Невечная мерзлота

Глава первая ПОЖАР

Буровой мастер Виктор Лунев приехал на базу чуть позже обычного; давно засветлел зимний день, и около домика конторы стало по-рабочему пусто — вездеходы других бригад уже ушли на буровые. Контора никак не превращалась в деловое здание, походила на один из по­селковых домов, каким она до недавнего времени и бы­ла. В коридоре Виктора окликнул главный инженер партии Пилипенко:

— Припозднился, Лунев! А на твоей пятнадцатой крюк полетел!

— С кран-балки?! — похолодел Лунев.

Главный, как всегда, медлил с ответом.

— Сварку запросили!

Странный человек был Пилипенко. Даже с самыми близкими он говорил всегда на повышенных тонах; Вла­димир Михайлович мог с нажимом орать о новом ко­стюме, отпуске, здоровье жены. К атому надо было при­выкнуть, таков был его характер, и Лунев привык уже. Не мог только принять эти важные паузы перед самыми простыми ответами. Сейчас в голосе моло­дого главного инженера звучало к тому же не то злорадство, не то подкалывание: ага, лауреат, подзале­тел?!

— С пены!

У Лунева отлегло. Пена — металлические сани, на которых установлена буровая, — пустяк. Он зашел к главному механику и написал заявку на сварочную установку. Главмех полюбопытствовал, что стряслось, выслушал, сочувственно покивал, развел руками: не раньше обеда. До обеда мастер отправил тракториста бригады Гену Заливако по прежним стоянкам, набрать «сокращенных» геологами керновых ящиков: керн пора вывозить.

— Штук сто брать? — спросил Гена.

— Бери двести. Мы уже тысчонку метров прошли, лежит керн-то.

Тракторист уехал. «Хоть эта бодяга не висит боль­ше!» — мастер почувствовал себя свободнее. Когда дела скапливались, давили, ему хотелось расстегнуть ворот ру­башки, освободиться от лишней одежды. Крупный не в меру, он никак не мог привыкнуть к неожиданно вырос­шему телу. Ему было жарко в любой мороз.

Однако «висело» еще многое. Три члена бригады долж­ны были сегодня вернуться из отгулов, но почему-то за­держивались, а Виктор терпеть не мог ждать да догонять. Побаивался, что явятся парни навеселе и придется «власть употребить». Власть оказалась для него самой тяжелой ношей на свете.

От одного вида ящиков с консервами и консервиро­ванным молоком, мешков с олениной и говядиной, сирот­ливо, бездомно лежащих па снегу, у Виктора делалось на душе так, будто он потерял что-то ценное.

Сварщик, на Севере новичок, был, как все новички, старательный и исполнительный. Он вернулся на базу с дальней точки раньше, чем приехали трое выходных ра­бочих. Вместе с ним мастер погрузил продукты на сани САКа и отправил сварочную установку на буровую. Вот и еще два дела не висят больше — продукты и свар­ка! Но теперь надо было думать, на чем они сами добе­рутся до вышки. Да и пообедать пора. Он был чертовски голоден, потому что плохо завтракал в этот день.

Ожидание рабочих, поиски машины, обед отняли еще часа два. День, такой короткий в декабре, был уже на исходе, когда мастер с рабочими сел паконец в «уазик» в по хорошо торенной колее, по следу сварочной установки отправился на буровую. В дороге Виктор не удер­жался от замечаний рабочему Бирюкову: знает ведь, что его ждут, а застрял где-то, а тут жди, и сколько можно говорить!..

У поворота к буровой они увидели трактор с САКом. Поравнялись, остановились. Виктор вышел к сварщику:

— Ну как?

— Порядок, Виктор Иванович! Там цельный кусок, шестидесятка. Как раз на изгибе разломился, видно, водилом резко дернули.

— Парни там что?

— Анекдоты травят.

— Трактор не вернулся еще? С ящиками?

— При мне нет.

