Невечная мерзлота

Глава седьмая НИКОЛАЙ ОРЛОВ

Я думал, кто-нибудь сдрейфит, нет, так и рвались в огонь, да Виктор загородил вход, не пускал никого. Я сначала ему воду подавал, песок, а потом полез наверх и давай сверху орудовать. Крышу ломал, снег туда валил. Чуть не свалился, одной ногой уже в балке — в огне был... Сверху хорошо было видно всех, я удивлялся — тут такое дело, не по сторонам бы смотреть, но видел. Никогда еще так не работали, и все другими стали, новыми. По-моему, каждый впервые стал самим собой, потому что о себе не думал. Одно жалко, что они, наши ребята, редко такими бывают.

В общем-то, недружная у нас бригада, не знаю почему. Думал-думал, а не пойму. Может, потому, что каждый больше о себе думает, чем о других. Но это не ответ, тут опять надо разбираться, а почему — о себе?

Кто меня поразил, так это Постнов. По-моему, он единственный из всей бригады остался на пожаре таким, какой он всегда. Хохмочки свои не бросил. На базе, пока начальство решало, как быть, каждый из нас в струну был натянут. Ну как выйдет сейчас Сергеев и скомандует: «Шагом марш в прокуратуру, строем!»? А Постнов пошучивает, пуговицы пришивает, спокойный-спокойный. Не спокойствие это, а равнодушие. Не верю я, что мужественные люди такие вот бесчувственные в пиковые моменты. Эдик, по-моему, уже зачерствел настолько, что ничем его не пробьешь, хоть ребенок у него на глазах погибнет. Я сначала думал, он нам настроение поднимает — нет, ничего подобного. И вообще правильно Мотовилов сказал, сваривали без Лунева, а Лунев в одиночку полдня ответ держит, разве это по совести?

Наше счастье, что мастер в тот день приехал, без него такое могло быть! С Виктором как-то спокойнее, приедет — и будто погода теплее стала. Не знаю, почему некоторые мастера не понимают? Его понять очень даже просто, он добряк. Может, это смешно, но это так. Он днем и ночью о бригаде думает. Неделю может на буровую не приезжать, а столько сделает за эту неделю для бригады! Квартиры пробивает, инструмент, запчасти — мы лучше всех бригад снабжаемся! И не его обязанности, а ни разу такого не было, чтобы машина за вахтой задержалась. Мелочь, а всегда поинтересуется: обедали? Никогда натощак не работали. Не знаю, как это точнее сказать, но он ко всем, кто даже этого не заслуживает, по-доброму относится. Сам-то вон какой Илья Муромец, а понимает, что каждый таким сильным или выносливым быть не может, вот он с этим пониманием и заботится, чтобы сыты были, отдохнули хорошо, на оплату не обижались.

Это после его прихода мы стали работать по-новому. И зарплата сразу подскочила. Тут Виктор умело подходит. Видит, к примеру, что не ладится у меня сегодня работа, он никогда рублем не накажет, а предупредит, что закрывает наряд по высшей отметке. Если совесть есть, любой дальше будет вкалывать в самом деле по высшей, это как аванс.

И это после его прихода мы стали выписывать продуктов больше всех и самых качественных. Виктор говорит, нам северные, морозные и за удаленность платят не для того, чтобы на желудке экономить.

Мне иногда за него обидно делается: уж сколько добра ребятам сделал, а все-то они его действия неправильно понимают, какой-то другой смысл усматривают. Может, тут сказывается то, что он моложе многих, завидуют ему, что ли, раздражает их это... Не знаю. Но все наизнанку вывернут. Когда предложил по-новому работать, как чужие, ей-богу! Что, для сменщика стараться? Но ведь сменщик тоже наш. Каждый из бригады — сменщик! А Лунев не о начальстве — о них, дурачках, думал, раз половина смены уходит на обслуживание бурильщика. Одну свечу опустить — 35 операций надо сделать! Может, хоть теперь поймут, какой он на самом деле, Лунев.

