Невечная мерзлота

Глава девятая СЕРГЕЕВ ВОЛНУЕТСЯ

Как ни хладнокровен был Юрий Васильевич Сергеев, все эти дни он не мог найти себе места. Но этого никто не замечал. Лицо в угластых глубоких морщинах, похожих на трещины, под бровями запрятанные всегда внимательные глаза, казалось, хранили невозмутимое спокойствие. Единственная внешняя перемена, появившаяся в эти дни, заключалась в том, что начальник партии стал медленнее ходить и тщательнее разбирать бумаги, но и она тоже не выдавала его необыкновенного волнения.

— Что у Лунева? — в конце каждой оперативки спрашивал он Пилипенко дежурным голосом.

— Все то же, — обычно отвечал Владимир Михайлович и иногда добавлял: — Особых новостей нет.

Однажды поздним вечером, не в силах больше молчать, ждать в одиночку хоть дурных, хоть добрых вестей, Сергеев зашел в кабинет главинжа. Пилипенко с первых дней взял за правило уходить со службы позже начальника. Юрий Васильевич поинтересовался для видимости всякими и без того хорошо ему известными делами, и признался:

— Вот, понимаешь, Володя... Как будто на наших глазах человека задавило... машиной, что ли. Смотрим, потом обливаемся, а ничего не сделать.

Пилипенко несколько оторопел от таких сантиментов, он-то напускал на себя сергеевскую непробиваемость, молчаливость и суровость, считая, что Юрий Васильевич истинно таков. И с сочувствием к растревоженному старику сказал:

— Ничего! Пусть расхлебывает! Сам виноват!

— Да знаю, что виноват. Не легче от этого.

— Нас под такой удар подставил!

— Может, Володя, можно ему еще как-то... помочь?

— Да какая еще помощь! И так помогли — во!

Юрий Васильевич, хотя и делал поправку на крикливость Пилипенко, стал прислушиваться к его словам все внимательнее и внимательнее. Он и соглашался с главинжем — да, виноват Лунев, да, всех под удар подставил, да, помогли ему изрядно, здорово помогли... И вообще — мальчишка! За такое головотяпство — только б выкарабкался! — я ему сам так задам!.. Но одновременно с этим Сергееву почудилось в голосе Володи Михайловича то ли равнодушие, то ли даже злорадство. А уж против этого Юрий Васильевич категорически и активно восстал:

— Как это «пусть расхлебывает»? Да если хочешь знать, товарищ молодой специалист, нашей с тобой вины в том пожаре — столько же, сколько луневской! Ты когда у него на буровой был? Полтора года назад. Ты когда к нему инспекцию посылал? А? Я сколько раз говорил: сам не можешь — пошли опытного мастера, бригадира — пусть посмотрит, посоветует, отчет напишет. Хвалиться молодыми лауреатами умеем, а вот помогать — не научились...

Сергеев понимал, что преувеличивает вину руководства партии, но остановиться не мог. И все выплеснулось на голову Пилипенко — напряженное ожидание вестей с 15-й буровой, жалость к Луневу и злость на него.

Пилипенко, который старался угадать настроение и ход мыслей начальника партии, был немало ошеломлен такой атакой. И проницательностью Сергеева.

Дело в том, что в глубине души был Владимир Михайлович неравнодушен к бурмастеру Луневу. Да, Лунев его подчиненный. Но подчинение это носило довольно символический характер. Буровой мастер фактически имел большую власть, больший вес, чем главный инженер — он нес персональную ответственность за буровую, за бригаду, за план... Бурмастер напрямую выходил на начальника партии, с которым и решал все вопросы, а голос главного инженера был для него скорее совещательным и инструктивным. Хотя формально он был начальством, но все мастера только делали вид, что это так.

Но самое существенное, наверное, заключалось в том, что при успехе бригады никто и не вспоминал о главном инженере. Сводки, рапорты, газеты называли имена бурмастера и бригадира — другие оставались за кадром. Пилипенко с горечью начал осознавать свою вторичностъ. Если добавить к этому, что Владимир был на три года старше Лунева и считал это заметной разницей в возрасте, что Виктор только должен получить диплом, а зарабатывал и сейчас иногда больше Пилипенко, то станет понятно, почему отношение главного инженера к этому бурмастеру было непростым. Владимира Михайловича не устраивало их полное равенство, а тем более превосходство подчиненного и младшего по возрасту, превосходство в чем бы то ни было.

Сергеев заметил, что к другим мастерам Пилипенко относится спокойнее, чем к своему сверстнику, и недоумевал: неужели потому, что они почти ровесники? Ревность Пилипенко к должности Сергеев разгадал, когда тот дал указание всем мастерам и бригадирам «выходить на Сергеева только через меня».

— Не торопись, Володя, — сказал тогда с улыбкой начальник партии, — еще успеешь расширить свою компетенцию.

В этот вечер Сергеева переполняли разноречивые чувства, и невозможно было сдерживать их все в одиноком молчании. Он резко выговорил Пилипенко за равнодушие к чужой беде, за ревнивое отношение к Луневу, злорадство... Главному инженеру ничего не оставалось, как круто изменить курс.

— Да я же за него переживаю не знаю как! Юрий Васильевич, может, съездить к нему? На месте помочь?

Сергеев, не видя сопротивления, мгновенно остыл.

— Нечего сейчас ехать. Только от дела оторвем. Мы ведь с помощью не умеем ездить, все больше с разносом. Раньше надо было ехать, раньше, Владимир Михалыч!

— А не поедем — подумает, бросили, забыли...

— Ох и гибкие вы все! И где только научились! — Юрий Васильевич не поверил такой заботе о Луневе.

Начальнику партии вскоре стало совестно, что он взял с мастера докладную о пожаре. Если б не напористость главного инженера и не растерянность самого Сергеева, вряд ли он стал бы настаивать на докладной. И в то же время Сергеев понимал, что, довелись держать ответ перед управлением, перед Окуневым, эта бумага хоть частично отведет удар от руководства партии.

— Ну и методы у тебя! — вспомнил он теперь. — «Докладную пиши! В сейф!»

Пилипенко начал оправдываться, говорить о служебном долге, который выше дружеских отношений...

— Да если б они были, твои дружеские! — печально заметил начальник партии.

— А что мне теперь, целовать его, что ли! — закричал в ответ главинж, уже уставший от своей гибкости. Ему сделалось обидно: этот увалень проворонил буровую, так теперь носятся с ним...

А Сергеев засел в своем кабинете и с тоской думал. Он переживал эту историю так, как если бы она случилась с его сыном, и это о нем, о сыне, теперь судили. Судили справедливо, но до боли в солнечном сплетении жалко его, дурачка, как же это ты так не уберегся! Но уж если оправдается — держись, сынку, от отца тебе мало не будет!

При этом Сергеев совсем не думал о себе. А сыновей у него не было, были только две дочери...