Неожиданная Россия. XX век

Глава 5. «ПРАВИТЕЛЬСТВУЮЩИЕ НЕМЦЫ»

Фобии русского общества в отношении немцев накануне Первой мировой войны – тема малоизвестная, но немаловажная.

«В немце-сапожнике бездна генеральского»

Негативное отношение к лицам германской национальности, наряду с уважением и даже порой заискивающим отношением, существовало в России издавна, как минимум, со времён Петра I. Еще Александр Герцен в 1859 году из лондонской эмиграции высказывался о немцах в России весьма неполиткорректно:

«Все они, от юнейшего немца-подмастерья до старейшего дедушки из снеговержцев зимнего Олимпа, от мастерской сапожника, где ученик заколачивает смиренно гвозди в подошву, до экзерциргауза, где немец корпусный командир заколачивает в гроб солдата, – все они имеют одинакие зоологические признаки, так что в немце-сапожнике бездна генеральского и в немце-генерале пропасть сапожнического; во всех них есть что-то ремесленническое, чрезвычайно аккуратное, цеховое, педантское, все они любят стяжание, но хотят достигнуть денег честным образом, то есть скупостью и усердием… Сверх этих общих признаков, все правительствующие немцы относятся одинаким образом к России, с полным презрением и таковым же непониманием…»

Собственно эта (пусть и не лишённая оснований) неприязнь к немцам и есть квинтэссенция того мнения, что возобладает в русском обществе перед Первой мировой войной. Вообще статья Герцена явно попадает под современное уголовное законодательство РФ о разжигании межнациональной розни. Но здесь Герцен не одинок, все властители дум русской интеллигенции второй половины XIX века – от Бакунина и славянофилов, до Достоевского и Льва Толстого – отличались в той или иной степени негативным отношением к «немцам».

Поэтому не удивительно существование в России перед Первой мировой войной множества фобий и страхов по отношению к местным и «понаехвашим» немцам. И что важно – существование достаточно многочисленной и весьма влиятельной немецкой этнической диаспоры лишь усугубляло этот процесс.

К началу XX столетия немцы вышли на девятое место по численности среди огромного количества народов Российской империи. На протяжении второй половины XIX – начала XX веков они обогнали литовцев и латышей и теперь уступали только русским, украинцам, полякам, евреям, белорусам, казахам, татарам и финнам. С конца XVIII века (когда по сути и началась миграция немцев в Россию) по 1914 год удельный вес немецкого этноса в России вырос с 0,6 % до 1,4 % от населения страны, а численность с 237 тысяч до почти двух с половиной миллионов человек. И что особенно важно, немецкое население России – от сельских колонистов до остзейских баронов – не поддавалось этнической ассимиляции. Единственным направлением ассимиляции, имевшим место среди переселенцев из Германии, было «языковое приобщение немцев» – большинство немцев Российской империи в той или иной степени владели русским языком.

По приблизительным подсчетам историков, в начале XX века на государственной и военной службе в России состояло около 35 тысяч немцев. За предшествующий Мировой войне период можно получить точную информацию о национальном составе только генеральского корпуса Российской империи. Лишь накануне большой войны, в 1912 году в «Военно-статистическом ежегоднике армии» впервые появляется графа «национальность» для офицеров всех уровней.

По данным русского военного исследователя Зайончковского, перед русско-японской войной доля генералов немецкого происхождения в генералитете русской армии составляла 21,6 %. На 15 апреля 1914 года среди 169 «полных генералов» было 48 немцев (28,4 %), среди 371 генерал-лейтенанта – 73 немца (19,7 %), среди 1034 генерал-майоров – 196 немцев (19 %). В среднем третья часть командных должностей в русской гвардии к 1914 году занималась немцами.

Что касается Императорской Свиты, вершины государственной власти в России тех лет, то среди 53 генерал-адъютантов русского царя немцев было 13 человек (24,5 %). Из 68 генерал-майоров и контр-адмиралов царской Свиты немцами было 16 (23,5 %). Из 56 флигель-адъютантов немцев насчитывалось 8 (17 %). Всего же в «Свите Его Величества» из 177 человек немцами являлись 37, каждый пятый (20,9 %).

Из высших должностей – корпусные командиры и начальники штабов, командующие войсками военных округов – немцы занимали третью часть. Во флоте соотношение было еще больше. Даже атаманами Терского, Сибирского, Забайкальского и Семиреченского казачьих войск в начале XX века часто являлись генералы немецкого происхождения.