Не знаю, как другие, а я после пожара могу Виктора представить в самой немыслимой ситуации. На Даманском, да он сразу героем станет! Никто и подумать не мог, вообразить, что такое случится, и раз Лунев и мы вместе с ним так решительно и четко действовали, хоть и врасплох, значит, у каждого за душой такие силы! Вот бы только не пропадали они зря, на мелочи.

А Постнов все-таки злой, язвительный, обсмеет так, что только держись! Нельзя так. Дело он знает хорошо, нас многому научил, он и Виктора многому научил, но добрее надо к людям относиться. Они полжизни на работе проводят, и не надо им эту половину своими насмешками отравлять. Хоть и виду не покажут, что обиделись, а задевает глубоко.

Сильно боялся я за запчасти. Тут и в обычное время за любую шпонку дяде поклонись, а при ЧП и подавно. Я-то знаю, сколько раз с поручениями Лунева ездил. Но, кажется, скомплектовались! Уж Володька позлорадствовал бы, если бы сейчас сидели, издали бы то одного, то другого. Он вообще так: чем для всех хуже, тем для него лучше.

Странно у нас с ним получилось. Когда он мне написал, чтобы я бросал свой леспромхоз, сюда ехал, я думал, ну и заживем мы теперь! А получилось, что незнакомая бригада стала... роднее, что ли, чем брат. Не все, конечно, но все-таки. Алатарцев, Мотовилов, Лунев, Лешенька Чибиряев — такие парни! Вовка, по-моему, на Бирюкова стал похож, и очень сильно изменился за те пять лет, что мы порознь жили. Я над этим много думал, думал, может, жена на него так повлияла, может, просто постарел, люди ведь после тридцати сильно меняются. Нет, другое. Главное — деньги. Деньги его переменили. Он ничего теперь, кроме заработка, не видит. Ему на ремонте работать — нож острый. Недаром все про премию и повременку бригадира спрашивает — он же на машину копит и на кооперативную квартиру. Уже записался на кооператив в Крыму, как заработает, так уедет отсюда. Это бы еще ничего, да слишком Вовка кичится всем этим — будущей машиной, квартирой, гарнитурами, так рассказывает кому угодно, что слушать противно, но он считает, мне противно оттого, что у самого за душой ничего, кроме мотоцикла и чемодана. Что завидую. А чему тут завидовать?

Север, я думаю, человека не только морозами, комарьем и работой испытывает. Еще — деньгами, спиртом, зимовкой, и эти испытания, пожалуй, посложнее.

Не знаю, может, я и виноват перед ним в чем-нибудь, но он со мной неправильно обошелся. И совсем меня не понимает. Как Лунева не понимает, так и меня точно. Все шиворот-навыворот перевернет. Я сначала, как приехал, у него жил. Что ни сделаю — все не так, советами своими меня извел, у чужих и то лучше жить, никто в душу не лезет. Доброту свою каждый день в нос сует, добродетель. Ну я пожил-пожил, да и ушел в общежитие. И опять Виктор! Никогда не думал, что Лунев такой внимательный — заметил, что мы с Вовкой поссорились, хоть я и не рассказывал, и развел нас в разные смены. Он тактичный, Лунев, с расспросами не лезет.

Я с зарплаты как-то матери купил платок, сгущенки, апельсинов, мелочей всяких и послал как бы от нас двоих. А ему сказать об этом просто некогда было. Мать Вовке письмо пишет, не знала, что я уже в общежитии. Мол, Володя, спасибо за подарки, платок очень красивый и теплый... Он решил, что я над ним издеваюсь, намекаю, будто о матери не заботится. Совсем врозь пошли.

Да, лишь бы ребята держались, как на пожаре. Когда на базу ехали, все трухнули и в один голос: проси, мастер, чтобы ремонт разрешили. А когда разрешили — тогда и поняли, какая адская мука этот ремонт.

Виктор из такой породы — не отступит ни перед чем. Ему, по-моему, чем труднее, тем интереснее и сил больше становится, а от спокойной стационарной жизни только толстеет. Но и по нему видно, какими нервами дается это восстановление.