Невечная мерзлота

Глава вторая ЭДУАРД ПОСТНОВ

Чего-чего, а пожаров терпеть не могу. Какая-то непонятная сила — огонь. Уничтожает начисто, дотла, было — не стало.

Батя мой горел в танке. Пришел без лица, чужой, в маске страшной, весь пятнистый от пересаженной кожи. Он ко мне руки тянет, я от него дёру! Матери сначала и такой нужен был, да вот потом... И запил он тогда. Если б не мать, может, не угодил бы я в детдом. Значит, вся жизнь пошла бы по-другому. И не узнать уже того, второго варианта. Жизнь не трактор, задней скорости у неё нету, играешь только один раз.

А пожар в училище до сих пор снится, и все в поту просыпаюсь: вдруг не прыгну?

Ну во флоте еще тушили учебные пожары. Тоже кар­тинка: море, волнение балла три-четыре, ветрище, собачья погодка, а тут на корме бак с нефтью поджигают. Нефть выгорела и бак дотла. И вот буровая. Сюда бы парочку тех водометов корабельных. Не водомет — осадная машина: на стену, на дом направить — вдрызг раз­несет.

Будь в бригаде хоть два-три корешка из флотской братвы, потушили б мы вышку! А то... сухопутные все, сначала о зарплате подумает, потом работать пойдет, да еще перекурит сперва. Бирюковы эти, Кандауровы да молодняк...

И как так жизнь повернулась? Ведь давал зарок в мо­реходку поступить, на берег не списываться. Нет, заякорился! Ходил бы себе сейчас в тропики, Скандинавию, Атлантику — один дьявол, ни кола, ни двора, ни жены, ни семьи. Дак хоть бы жизнь была, а то поглядишь в кино, какие девочки в Севастополе или Даугавпилсе, ночь не спать потом. И все та наша команда вспоминается, чем дальше, тем чаще. Утром просыпаться неохота, как поймешь, что ты не на корабле. Хотя надо еще посмот­реть, какой курицей был бы ты сейчас на том корабле. Ожирел, форму потерял.

А сколько драил, наводил никому не нужный блеск на кнехты, иллюминаторы, палубу — сюда бы сотую долю того старания, никакого пожара в помине не было бы! В общем, так оно поначалу и было, вышка сияла. И Лу­нев на первых порах, как его назначили, каждый день при­езжал, ночевал часто. Я ему даже говорил: ты здесь не в буровиках ходишь, рабочие только расхолаживаются, если начальник вместо них трубы монтирует. Ты мастер, твое дело процесс наладить и контролировать, документа­цию вести, на совещаниях гвозди начальству забивать, дыни от него получать. Ну, вошел в курс, освоился. Сначала-то как было: «За грязь на буровом станке от работы отстраняю!» И точка. Да потом — свинарник и на стан­ке, и под станком, и вокруг. Все некогда было горючие отходы вычерпать. Вот, вычерпали себе за шиворот.

Сказано: жадность сгубила. Все гнали, спешили всех обставить, на первое место глаз положили. Метраж любой ценой. А это тебе не такси, кричать: «Шеф, любой та­риф!» Если сейчас к следователю, шила в мешке не утаишь. Они ж понимают, вышки сами не горят. Горит солярка, масло, обтирочные концы, а за ними уже сталь.

У нас горючих отходов под настилом было — Саудовская Аравия! Успокоились мы все, и Лунев, и я, да и парни. Особенно после этих премий — по управлению, республиканской.

О Луневе надо будет обязательно сказать, если дело до следствия дойдет. Мол, успехи бригады — от его руко­водства. Это Виктор, как пришел, предложил новую ме­тоду работы: высвободить для каждой смены двух-трех рабочих только на обслуживание. Готовить заранее фронт работ, монтировать запас свечей. Ну шума было! «Еще чего, на дядю работать! Перед начальством выслуживается, новшества изобретает. Обойдемся без рационализа­ций!» А потом раскушали, что почем. Что так сподручней и быстрей, можно бурить не три часа чистого вре­мени, а все восемь. Вот откуда наши проценты. Эго обя­зательно сказать, а то там с какой меркой могут подойти: по штатному расписанию. Бурмастеру — под завязку, бригадиру — поменьше, сменному мастеру — не донышке. Про учебу его, две сессии в году, в вездеходе и то зубрит. И обязательно про горком: его там членом гор­кома избрали, то пленум, то актив, конечно, загрузка побольше стала, может, и недосмотрел чего. Тут все зачтется, особенно эта общественная активность. И вообще с ходу заявить, мол, пожар — чистая случайность, неха­рактерная для такой бригады, как наша. Мы годовой план и октябре выполнили и вообще, наверное, первыми по управлению идем. Шли то есть. Надо будет уточнить у Сергеева, какие там виды.

До, все теперь от Сергеева зависит. Но вот как ещё Сергеев себя поведет? Если в управление брякнет... да ему оттуда так брякнут, что на пенсию вылетит досрочно, в честь годовщины! Пойдет, пойдет навстречу, больше ему идти некуда. Сказать: восстановим, дай время. Ну, помоги, чем можешь.

Шесть лет на буровых, а не припомню ни у кого похожего случая. Как, интересно, с бригадой поступают? Нет, коллективу никогда сильно не нагорит — нагорит руководству. Луневу нагорит.