Так терских казаков накануне 1914 года возглавлял наказной атаман Флейшер, забайкальских казаков – атаман Эверт, семиреченских – атаман Фольбаум. Все они были русскими генералами немецкого происхождения, назначенными на атаманские посты русским царём из династии Романовых-Гольштейн-Готторпских.

Доля «немцев» среди гражданской бюрократии Российской империи была несколько меньшей, но тоже значительной. Ко всему вышесказанному необходимо добавить и тесные, разветвлённые русско-германские династические связи. Несмотря на начавшуюся ещё при императоре Александре III достаточно невнятную борьбу с «немецким засильем», последний российский царь, приведший страну к мировой войне с Германией, имел вполне германское происхождение, российской императрицей была немка.

При этом немцы в Российской Империи составляли менее 1,5 % от всего населения.

Маркс и Чехов

В России на рубеже XIX–XX веков выходило большие количество разнообразной прессы на немецком языке: в Санкт-Петербурге – «St.-Petersburger Herald» (1876–1915) и «St.-Petersburger ewangelisches Sonntagsblatt» (1858–1913); в Москве – «Moskauer deutsche Zeitung» (1870–1914); в Одессе – «Odessaer Zeitung» (1863–1914).

В последней трети XIX века немецкими издателями в России создаются крупные издательские фирмы Адольфа Маркса, Германа Гоппе, Карла Риккера, Вильгельма Генкеля, Оттона Гербека, влияние которых распространялось на весь российский книжный рынок. В числе их заслуг обеспечение русского читателя высокими по качеству и доступными по цене изданиями русской и зарубежной классики.

Связанные с Германией издательства доминировали на книжном и издательском рынке Российской империи. Достаточно напомнить, что самую знаменитую энциклопедию дореволюционной России 86-томный «Словарь Брокгауза и Ефрона» издавало петербургское акционерное общество, основанное наследниками немецкого книгоиздателя Фридриха Брокгауза и литовским евреев Ильёй Ефроном.

В 1869 году сын немецкого часового мастера из Померании Адольф Маркс основал первый в России иллюстрированный журнал для семейного чтения «Нива» (1870–1916), общий тираж которого к 1900 году составил рекордную для России вековой давности цифру – более 235 тысяч экземпляров. Адольфа Федоровича Маркса называли в российской прессе «фабрикантом писателей и читателей».

Однако эта, безусловно, полезная деятельность немецкого издателя не всегда встречала положительные отзывы в российском обществе. Особый и негативный резонанс в общественном мнении имел договор Маркса с Антоном Чеховым, заключенный в 1898 году по образу подобных соглашений, уже утвердившихся к тому времени за рубежом. За 75 тысяч рублей русский писатель продал немецкому издателю права на свои произведения. И вот к началу ХХ века в русском обществе почти все возмущались, что Маркс «бессовестно наживается» на публикации рассказов популярнейшего Чехова. При этом сам писатель не поддерживал нападок на своего издателя. Здесь особенно ярко проявилась разница между русским и немецким менталитетом, о которой подробнее будет рассказано ниже.

Политические события начала XX века оказали влияние на деятельность немецких издателей в России. Первая русская революция активизировала немецкую печать в провинции. В Саратове, Одессе, Тифлисе начали выходить новые газеты на немецком: «Unsere Zeit» (1906–1907), «Deutsche Volkszeitung» (1906–1911), «Deutsches Leben» (1906–1908), «Deutsche Rundschau» (1907–1914), «Kaukasische Post» (1907–1913).

Либерализация периода Первой русской революции породила и появление первых общественных объединений российских немцев. В 1907 году был создан «Московский немецкий союз», видевшего свою задачу в том, чтобы «сохранять немецкое самосознание», «беречь, защищать и умножать немецкую культуру». В Санкт-Петербурге в 1906 году было создано аналогичное «Германское образовательное и благотворительное общество».

Но по мере нарастания российско-германских противоречий власти России все с большим предубеждением относились к немецким общественникам. Так, в 1912 году по указанию Министерства внутренних дел с целью контроля были составлены списки членов всех немецких объединений Санкт-Петербурга, в том числе существовавших при лютеранских храмах. Начало Первой мировой войны положило конец деятельности всех немецких общественных организаций, подлежавших закрытию согласно указу от 21 октября 1914 года.

Начало мировой войны привело и к закрытию немецких газет, свертыванию деятельности немецких издателей. Но, тем не менее, их роль в российском книжном деле неоспорима, что лучше всего доказывает и поныне сохранившийся немецкий язык в специальной терминологии типографского, книгоиздательского и газетного дела. «Кегль», «керниг» и даже «курсив» – все эти и многие другие поныне бытующие термины пришли в Россию именно из немецкого языка.