И тут планы мешались! Лунев рассчитывал сегодня же приступить к бурению, но одно цеплялось за другое, и если трактор вернется затемно, куда уж там бурить! А без трактора буровая как без сердца. Он натянул ворот свитера па подбородок и рот, чтоб не заругаться. Рабочие, разговорившиеся было в дороге, снова замолчали: они уже знали, в каких случаях мастер натягивает свитер — на роток накидывает платок. Спокойный, добродушный, да­же флегматичный, Виктор, рассвирепев, мог разнести в щепу вагончик.

Он посидел, снял со рта свитер:

— Ну ладно, парни. Было и прошло!

Уже в сумерках над вершинами сосен и лиственниц показался копер буровой. Бригада не спала, сидела в по­темках — трактор, их электростанция, еще не вернулся. Бригадир Эдуард Постнов встретил Лунева у кухонного балка с чайником в руке, набитым снегом.

— Как тут, Эдик?

— Порядок. Мог бы еще неделю не приезжать.

Это была шпилька в его адрес: за минувшую неделю мастер приезжал на буровую только раз вместо положен­ных двух в неделю.

Виктор промолчал.

— -Заварил-то капитально, или назавтра опять вызы­вать?

— Капитально. Старательный, как девочка. Энту­зиаст. По комсомольской, говорит, путевке прибыл.

Мастер пошел смотреть шов. Светил спичками, щупал казалось, все еще теплую сталь. Да, вроде бы крепко сва­рено. Он сказал Постнову, что трактористу нужно акку­ратнее трогаться с места.

Да, водилом порвали, — усмехнулся Постнов. И до­бавил к своему «порвали» такую поговорку, что мастеру стало не по себе. Бригадир всегда был солод на язык.

УАЗ забрал подменившихся Кандаурова и Кораблева развернулся, ослепил фарами и ушел на базу. После его света стало темным-темно, не разглядеть и руки. Виктор но памяти пошел в балок, больно ударился плечом о ко­сяк, ругнулся.

— Все растешь, — добродушно сказал из темноты басовитый голос Эдика.

Плечи за последние два года раздались так, что рубаха ни одна не лезла, воротники не сходились. Поднял руку — нет рукава, жена зашивать не успевала. На плечах, на боках не сходили синяки — не мог в двери пройти, заде­вал столы, углы. Таким здоровьем мама наградила.

Ребята укладывались спать. Виктор сел, зашвыркал чаем, слушал их обыкновенный разговор после пересмен­ки: сколько метров прошли, какие новости в Мирном и Маччобе, какое крутят кино. Гудели ноги от неудобного сидения в «уазике», от непомерной тяжести тела.

— Спать будешь? — поинтересовался Эдик, зевая. — Дома, поди, жена не давала выспаться?

— Генку подожду.

— Он, может, к Галке завернул.

— Я ему заверну! Я ему так заверну! Смену потеряли!

— Приедет, куда он денется, — сказал Мотовилов,

— Спешишь, торописся, всю работу не загребешь, ма­стер, — противный даже в темноте, нудно завелся Бирю­ков. — Тебе бы все захапать.

— Спи, — миролюбиво посоветовал Виктор.

— Может, поужинаешь? — заботливо спросил его Мо­товилов. — Мы там тебе такой мосол припасли, язык про­глотишь!

— Попозже поем, спасибо. Воды хочу.

— А во фляге. Отварная, — так он называл кипяче­ную воду.

— Там снег топленый, не вода.

Парни переговаривались, лежа на койках, один за другим отключались от разговора, засыпали. Владимир Орлов и Борис Алатарцев заспорили о политике, пома­леньку заводились, как обычно, и мастер попросил их уба­вить громкости: коль уж работы нет, пусть хоть отдых будет.

Снег за окном отсвечивал снизу, освещал деревья, ва­гончики и буровую. Так и не допив чая, мастер задремал сидя.

— Буровая горит!

Он вскочил.

