Невечная мерзлота

Глава тринадцатая «СЛЕДОВАТЕЛЬ» ЛУНЕВ

Виктор Лунев долго оттягивал разговор, к которому так не лежала душа, с тремя рабочими, не видевшими пожара. Он находил все новые предлоги для проволочки, а когда его изобретательность кончилась и он почти решился, вспомнил, что об этих подозрениях Тучнина не знает Постнов. Виктор рассудил, что бригадир лучше его знает коллектив и не посоветоваться с ним невозможно.

Бригада работала, когда Лунев и Постнов вошли в пустой вагончик. По дороге Эдуард как бы между прочим обронил:

— Парни боговали на чем свет стоит. Поимей в виду.

И пояснил, хоть Виктор и не спрашивал: обычно ремонт производят летом, а сейчас — адский колотун, через пятнадцать минут работы надо бежать греться к костру или в вагончик, брезентовые ворхонки гремят, будто из кровельного железа, болт обронил в снег — полчаса искать. Виктор кивнул — информацию к размышлению принял. И пересказал слова Тучнина бригадиру.

— Толик — азартный человек, — выслушав, ответил Эдуард таким тоном, каким говорят извинительно «что с него возьмешь?». — По-моему, он перестарался. Вошел в азарт домогания, это бывает. За станок — спасибо ему, а дальше пусть не лезет.

— Но Димка действительно заявил мне: «Вы спалили — вы и восстанавливайте!»

— Пылит, — отмахнулся Постнов. — Свадьба у него на тридцать первое назначена, вот и пылит. Его по утрам выгуливать надо.

— Знаю, что свадьба. Окуневу охмурил. Но я с ним тоже потолковать думаю.

— Ты думаешь или Тучнин думает?

— Оба.

— Он подумал, я сказал, — усмехнулся Постнов. Виктор почувствовал холод в его тоне. И задал классический вопрос:

— А что делать?

— Монтировать, что еще. Собаки лают — караван идет.

— Я все-таки поговорю. Ты что, против, что ли?

— Против. Потому что не по-мужски. Несерьезно.

— А болтать — по-мужски? Серьезно?! Ты не думай, я сам Тучнину теплых-ласковых наговорил, но другого пути не.вижу. Ведь тот, кто раззвонил о пожаре, тот хорошо-о-о знает, чего он хочет. И хорошо знает, что нам за это причитается. Так вот, прежде чем я сяду, я этому подонку на полгода больничный лист выпишу, с полсотней печатей. Кто против Лунева пойдет...

— Ах-ах-ах, от Лунева погибнет! — передернул Постнов. Он видел, действительно, переубеждать бесполезно. Этот поезд с рельсов уже не свернуть. Без всякой надежды на то, что его послушают, бригадир попросил не трогать Кандаурова: тот узнал о пожаре почти последним, нигде, кроме почты, не был.

— Ты меня знаешь! — тихо, с угрозой продолжал Лунев. — Мухи за двадцать три года не обидел. Но и меня не трожь! Не трожь!

— Чего ж тогда советоваться? А Толик, значит, на базе орудует? Ну-ну. Ну-ну, — сказал Постнов и пошел к рабочим.

Нет, так и не появилось у Лунева уверенности в том, что нужно последовать совету Тучнина. Но он поступил именно так, как говорил Тучнин, из-за отстраненной и неодобрительной позиции Постнова. «Собаки лают»! Кусают собаки — не лают!

Ему никогда не приводилось кого-либо в чем-то серьезно подозревать, и Виктор абсолютно не знал, как вести подобные разговоры. Он уже решался подойти, заговорить, выбирал для себя то участливо-доверительный, то начальственный или обиженно-усталый тон. Но все медлил, пытался представить, как отнесутся к его подозрениям. Наконец разозлился на себя и решился. Никогда еще столь малое действие не вызывало таких продолжительных и сильных колебаний. Лунев всегда принимал решение один раз и уже не пересматривал его, даже если был заведомо и трижды не прав.

Первым он подошел к Кораблеву, с этим говорить было попроще.

— Я человек прямой, — начал мастер, когда они вошли в балок. — Так что и ты давай напрямую. Вот сварщик пришел, как ты думаешь, чего он пришел?

Кораблев молчал, на толстом его лице не отражалось никакой мысли, даже удивления необычному разговору с глазу на глаз.

— Ну не тяни, вопрос-то простой, — напомнил вскоре Лунев и понял, что вот так же все семь лет, сколько Гошка учился в школе, учителя вытягивали из него каждый ответ.

— Варить.

— Что варить? У нас варить-то нечего! Ведь нечего? И откуда он про пожар знает, если все молчали?

— А откуда? — уставился на него Кораблев. Еще минут десять они поговорили в этом же духе, причем Лунев безмерно злился на пустую трату времени.