Немецкий крестьянин на русской земле

В Санкт-Петербурге к началу XX века немцы составляли примерно 5 % населения города и были самым крупным этническим меньшинством русской столицы. Всего же в Москве и Петербурге к 1914 году проживало почти 100 тысяч немцев.

Немцы жили во всех губернских центрах России и играли там немалую роль. Например, за последний век существования империи Романовых в Лифляндской губернии из 19 губернаторов 11 были немцами, а в Екатеринославской губернии за тот же период немцами были 8 губернаторов из 33.

Но немцы в дореволюционной России жили не только городах, со времён Екатерины II они составляли заметную часть сельского населения. Многочисленные колонии немецких крестьян располагались по всей империи – в Поволжье, на Юге Украины (Новороссии) и в Крыму, на Северном Кавказе и в Бессарабии (Молдавии).

Только в Бессарабской, Таврической, Херсонской и Екатеринославской губерниях к началу XX века проживало 350 тысяч немецких крестьян-колонистов. Показательно, что половину состава «земских гласных», то есть депутатов местного самоуправления, в Херсонской губернии составляли немцы.

На территории Саратовской и Самарской губерний так же проживало свыше 350 тысяч крестьян немецкой национальности. Даже на казачьей территории «Области войска Донского» к началу минувшего века проживало почти 40 тысяч немецких крестьян. Ещё в 1880 году были созданы первые немецкие поселения на территории современного Казахстана, и к 1914 году здесь проживало уже порядка 30 тысяч немцев.

На территории Дагестана поселились несколько тысяч немецких колонистов. В двух сёлах Дагестана – Мариенфельд и Шенфельд – в начале XX века соседствовали немецкие и чеченские крестьяне.

В 1914 году на землях Терского казачьего войска немецкие колонисты среди так называемых «иногородних» (куда не входили казаки и местные кавказские народы) составляли третью по численности этническую группу, уступая только переселенцам из русских губерний и армянам. На территории Кубанского казачьего войска и Ставропольской губернии к началу Первой мировой войны проживало порядка 50 тысяч немцев.

Даже в закавказских губерниях Российской империи к 1914 году насчитывалось свыше 12 тысяч немецких колонистов. Добавим, что на территории девяти губерний Российской империи, составлявших русскую часть Польши, в начале XX проживало около полумиллиона лиц немецкой национальности.

К 1914 году всплеск антинемецких чувств, наблюдавшийся в русском общественном мнении, отразился и на отношении к немецким крестьянам-колонистам, до того обычно рассматривавшихся русской интеллигенцией, как пример лучшего и передового сельского хозяйства. Например, ранее не замеченный в необъективности профессор Варшавского университета Григорий Писаревский, крупный специалист по изучению иностранной миграции в Россию, в своей вышедшей в 1914 году книге «Внутренний распорядок в колониях Поволжья при Екатерине II» представил немецких переселенцев ленивыми, получающими постоянную поддержку от российских властей пьяницами, лгунами, аферистами. Фактически, профессор превратил архивное исследование в антинемецкий памфлет, популярный накануне большой войны.

Поэтому не удивительно, что после 1914 года, в разгар боевых действий, и русское общество и правительство Российской империи, задолго до диктатуры Сталина, дружно начали обсуждать и составлять планы по выселению и переселению немецких колонистов.

«Немецкий стереотип» и русские фобии

Современный российский историк С.В.Оболенская в работе «Германия и немцы глазами русских (XIX век)» на основе анализа периодики и мемуарной литературы провела фундаментальное исследование взглядов российского общества на немецкий этнос и отношения с ним. Вопреки названию, работа С.В.Оболенской охватывает и начало ХХ века до Первой мировой войны включительно.

В настоящее время это наиболее полное и точное исследование фобий и стереотипов русского общества в отношении немцев накануне Первой мировой войны. Краткие итоги анализа С.В.Оболенской весьма любопытны:

1) Взгляды русского общества на немцев по отношению к богатству и наживе.

Стереотип расчетливого и скупого немца, сложившийся в XVIII века (если не раньше), оказался одним из самых глубоких и устойчивых. Это был один из наиболее распространенных моментов в изображении немцев в фольклоре и в лубочной литературе, где скупость немцев часто трактуется как непреодолимая жадность. Расчетливость и скупость немцев вошли и в систему представлений о них в обществе образованных людей.