Обрадовался: «Сон!» Но в заледеневшее окно бил крас­новатый свет. Малиново светилось окошко в балке бу­ровой. Загрохотали торбаса, унты, забухали следом валенки. В расстегнутом полушубке, без шапки, Лунев вы­скочил наружу. Черный дым вытягивался из щелей и таял над соснами. Виктор распахнул дверь. Пыхнуло навстре­чу дымом, в его черноте кроваво крутанулся огненный шар. От волны свежего воздуха пламя внутри балка сразу взъярилось, затрещало.

— Наза-а-ад! — заорал мастер напиравшим на него рабочим. Уцепился за косяки, загородил вход, отшвырнул кого-то. — Все назад! Тащи фляги! Снаружи туши!

«От печки занялось. Никого не пускать! Один пого­рит — на всю жизнь отсидка!»

Последнее слово застряло в мозгу, проворачивалось огненным шаром в черном дыму: «Отсидка... Отсидка...Отсидка...» — как световая сирена на новых милицейских машинах.

Он схватил флягу. Кинулся в самое пекло. Затрещали волосы на голове. В левом углу воняло горелой пласт­массой.

«Электрощит!»

Да, там гудело таежным пожаром. Виктор откинул крышку фляги, плеснул, как из кружки, и вовремя от­прыгнул от облака белого пара. Снаружи ему подали ведро воды.

— Крышу! — багровый от слез и кашля, кричал он,— Ломай! Снегу!

Лунев вылил два ведра воды. Тушили из чайни­ков. Бросали снег широкими фанерными лопатами через разобранную крышу. Натаенной воды больше не осталось. Шелковым платочком пыхнул брезент, натянутый над копром.

Виктор набрал в легкие воздуха, снова нырнул в ба­лок с ящиком песка в руках. Бросилось в глаза: грязный, сталисто-серый масляный бак нежно зарделся — печная плита! Пятьдесят литров трансформаторного масла. Масла в огонь.

— Срывайся, парни! Маслобак рванет!

Они не успели добежать до спального балка. Пушеч­ный выстрел и фейерверк — вот на что это было похоже. Обернувшись, увидели, что над четырнадцатиметровым копром еще метров на пять вверх бушует пламя. Вся бу­ровая в огне и чаду.

Кто-то неразличимый в красно-черном столпотворении яркого света и густой темноты кинулся по инерции про­должать тушить.

— Куда? — насмешливо сказал бригадир Постнов. — Шашлык кушать?

Насмешливость не изменяла ему даже сейчас, его вечная насмешливость. Поняли: да, после взрыва маслобака тушить бесполезно. Трясущимися руками доставали лом­кие сигареты, закуривали.

— Четко работали. Ни крика, ни паники, — сказал мастер.

— Ты хоть гляди, когда прикуриваешь, салага. — Постнов вынул из губ Чибиряева сигарету с зажженным фильтром — тот и не почувствовал разницы.

— Ну, кто куда, — сказал Владимир Орлов, зачаро­ванно глядя, как и остальные, на пиршество огня. — А я на Колыму. Все-таки золото.

— Алатарцев, я тебе сухариков черных насушу, ты ж чернушку любишь!

— Нам по пятерке дадут, а бурмистру — червончик.

— Лагерный юмор, — мрачно оборвал Виктор. Ему, словно во время автокатастрофы, упорно казалось: нет, произошло это не с ним, а с кем-то, но вот где он сейчас находится? И что же на самом деле с ним?

— Красиво горит, стерва, — сказал Мотовилов.

— У нас вот так же, в шестьдесят девятом...

Постнов над чем-то размышлял, раздраженно пе­ребил:

— Да погоди ты, шестерка, опять зашестерил! Вить, откуда пошло-то?

— Вроде от щита, — отвечал мастер. — Там ярче полыхало.

— Все ж отключено. Искра с электрощита не могла упасть.

Левый угол. Сваривали как раз левый крюк пены. На­грелся не только толстый стальной прут, за который во­дилами тянут буровую, но и обшивка борта саней.

