военный министр правительства Колчака, в те последние дни 1917 года находился в Петербурге. Накануне Рождества он запишет в дневнике о последних новостях из Бреста, где шли мирные переговоры большевиков с германцами: «В Главном Управлении Генерального Штаба сообщили, что вчера вечером приехали Ленин и Троцкий и заявили, что положение с миром почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну. Представители Генерального Штаба заявили, что восстановление боеспособности существующей армии совершенно невозможно…»

24–25 декабря / 6–7 января. «Небывало грустное Рождество…»

В дореволюционном прошлом эти два дня – Сочельник и Рождество – были пиком празднеств при смене года. Но ровно век назад, на исходе 1917-го, именно эти дни для многих стали поводом к горьким раздумьям.

«Вчера и сегодня утром делались обычные приготовления к празднику, и мы с женой думали: еще никогда не было такого ужасного Рождества как это… Еще никогда, кажется, я не чувствовал так остро бунт многомилионной черни против маленького ядра цивилизованных людей в России» – запишет в дневнике профессор истории Московского университета Юрий Готье. Наивный историк едва ли предполагал, что на самом деле всё ещё не так плохо, если можно делать «обычные приготовления к празднику». Следующие три года и «маленькому ядру цивилизованных людей» и «многомиллионной черни» будет совсем не до празднеств.

В отличие от Москвы, в Петрограде с продуктами было заметно хуже. Генерал Будберг в день праздника зафиксирует в дневнике: «Печальное, небывало грустное Рождество. Сидим во мраке, электричество дают вечером от 9 до 10 часов, а свечи не по карману. Праздничное довольствие выразилось в даче ещё одной восьмой фунта хлеба…»

В бывшей столице Российской империи тогда стояла хорошая зимняя погода. «Солнечный морозный день, невольно манит вон из тюрьмы», – запишет в дневнике арестованный большевиками бывший министр Шингарёв.

Именно на тот праздничный день почти во всех без исключения дневниках с какой-либо рефлексией приходится пик мрачных раздумий и прогнозов. Не избежал их даже иностранный дипломат Жак Садуль, военный атташе при французском посольстве в Петрограде. «Анархия обостряется с каждым днём, и какой бы замечательной ни была способность русских приспосабливаться к любому беспорядку, к голоду, к страху, положение может обернуться катастрофой» – тревожно напишет в тот день обычно жизнерадостный француз.

По-настоящему праздничное и безмятежное настроение в тот день отличает лишь дневники совсем маленьких детей и бывшего русского царя. «Утром сидел полчаса у дантистки… До прогулки готовили подарки для всех и устраивали ёлки… После литургии был отслужен молебен пред Абалакской иконой Божией матери, привезённой накануне из

монастыря в 24 верстах отсюда. Днём работал со снегом» – так Николай Романов опишет последнее Рождество в своей жизни.

По настроению эти рождественские записи в дневнике бывшего императора не сильно отличаются от дневника 10-летней Марии Даевой, дочери преподавателя московской гимназии. Родные ласково звали её Мусей. Хотя в ноябре 1917-го в Москве две недели шли настоящие уличные бои, но хаос и голод ещё не нарыли город, и некоторые родители ещё могли устроить детям праздник со скромными подарками.

«Еще вчера мы украсили елку, а сегодня папа повесил дождь. Какая красивая у нас ёлка! Просто прелесть, – пишет в дневнике девочка Муся, ровно век назад жившая на Садово-Самотёчной улице – Вечером мама и папа зажгли её и позвали нас… Папа и мама подарили мне кружку, на которой нарисованы петухи и куры с цыплятами. И еще книжку “Приключения Тома Сойера” Марка Твена. Мама нам дала по яблоку, по конфетке, немного мёду и по маленькому кусочку шоколада. Очень веселый в этом году был первый день Рождества!»

26–30 декабря / 8-12 января. «Человек с ружьём…»

Как и сегодня, век назад традиционными были праздничные отпуска. Но в той России они приходились на неделю после Рождества.

В короткий рождественский отпуск отправится даже Ленин, всего два месяца назад взявший верховную власть. В декабре вождь социалистической революции подхватил простуду, и решил использовать праздники для короткого отдыха. Вместе с женой и несколькими сопровождающими, он уедет из Петрограда на обычном пригородном поезде. По дороге финский большевик Эйно Рахья переведёт ему разговор двух соседок по вагону, финских крестьянок. Одна из них на вопрос собеседницы, как удалось ей нарубить хвороста в лесу, где ходят вооруженные стражники, ответила: «Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу солдата, то он еще поможет нести вязанку дров. Теперь не надо бояться больше человека с ружьем!»

Вождю советской России эта фраза так понравилась, что он её неоднократно с усмешкой повторял в будущем. Все, кто ещё помнят жизнь в СССР, вспомнят и старый чёрно-белый фильм «Человек с ружьём» – часть его фабулы родилась именно в том рождественском отпуске советского вождя.

Зная же историю следующих после того Рождества месяцев и лет, фраза «Теперь не надо бояться больше человека с ружьем!» покажется скорее чёрным юмором. Переводивший её для Ленина «товарищ Рахья» всего через два месяца будет командовать финской красной гвардией в битве за город Тампере, крупнейшем сражении гражданской войны в Финляндии. Красные финны тогда проиграют наступающими войсками Маннергейма (ещё не маршала, а всего лишь бывшего царского генерала).