Следующий, Гена Заливако, был, по всему видно, польщен доверительным разговором, говорил много и охотно.

— Кандауров проговорился, Кандауров, больше некому. Он давно под вас подкапывается, а неделю назад даже такое мне сказал: если Лунев и Сергеев не поймут, кто есть кто, то им разъяснят. Смотри, Виктор, не пускай его из бригады, в самом деле — ляпнет тестю, и кричи ку-ку!

Виктор морщился, не контролируя лицо, как от зубной или желудочной боли, — ему противна была эта готовность Гены расписать, кто когда что сказал, и этот преданный вкрадчивый голос, каким он топил своего товарища. А Заливако вошел в раж:

— И потом, что это за позиция: меня при пожаре не было?! Ты член бригады или не член? — напустился он на Виктора, как на Димку.

— Член, член, — поспешно уверил его Лунев и на чем свет стоит клял и себя, и Тучнина за то, что затеял это все, развязал язык, который сейчас такого наговорит. — Ты скажи лучше, Ген, ты-то сам?..

— Могила! — Заливако готов был бить себя в грудь, целовать крест, клясться на крови. — Молчал, как трактор. Но ты знаешь, Вить, мы в бараке, конечно, меж собой об этом говорили... Стенка тонкая, фанерная, я еще хотел ребятам оказать: «Раз-два-три, кто меня слушает, прием!»

Видно было, что Гена хорошо усвоил шуточки Постнова; вообще, когда Эдик отказывался от какой-нибудь своей прибаутки, ее тут же подхватывал Заливако. И занашивал до полной ветхости.

— А чего с бригадой в контору не пошел?

— Я пошел! Пошел! — с жаром, но вполголоса и с оглядкой на дверь, заговорил Гена. — Но чуть позже. Я кожуха надевал, чтоб на малых оборотах движок не заглох. Не разжигай- же лампой перед Сергеевым. А потом пошел! И стоял, как все! Нет, я тебе верно говорю: только Димка. Димка вообще тебе завидует, думает, тебя скинут, Эдика поставят, а его к нему бригадиром, то-то и задружил с Постновым...

— С Постновым? — переспросил Лунев, но отмахнулся. — Кандауров ведь последним узнал.

— Последним, — согласился Заливако, но тут яге вспомнил, что последним был Кораблев. — А у конторы сколько крутился, пока мы загружались? Да целый час. Это еще надо посмотреть, с кем он лясы точил, и кому телеграмму давал, и какого содержания.

Лунев собирался оборвать разговорчивого Гену на каждом очередном слове, как-нибудь помягче оборвать, но разговор засасывал ею, а Заливако частил, как человек, который боится, что его не дослушают, и даже взял мастера за пуговицу.

— Ну хорошо-хорошо, я с ним поговорю, позови его сейчас. Но если окажется, что не он?

— Он! Кроме него — некому. Я сейчас тебе такое скажу, только между нами! — и Заливако, искренне считая, что он говорит нечто новое о Кандаурове, снова повторил все уже сказанное им. Недаром его прозвали «Заливалой» — как смолой обольет, все липким становится.

— А Кораблев мог? — спросил Виктор, чтобы хоть так перебить его.

— Гошка? Спит на ходу. Как лошадь — встанет и спит, спит. Идет — и то спит. Я за ним приехал, пожар, говорю. Он сел и уснул. Когда восстановим, ты спроси его, что с нами стряслось — он не скажет. А вот Димка, когда я к нему приехал, у него журналы иностранные, и такие бабы...

— Иди работай! — не сдержался мастер. — И скажи Кандаурову: Лунев зовет.

Он тут же пожалел об этой просьбе, так как давал Гене некий козырь, каким тог, конечно, воспользуется. Лунев и раньше замечал, что любой новости приделывал длинные ноги именно Заливако; при этом он не упускал возможности натравить Алатарцева на Кандаурова, Володю Орлова — на Мотовилова, а Колю — на Постнова. Гене почему-то нравилось, что бригада была похожа на две волейбольные команды, и он активно играл за команду Лунев — Алатарцев — Мотовилов — Орлов-младший. Пожалуй, впервые Виктору стала видна и неприятна эта союзническая активность Гены, а накинутая десятка на алименты перестала казаться помощью.

Вести расследование оказалось так же противно, как мыть жирную посуду холодной водой.

— Звал? — вошел Кандауров, хлопнул верхонки о стол, сел задом наперед на стул, закурил, растер посиневшие щеки.

— Звал. Понимаешь, дела наши плохи.

— Поздравляю, — кивнул Дмитрий.

Виктор, будто не было никогда размолвок с Кандауровым, ровно, хоть и волнуясь, рассказал о встрече у Сергеева, решении молчать, приходе Стрельникова...

— Я ребусы не решаю, уволь, — быстро среагировал Дмитрий.