И так же, как выплеснул флягу воды, мастер широ­ким веером плесканул из ведра грязный керосин, в кото­ром промывали шестерни:

— A-а, гори оно огнем!

Минут через пять отчаянным голосом он закричал:

— Кто говорил, что смотрели?! После сварки! Кто?!

Голос пропал.

— Ну, смотрели, не отказываемся.

— А за обшивкой смотрели? В балке! Смотрели?! Я спрашиваю!

— Да я паклю обтирочную всю перетряхнул! — за­кричал в ответ Владимир Орлов. Он любил покричать на руководство и гордился, когда это удавалось.

— Ты, мастер, не того, — опять этот зануда Бирю­ков. — Ты, мастер, сильно не тяни, мы, конечно, не такие ученые, вот тебя к нам для науки и приставили. А тебя при сварке не было, лапти готовые, не жалаете приме­рить?

— Всем тогда плети, чего уж, — ответил ему Ала- тарцев.

Буровая догорала. Обвалились брусья и доски обшив­ки, черные, сплошной уголь, похожий на автомобильный протектор; дотла выгорел деревянный пол пены. Щит с пусковой установкой, контрольно-измерительные приборы просто исчезли, их будто никогда и не было. Корежились шланги гидравлических насосов, на глазах изгибались, потрескивая, трубы... И тут, в наступающей тишине, в ночном морозном воздухе послышался рокот мотора.

Лунев обернулся к засветившемуся от фар лесу. Трактор почему-то вызвал у него испуг.

— Генка вернулся!

Приехавший с керновыми ящиками Гена Заливако выскочил из кабины па гусеницу, ахнул, подхватился было — и резко затормозил себя, видя безучастные позы ребят.

— Не может бы-ы-ыть!

— В нашей жизни все может быть. Все! — отрезал Постнов.

— Премию на всех или пополам — бурмастеру и бригадиру?

И вдруг кто-то захохотал. Смех подхватили. Бригада хохотала, не в силах остановиться.

...Через полтора часа вышка догорела вчистую. Бу­ровой не стало.

— Попробуй теперь докажи, что огнетушители при сорока градусах только шипят, — подумал вслух Мотовилов. Хороший огнетушитель был дефицитом в этих местах, пенные же отказывали при сильном морозе.

— Радировать надо, — сказал мастер, доставая кобу­ру с «Каратом».

— Погоди, — остановил его Постнов. — Утро вечера мудренее.

«На что он надеется? На что тут еще можно надеять­ся?!» — раздумывал Лунев и медлил с рацией, пока на­конец вообще не отложил ее в сторону. Но то, что у брига­дира есть, кажется, какая-то надежда, приободрило его. Они вернулись в уцелевший спальный балок и теперь си­дели за длинным столом на козлах. За этим столом обе­дали, играли в домино, расписывались в ведомости, про­водили собрания, стояла на нем иногда и выпивка — этот стол был центром жизни бригады. Постнов спросил, были ли в жизни Лунева пожары. Нет, пожаров у него пока не было, ну, видел, дом тушили...

— А у меня были. Помню, профтехучилище горело. Страшное дело. Да-а. Один заикой стал, как увидел, что мы с третьего этажа в снег сигаем в чем спали. Из окон языки огня аж на крышу, метров на шесть. Бездымно го­рело! — дерево старое, просушенное.

Поджег кто-то, — сказал из темноты голос Алатарцева.

— Наверно. Да не нашли виновника. Перед на­ми тогда вопрос так стоял: прыгнешь — может, расши­бешься, может, жив останешься. Прыгнул — и живу вот.