Но ровно век назад большая гражданская война ещё только разгоралась по городам и весям бывшей Российской империи. Что особенно удивительно – перед искушением праздничных каникул не устоял в те дни и генерал Деникин, будущий главный противник большевиков. Если Ленин с Крупской проведут праздничный отпуск в популярном до революции санатории Халила на берегу Финского залива (ныне посёлок Сосновый Бор под Выборгом), то генерал Деникин с молодой женой отправится на неделю в станицу Славянская, подальше от генералов и офицеров формирующейся «добровольческой армии» белых.

Впрочем, основная масса населения, судя по воспоминаниям современников, устраивала себе праздничные «каникулы» совсем просто – при помощи алкоголя. Благо, две революции 1917 года, хотя официально и не отменили введённый ещё царём «сухой закон», но превратили его в фикцию. «Полтава три дня пьянствует и громит винные склады» – запишет в дневнике 28 декабря (10 января) Владимир Короленко, популярнейший до революции писатель-«народник».

По соседству с Короленко, в городке Кобеляки приказчик Матвей Бабошко в тот день тоже отметит в дневнике: «Распространились слухи, что в Полтаве идёт бой, участвует артиллерия, и будто бы разгромлен винный склад. Не хватает в городе муки. Ветер и небольшой мороз».

31 декабря – 1 января / 12–13 января. «Кончился этот проклятый год»

Последний день 1917 года по старому календарю выпал на воскресенье, но в той России он не считался праздничным – обычный выходной. «Не холодный день с порывистым ветром… После чая разошлись до наступления нового года» – запишет в дневнике последний русский царь, не утруждая себя рефлексиями о завершении последнего года русской монархии.

Арестованный большевиками министр Шингарёв, когда-то поучаствовавший и в подпольной антимонархической деятельности, в дневнике за тот день будет более многословен, записав несколько коряво, но искренне: ««Последний день старого года и какого года! Я помню, что в прошлом году для наступающего нового года я высказал в статье пожелание, чтобы в 1917 г. получили, наконец, осуществления те стремления 17 октября 1905 года, которые остались невоплощенными в жизнь. Как далеко современная действительность опередила эти пожелания и в то же время как она их разбила…» Бывший министр Шингарёв не мог знать, что этот новый год станет для него последним в жизни – всего через неделю его убьют пьяные матросы-анархисты.

Большевики в силу своей атеистической идеологии Рождество не праздновали, поэтому уже тогда их местные организации начали отмечать именно Новый год. И вечером 31 декабря Ленин посетил праздничный концерт, устроенный в Выборгском районе Петрограда, в «Белом» (актовом) зале бывшего Михайловского юнкерского училища.

Накануне лидер советской России встретился с ещё остававшимися в Петрограде иностранными дипломатами, и французский военный атташе Жорж Садуль отметил в дневнике, что рождественские каникулы не пошли на пользу главе революции: «Ленин показался мне сегодня вечером усталым и мрачным. Видел его и вчера, после его возвращения из отпуска. Короткий отдых ни улучшил ни здоровья, ни настроения. Лихорадка спала, усталость не исчезла. Но за этим невероятным человеком столько силы и воли… Положение в стране, естественно, не блестяще. Транспорт работает всё хуже и хуже, что всё больше обостряет продовольственный кризис, и без того усугубившийся борьбой против Украины, которая отныне не пропускает на Север эшелоны с хлебом. Промышленность день ото дня разваливается…»

Первый день нового 1918 года – для Европы настало уже 14 января – Россия отметит и первым покушением на нового правителя. Автомобиль, на котором Ленин возвращался в Смольный, при повороте к Симеоновскому мосту (ныне мост Белинского) через реку Фонтанку, был обстрелян неизвестными. Пули в советского вождя тогда не попали. Лишь сопровождавший Ленина швейцарский коммунист Фриц Платтен получил лёгкое ранение – спустя четверть века ему так уже не повезёт, он будет застрелен конвоиром в сталинском лагере.

На другом конце огромной страны, в шести тысячах вёрст от всё ещё столичного Петрограда, во Владивостоке тот день отметит в своём дневнике Элеонора Прей, жена коммерсанта из США. «Одновременно с русским Новым годом, – пишет американка, – появился и крейсер под флагом “Юнион Джек”. Слава Богу, мир не забыл о нас. Но какой позор, как стыдно за Россию, что она опустилась до такого уровня, когда приходится посылать иностранные корабли для защиты её подданных. Что это будет за новогодний день за русских патриотов!»

В тот день в гавани Владивостока, действительно, появились британский эсминец и японский крейсер – так тихо и буднично начиналась иностранная интервенция. Следующие пять лет, пока не закончится гражданская война, столица Приморья будет фактически управляться чужими военными.

Зная историю наступившего век назад 1918 года, завершить рассказ о тех рождественских и новогодних праздниках хочется строками из дневника Ивана Бунина, ещё не Нобелевского лауреата. «Кончился этот проклятый год, – гласит дневник писателя за 1 января старого стиля, – Но что дальше? Может нечто ещё более ужасное. Даже, наверное, так. А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы…»