— А если я тебя попрошу? — неожиданно для себя сказал Лунев.

— Два года назад просить надо было, — тихо ответил тот.

Психологическая несовместимость Кандаурова и Лунева была настолько сильной, что все два года, проведенные под крышей одного балка, были похожи на негласное единоборство. В Луневе Дмитрия не устраивало все: комплекция, вес в сто сорок килограммов, здоровье, вызывающая, прямо-таки неприличная молодость для руководящей должности, учеба в университете. Жизнь Кандаурова шла замысловатыми зигзагами — жизнь Лунева на редкость складно и ровно. Если бы у Виктора дело валилось из рук, если бы он подошел два года назад за советом к Дмитрию — возможно, их отношения пошли бы по-другому. Но бригада быстро поднималась, нового бурмастера хвалили на совещаниях и в печати, избирали в президиумы и в горком, и он от этого становился лишь увереннее в себе. Дмитрий не мог понять феномена Лунева, мастер казался ему и невоспитанным, и неумным, неумелым руководителем, непрофессионалом в горном деле. Но Лунев начинал любое дело — и оно удавалось, отдавал указание — и оно оказывалось верным, шел на обострения, по они не перерастали в конфликт. Кандауров с первого дня был уверен, что новичок сломает себе шею, — Лунев проходил все видимые и невидимые препятствия, как на воздушной подушке, везунок! Дмитрий ждал, что наконец пожар поставит этого «лапотника» на место, по вот скомплектована буровая, ремонт быстро двинулся вперед, и снова предположения оказались ложными...

— Как ты думаешь, кто мог болтануть? — смущаясь от неловкости под взглядом Кандаурова, выговорил вопрос Лунев. И опасался, что тот вообще ничего не ответит.

— Нашли ж вы способ сохранить секрет! — усмехнулся Дмитрий. — Двадцать человек знают!

— Может, Заливако? — подводил к своему вопросу мастер.

— Гараховский, — резко и прямо взглянул на него Кандауров.

— Ты серьезно? — Виктор решил, что Дмитрий назвал первое подвернувшееся имя, лишь бы отвязаться.

— А ты?

— Н-да, — сказал Виктор и заскреб ногтем шляпку гвоздя в столешнице. — Дим, а вот в бригаде на тебя указывают, мол, он мог сказать. — Лунев не только пересилил свою неловкость перед ним, но и набрался какой-то холодной твердости взгляда и голоса. Дмитрия поколебала именно эта твердость.

— Понимаешь, — Кандауров сделался задумчив и грустен. — Есть в некоторых наших парнях обывательское стремление к исключительному. Вот — пожар! Это же событие для обывателя. Но он, обыватель, активен по- своему. Ему бы лбами кого-то сшибить, усугубить положение, свалить сильного и поплясать на нем. Оч-чень удобный случай. Между прочим, вся активность на тушении, на восстановлении и все эти разговоры — обывательская активность. Любовь к стихийным бедствиям.

Слушая его, Лунев автоматически подставил Бирюкова и Заливако под слова об обывателях и поймал себя на том, что сам недоумевает, как это Кандауров оказался в противоположном лагере — быть бы ему правой рукой мастера.

— Красиво говоришь, да не по делу, — защищаясь от обезоруживающей «демагогии», как он назвал это для себя, заторопился прервать Виктор. — Ты не кружи, не кружи, ты напрямую давай!

— Напрямую? Прямоту можно по-разному понимать. Но я знаю, чего ты ждешь. Если бы я тебе хотел напомнить кое о чем...

— О должности Алатарцева?

— К примеру. Да... то мог бы завалить тебя в любую минуту. Но плохо ты Кандаурова знаешь. Моя жизнь идет своим ходом, ты на нее не влияешь и повлиять не можешь при всем желании. Я на твою — могу, но делать этого не стану. Ты не представляешь помехи для меня. Сам понимаешь, твой подозрения беспочвенны именно поэтому, — закончил Дмитрий.

Они много курили, причем каждый — свои сигареты.

Кандауров, как понял мастер, бил своим благородством: мог бы воспользоваться случаем, «завалить», да не хочет. Мастер сдержался, натянул свитер на рот, не дал воли гневу. И ответил тем же, чтобы поубавить кандауровского превосходства:

— Дим, у тебя, говорят, свадьба?

— Ну, свадьба. Что, подарок от коллектива?..

— Ты, может, в Мирный поедешь? Я ведь понимаю, сборы там, хлопоты, шампанское, фата... Давай поезжай, мы тут и сами.

Дмитрий усмехнулся:

— Я тут по распоряжению Сергеева. Он что, отпустил?

И вышел из балка. Он всегда эффектно входил и выходил.

Лунев скрипнул зубами, треснул кулаком по столу, да так, что чайник подпрыгнул, а крышка с него дребезжаще покатилась по полу.