Постнов мало рассказывал бригаде о себе, так уж устроен был, а если рассказывал, то шутливо, и не понять, быль или выдумка. Лунев догадывался, что несвойствен­ная бригадиру разговорчивость появилась неспроста, Эдик или отвлекает от тягостных мыслей, или, рассказывая, об­думывает какой-то план. Рабочие в ответ принялись рас­сказывать свое — пережитое, виденное, слышанное, пре­увеличенное. «Погоди, утро вечера мудренее... Прыг­нешь — может, расшибешься, может, жив останешься... Прыгнул и живу вот», — Лунев никак не мог отделаться от этих слов: может, бригадир на что-то намекает ему?

Эдуард действительно размышлял, пока рассказывал, размышлял быстро и хладнокровно. Будь в балке свет, Лунев и бригада немало поразились бы: бригадир глядел исподлобья, весь сгруппировался будто для прыжка.

«Сергееву сказать: восстановим, дай время. Ну, помо­ги, чем можешь! Мужик он крепкий, надежный. Ска­жет — сделает, без дураков. Значит, все теперь от него зависит. А не пойдет Сергеев на это — тогда кранты».

И еще Постнов готовился к разговору со следова­телем.

Виктор не спал всю ночь. Он пришел в себя много позднее, чем бригадир. Сидел в темном балке, не слыша затухающих и снова вспыхивающих разговоров бригады об одном и том же, одном и том же, и силился разобрать­ся. «Пожар случился по вине сварщика!» — сформулиро­валась четкая мысль.

Сразу вспомнился простолицый, старательный пар­нишка Стрельников, который говорил ему, ровеснику, «вы».

«Но мастер должен был находиться на буровой в мо­мент сварки, тут зануда Бирюков прав. Буровая — объект повышенной опасности». А мастер при сварке не присут­ствовал. Поди объясни теперь, какими делами был занят. Особенно если они уже сейчас кажутся мелкими, неваж­ными, ненужными. Лунев представил, как перечисляет па следствия: выписал продукты, отправил САК и трак­ториста, ждал рабочих из отгулов, искал транспорт...

«Но виновата и бригада, бригадир», — приходила на помощь еще одна соломинка, и он скрежетнул зубами на свою слабость: ведь цепляешься, цепляешься за нее, сукин сын, виновных в пару себе ищешь!

А в самом деле: плохо подготовили место сварки, яетщателыю осмотрели потом, не охладили, положившись на мороз. Обтирочная ветошь за бортом пены тлела, пока не разгорелась открытым пламенем. Значит, виноваты все: и сварщик («погоди-ка, погоди, оп-то при чем? Ведь при нем же не загорелось!»), нет, и сварщик, и каж­дый член бригады, п он, Виктор Лунев.

Еще ему вспомнилось, что под дощатым полом буровой из года в год копились горючие отходы — масло, солярка, керосин. Никакие попытки слить их не удавались. Если пробивали поддон пены, мусор тотчас забивал отверстия. Настил надо было полностью менять, чтобы вычерпать от­ходы, но когда тут его перестелишь? План... Так и во­зили с места на место добрых полтонны «взрывчатки».

Лунев освободил горло от свитера — душно стало, по­тянул ворот рубашки. Посыпались пуговицы. Мастеру было страшно. За три года работы на буровых, за время учебы в горном техникуме он ни разу не сталкивался с подобными ситуациями. Поломка снаряда на глубине — вот самое большое из пережитых им приключений. И да­же ветеран Коркин, который бурил на соседнем участке и к которому мастер частенько наведывался за советом, рассказывал о чем угодно, о самых невероятных случаях, но пожаров на его памяти не было.

Виктор курил сигарету за сигаретой, и когда у него кончились свои, чья-то заботливая рука, наверно Мотови­лова, положила перед ним еще пачку. Саша Мотовилов, рослый детина с конопатым лицом, в свое время был а заключении; он заботился о мастере, как о ребенке.

— Да не убивайся ты, Витек, — сказал тихий голос невидимого в темноте младшего Орлова, Николая. — Придумаем что-нибудь.