К концу XIX века это представление подкреплялось недовольством и завистью по отношению к деловым качествам немцев и их успехам в коммерческих делах, которые они вели в России, их прочным положением в структурах власти. Оно было общим и для интеллигентской и для народной культуры. Мнение о расчетливости и скупости немцев, соединяющееся с представлением об их методичности и педантизме, до сих пор является, как, впрочем, и многие другие стереотипы, расхожей характеристикой немецкого национального характера во взглядах русского общества.

2) Взгляды русского общества на немцев по отношению к труду.

Трудолюбие, усердие, аккуратность, умение рассчитать время, стремление к научным и техническим усовершенствованиям в организации труда, профессионализм, методичность немцев не подвергались сомнению. Методичности немцев в работе неизменно противопоставляется пренебрежительное отношение русских к точности, компенсируемой природной талантливостью русских работников, их склонностью к импровизации, творчеству. Основательность и методичность немцев в любом виде физического или умственного труда и до сих пор часто толкуется как педантизм и является предметом иронических суждений.

3) Взгляды русского общества на немцев по отношению к образованию и науке.

В России все, и высшие слои общества и крестьяне, считали немцев учеными людьми. Правда, немецкая ученость среди простых людей полагалась в лучшем случае неподходящей для применения в России, а чаще всего почиталась за чудачество.

Опять же этот стереотип был свойственен не только «простым людям» – еще Ф.М. Достоевский утверждал, что немцы «хоть и образованны, но глупы, тупы» и не могут сравниться с русскими людьми, отличающимися «широкостью ума». Славянофилы, чье развитие началось в том числе и с увлечения немецкой философией, впоследствии задались целью противопоставить ей некое российское «верующее любомудрие», основанное не на «формальном и логическом» способе мышления, а живом и цельном, свободном от немецкой «умозрительности» «православном, русском», включающем в себя элемент поэтической интуиции, внутреннего просветления.

4) Взгляды русского общества на немцев по отношению к нравственным качествам.

Немцев постоянно обвиняли в холодности, слепой приверженности установленным правилам, тупом следовании задуманному плану, грубости, бесчувственности, высокомерии, пренебрежительном отношении к другим народам, прежде всего к русским.

Стремление «русских немцев» сохранить свою культуру, верность национальным обычаям и традициям толковалось как желание обособиться, отделиться от русских с их «варварской» культурой, независимость поведения – как неблагодарность приютившему их русскому народу.

5) Воинские качества немцев.

Современному читателю по итогам двух мировых войн XX столетия сложно представить, что век назад в России господствовало представление о немецком (прусском) солдате как о неповоротливом, не умеющем быстро овладеть ситуацией, трусоватом, готовом к отступлению приверженце чисто внешних проявлений военного дела (парадной шагистики, «уставщины» и т. п.) Всё это в общественном сознании России накануне Первой мировой войны противопоставлялось «природным» свойствам русского солдата и вообще русского человека – русскому безрассудству, удали, храбрости, простому героизму, терпеливости, жертвенности, верности воинскому долгу и боевым товарищам.

Умозрительности немецких военных планов (вспомним, у Л.Толстого в «Войне и мире» – «Die erste Kolonne marschiert…») противопоставлялась возможность опереться на самоотверженность, воинское братство, ловкость и умение русского солдата с честью выйти из любого трудного положения. Представление о слабости немецких солдат, сложившееся в давние времена Семилетней войны, сохранялось долго. Победа Германии над французами во франко-прусской войне 1870-71 годов была воспринята в России с откровенным удивлением, и даже в начале Первой мировой войны немцев все еще считали слабыми противниками. Лишь с 1915 года, когда русским войскам пришлось отступать под их натиском, это привычное представление о немцах, как трусоватых и неумелых вояках, начало меняться.

6) Взгляды русского общества на немцев по отношению к хозяйственному быту истилю жизни.

Русские восхищались умением немцев рационально вести хозяйство и добиваться прекрасных результатов. Путешественники описывали процветающие крестьянские хозяйства в Германии и в немецких колониях в России. Даже недоброжелатели, жестоко критиковавшие русских немцев и считавшие, что немецкие колонии наносят вред хозяйству русских крестьян и вообще российской экономике, не могли не признавать отличных результатов, достигнутых немецкими колонистами.

Но налаженная, уютная жизнь немцев в то же время представлялась в русском общественном сознании неспособной к порывам, безрассудным поступкам, широким душевным движениям. Над ней посмеивались как над чем-то совершенно чуждым русскому человеку. Всеобщим для России вековой давности было представление о проявляющейся в повседневной жизни на каждом шагу слепой, доходящей до абсурда приверженности немцев к порядку и издавна установленным правилам.