Виктор в бригаде многое мог бы сделать, дай ему еще год-два времени. У него почему не все ладилось, не сумел пока бригаду перевернуть — возраст. Во-первых, он мо­ложе всех тут, кроме Чибиряева. Разве что Кораблев? Да, Кораблеву тоже двадцать три года. А как Виктору с тем же Кандауровым говорить, белой косточкой, если тому тридцать два? И потом, Лунев уже к готовой бригаде пришел, сам не комплектовал, его перевели с буровой Карнаухова. Вот бы к кому на совет завернуть — к Карнаухову. Горой Труда, тридцать лет бурит. Может, подкинуть идею Витьку? Нет, куда там заворачивать, полдня потеряем. Ух и осточертела эта езда — шесть ки­лометров в час. То ли дело было! — сторожевик стано­вится на корму, на пяточку, что твой глиссер, и прет по тридцать узлов в час, а ты стоишь, и гюйс аж на макушку завивает, и всего тебя насквозь пронизывает. Эх, в море­ходку не поступил тогда, одно это и жалко!

Да, возраст. На первых порах и меня царапало: мне двадцать восемь, ему тогда двадцать один был, и он мной руководит. Если разобраться, все в порядке. Дело он знает, кончил техникум, теперь университет добивает. А я так и остался с курсами — некогда все. Особенно как поставили бригадиром — совсем невпродых.

Виктор пробовал сколотить бригаду — сколотишь ее! С самого начала пришли разнокалиберные, каждый сам за себя. Эти трое — Кандауров, Вовка Орлов, Мотови­лов — с других бригад партии. Держались особняком. Мотовилов еще так-сяк, а те загордились, что дело знают. Все на психику нам давили: мне обещали, что буду не меньше сменного мастера, а ты меня — опять помбуром? Они в тех своих бригадах выдавали перевод за повыше­ние, а нам — за понижение. Остальные с Большой земли приехали, искатели жемчуга. Пока обучили их, года как не бывало. А стали понемногу вперед выбиваться, даже салажонок Лешенька Чибиряев себя кадровым счи­тает.

Хуже нет премий, если не вовремя. В нынешнем году вообще сплошная благодать, еще месяц не кончился, а каждый выручку подсчитывает, сколько чистыми на руки. Это мы с Виктором, да и руководство маху дали: мате­риальные стимулы, материальные стимулы! Они на эти стимулы верхом сели и ну погонять нас. «Володя, выйди вместо Кораблева». — «А что ты мне за это нарисуешь?»

Вот, нарисовали. Между собой грызня из-за пустяков, по мелочи, а нам приходится вахты так комплектовать, чтобы Алатарцев с Кандауровым или Орловым-старшим в одну не попали, того и гляди сцепятся. Была б моя воля да не будь этой текучки кадров, я бы из всей брига­ды двоих оставил — Алатарцева и Колю Орлова. Ну еще Мотовилова, раз уж мастер в нем так души не чает. остальных гнать к фениной маме. Эти хоть работают на совесть и не выпендриваются.

Не надо этого там говорить, в показаниях.

Зину предупредить, а то ведь ждать будет, дуреха. Вот еще тоже судьба — всю жизнь одна-одинешенька, что и парню несладко, а девчонке? Ждать ведь будет, дурочка этакая, слову верная, сказал «приеду» — сутками не уйдет никуда.

А так, если подумать не для следствия, а для себя, то ЧП не случайное. Заелись парни. За-е-лись! Даже в буквальном смысле. Я как-то посмотрел на складе заявки других бригад: макароны, щи в банках, сухари. У нас — колбаса, тушенка, паштеты, сигареты самые лучшие и это... вафли в шоколаде. Для шику, на десерт, чтоб поговорили, позавидовали нам. Кандауров раз на буровую в вечернем костюме пожаловал — граф Монте-Кристо! Рабо­чая гордость и рабочий форс. Заработали на рубль, загор­дились на червонец. Вот-вот, форсу много стало. Волосы поотпускали, усы, бороды — черт-те что, вокально-инстру­ментальный ансамбль или канадская сборная по хоккею, а не буровая бригада. Магнитофоны, транзисторы — пик­ник! Конечно, дело не в прическе, с волосами даже теплее. А вот слишком ровная жизнь, привычка к славе, почету, большим деньгам. Другие бригады поскромнее, хоть и успехи почти такие же.

Лишь бы дали восстановить... Как бы ошибок сейчас вгорячах не напороть. Витек-то вон какой потерянный сидит, тут мне надо глядеть в оба. Он в переделках не бывал, даром что меланхолик, а в пиковой ситуации такое может выкинуть! Хуже нет начинать серьезное дело, если не в форме. Сейчас надо чистую холодную голову, крепкие руки. Знаю-понимаю, а мобилизоваться, как пе­ред учениями бывало, не могу.

Ох и порадуется кто-то: луневская бригада, 15-я бу­ровая, выскочки, пижоны, подзалетели на повороте! А пар­ни сидят, молчат, наверно, тихой сапой сочиняют, в чем начальство пообвинять — случай уж больно подходящий. У нас побухтеть каждый любит, хлебом но корми. Мало мы своих парней знаем, мало! Что на уме? Как себя по­ведет? Я думал, Бирюков, нудило, под стол полезет от таких салютов — не полез. Не полез, а тушил, и все вре­мя рядом. Я даже страховал его, как бы не пыхнул. Они же не знают, как легко горит человек — фосфором...