Сочувствие не помогало, а, наоборот, расслабляло, и в ответ на тихий участливый голос хотелось обматерить покрепче. Лунев сдержался. Мучила жажда. Воды не осталось. Он пил остатки заварки, плевался лохмотьями распаренных чаин и курил. Положил на язык щепоть сухого молока, оно приятно таяло во рту, но пить захоте­лось еще сильнее. Вышел на двор, поел снегу, плюнул — все не то!

Снова и снова мастер продумывал цепочку: сварщик оставил перегретый металл, не охладил, не удостоверился. Бригадир и бригада не подготовили толком место сварки, проявили беспечность. Он, бурмастер, нарушил инструкцию — находился во время производства работ на базе... «Каких работ?! — горько переспрашивал он себя тут же. — Да разве ж то работы?!» И отвечал: да, работы, да, виноват, и сам после приезда на буровую не обыскал все закоулки, доверился парням, а ведь мог, мог бы! Подумаешь, света не было! — по запаху определил бы, где тлеет, но ведь даже не зашел в балок буровой, снаружи посмотрел, и только.

Значит, виноваты все. Каждый виноват. И больше всех, прежде всего — он!

— Поедем? — спросил Виктор дремавшего за столом, силона на руках, Постнова. Бригадир моментально проснулся, взглянул на светящийся циферблат часов, отклик­нулся: «Поедем». Лунев негромко окликнул Заливако и велел заводить. Тракторист не спал, принялся одеваться. Долго, томительно долго гудела паяльная лампа, которой он разогревал двигатель. Как только снаружи раздалась автоматная очередь заведенного им пускача, поднялась и бригада. Плотно усаживались в самодельной, специально расширенной кабине трактора и в небольшом колесном вагончике-прицепе. На стекла трактора пластилином были прилеплены вторые стекла, поменьше, — чтобы не промерзали и давали видимость. До рассвета оставалось часа три. В дороге сначала молчали, сидели напряженно, в неудобных позах. Потом понемногу заговорили, осторож­но, как говорят при покойнике.

Постнов медлил, не рассказывал пока Виктору о за­родившейся идее, видя, что тот в трансе.

И тут среди трех-четырех одновременных голосов Лу­неву послышалось слово «восстановим». Он хотел спро­сить, кто сказал. И как это, интересно, думает он восста­навливать практически не существующую больше буро­вую? Не трактор, не буровой станок, а целую буровую! Но промолчал, принялся думать. «Ерунда! — тут же ска­зал он мысленно. — Чтобы восстановить, нужно не мень­ше полета тысяч рябчиков. Кто тебе их даст?»

Снова молчали. Это был тот редкий случай, когда де­сять разных человек думали одновременно об одном и том же.

— Витек, переговорить надо, как ответ держать, — начал, придвинувшись к мастеру, Постнов.

— В прокуратуре? — спросил Лунев. Он сидел впе­реди, рядом с Заливако и безучастно смотрел в окно. Бригада их не слышала.

— У Сергеева. Ты не переживай, твоей вины меньше всех. Ну, не был при сварке. А был бы? Был бы если, а? Только вина больше стала бы.

И Постнов выложил свои соображения насчет Серге­ева и восстановления. Лунев ничего не отвечал, курил.

Слышно стало, как в кабине нудно перезвякивает ка­кая-то металлическая мелочь — не то прокладка, не то отвернувшийся болт.

— Черт-те как ты за техникой следишь! — сорвался на водителя Борис Алатарцев. Гена изумился; «А че­го?» Он был сама аккуратность после того, как полгода назад скандально развелся с женой. Да и ходить за тех­никой было легче, чем помогать бригаде монтировать све­чи из труб.

Не слышишь? Зудит и зудит, как зубная машина.

— Искал, — виновато отвечал Заливако. — Все пере­брал, а не нашел.

— Не наше-ол! — передразнил Алатарцев. — Тоже мне, а еще за классность получаешь!

И тут бригада заговорила, будто прорвало ее, одновременно об одном и том же: проси, мастер, чтоб дали срок, восстановим, отремонтируем, на все согласны! Есть- пить не будем, а восстановим!