«На весь мир заявить, как я ненавижу немцев…»

Без сомнения, немцы на начало XX века были в Российской империи наиболее влиятельным этническим меньшинством, к которому в наибольшей степени было приковано внимание русского общества. Можно сказать, что за всю историю России, никогда не было более влиятельной этнической диаспоры, чем немцы при династии Романовых.

На этом фоне многочисленные и устойчивые стереотипы русского общественного мнения в отношении растущей Германии и немцев, порождали в обществе России такие фобии, такое отторжение (и обоснованное и шовинистическое), что наличие столь значительной и влиятельной немецкой диаспоры не только не предотвратило и не отдалило, а наоборот, даже приблизило начало германо-российского столкновения.

Здесь приходится констатировать, что в русском обществе столетней давности, наряду с «бытовым» и «теоретическим» антисемитизмом, существовал и аналогичный «бытовой» и «теоретический» антигерманизм. Оба «анти-изма» были тесно связаны с синдромом соседства, с естественной напряженностью взаимоотношений близко соседствующих чужеродных этносов и культур.

Но в отличие от антисемитизма, «антигерманизм» был присущ не только и не столько маргиналам и «низам», сколько наиболее грамотным и развитым слоям русского общества, и русской интеллигенции прежде всего. В данном случае присутствие большой, влиятельной и очень заметной этнической диаспоры российских немцев лишь усугубляло ситуацию.

При этом антинемецкие настроения росли на фоне заметного влияния на Россию и русский народ германской культуры и цивилизации. Именно поэтому российский «антигерманизм» начала XX века парадоксальным образом уживался с откровенным «низкопоклонством» перед культурой и экономической мощью Германии. Признание германского социально-экономического превосходства рождало чувство зависти и незащищённости, в свою очередь питая растущий в России негатив к немцам.

Для большей части русского общества накануне Первой мировой войны были характерны следующее умонастроения, позднее озвученные в мемуарах генералом Брусиловым:

«Если бы в войсках какой-либо начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш главный враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край.

Очевидно, немец, внешний и внутренний, был у нас всесилен, он занимал самые высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе. Кроме того, в Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценою каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая демонстративно в то время плевала на нас…»

По сути, Брусилов описывает типичные «политические» фобии русской общественности в отношении немцев – фобии, имевшие причины и основания, но в начале XX века уже далекие от куда более сложной и неоднозначной реальности.

Необходимо добавить, что отнюдь не все поголовно разделяли эти воззрения на немцев, так бывший министр внутренних дел Пётр Дурново в своей записке Николаю II накануне Мировой войны сравнивал живущих в России англичан и французов с немцами: «Кто не видал, например, французов и англичан, чуть не всю жизнь проживающих в России, и, однако, ни слова по-русски не говорящих? Напротив того, много ли видно немцев, которые бы хотя с акцентом, ломаным языком, но все же не об'яснялись по-русски? Мало того, кто не видал чисто русских людей, православных, до глубины души преданных русским государственным началам и, однако, всего в первом или во втором поколении происходящих от немецких выходцев?»

Добавим, что множество биографий российских государственных деятелей с XVIII-го по начало XX века подтверждают эти слова Дурново – среди этнических немцев Российской империи было немало искренних патриотов и выдающихся государственных деятелей. Равно как и наоборот, среди высшего чиновничества Российской империи немецкого происхождения не сложно найти примеры самого высокомерного и презрительного отношения к «варварской России».

К 1914 году в русском обществе благожелательные мнения о немцах уже стали уделом маргиналов, возобладали настроения, описанные и полностью разделяемые Брусиловым. И тут необходимо отметить, что генерал от кавалерии несколько сгустил краски всесилия «внутреннего и внешнего немца» в Российской империи – достаточно указать, что к началу XX столетия ненависть к немцам была укоренена не только в среде русской интеллигенции, но даже в императорской семье. Летом 1914 года в беседе с председателем Государственной Думы М.В.Родзянко вдовствующая императрица Мария Фёдоровна открыто заявляла: «Вы не можете представить себе, как это приятно для меня, которой в течении 50 лет приходилось скрывать свои чувства, теперь открыто на весь мир заявить, как я ненавижу немцев».

Здесь, необходимо уточнить, что ненависть вдовствующей императрицы России – в юности датской принцессы – проистекала из-за аннексии Пруссией в середине XIX столетия датской провинции Шлезвиг. Вот так народные стереотипы, интеллигентские фобии, генеральские фанфары и во всех смыслах женские истерики толкали Российскую империю и российское общество в жесточайший военный и политический кризис…