Невероятные приключения циников в Скайриме

Глава 8. О чем молчат разработчики

Бишоп уже второй день трясся в повозке по дороге в Рифтен, откуда они с Питикакой хотели начать поиски Карнвира. Рифтенские бандюги держали притон, промышляя продажей скумы и проведением собачьих боев, и Карнвир сидел у них уже третью неделю. Не то чтобы Бишоп переживал за своего волка, но долгое отсутствие единственного живого существа, которому он мог доверять, заставляло рейнджера нервничать больше обычного. Проще говоря, Бишоп скучал по шерстяному засранцу, и пока ничего не оставалось, как развалиться на лавке и считать путевые столбы.

Телега мерно тряслась по брусчатой дороге, возница сидел, ссутулясь и раскуривая очередную самокрутку, и даже Питикака присмирела и после трёпки вела себя вполне сносно. Она не болтала, к Бишопу лишний раз не лезла, а молча корябала пером в своем дневнике, наловчившись не проливать дорогие чернила на каждой кочке. Бишоп вздремнул, рассудив, что возница не позарится на его добро, а девка не сбежит. Потом проснулся, закинул в рот кусок подсохшего пирога и собрался размяться. Он пробежался вдоль дороги, подстрелил для острастки пару зайцев, благо живности в этих краях хватало, и нагнал телегу. От нечего делать снова вздремнул. Поел. И заскучал.

Обычно, когда выдавалась свободная минута между выживанием и… выживанием, Бишоп пил в ближайшей таверне, либо тискал баб там же, но сейчас… Сейчас ближайшая таверна была в нескольких днях пути, а рядом сидели только Питикака и возница. Возница Бишопа не интересовал из-за отсутствия сисек и наличия яиц, а тискать Питикаку — все равно, что обжиматься с горящим поленом. Кругом сучки и можно обжечься. В прямом смысле слова: летящая струя огня была еще свежа в памяти Бишопа.

Рейнджер застонал от скуки и растянулся на лавке телеги, закинув руки за голову. Питикака тем временем достала из мешка книгу и принялась изучать ее, иногда хмурясь и делая пометки в дневнике.

— Ерунда какая-то! — спустя час девица перевернула последнюю страницу и раздраженно захлопнула фолиант, — просто кусок истории. Ни формулы, ни инструкций для колдовства. На чем базируется магия? Что это за энергия? Как ей управлять? Ничего не понятно. Тоже мне «учебник по заклинаниям»…

Бишоп взглянул на нее из-под опущенных ресниц, и девица стушевалась:

— Извини, если разбудила. Я молчу.

Она уткнулась в дневник и принялась яростно зачеркивать строчки, безмолвно шевеля губами. Бишоп снова прикрыл глаза, довольный собой: все-таки хорошая трёпка пошла этой дове на пользу. Не огрызается, не шумит, а если научится сражаться, то можно даже из нее сделать человека.

— Собираешься учиться магии? Пустая трата времени, да и занимаются ею только те, у кого не хватает яиц взять настоящее оружие, — заключил Бишоп, лениво покачивая ногой, свешенной с лавки. — Одни кастраты и немощное старичье.

Питикака громко фыркнула, тут же позабыв про обещание молчать:

— Ну да, «трата времени», как же. Да любой маг может вжарить по первое число. И кстати — чтоб ты знал — среди магов не все «кастраты и немощные старики». Есть много женщин.

— А я о чем… Ни яиц, ни мозгов — одна дурь. Им бы хор-рошего мужика, такого, чтоб за одну ночь избавил от этой блажи.

Питикака закатила глаза:

— Настоящее средневековье — выбивать из женщины интерес к науке…

— А-та-та, — Бишоп повернулся и погрозил ей пальцем, — я не говорил «выбивать». Я говорил «избавить», а для этого нужно лишь вино, мягкие шкуры, и совсем нет нужды причинять боль. Хотя… — Рейнджер задумчиво уставился вдаль, — была у меня одна знакомая. Дочка конюха. Так она каждый раз просила ее связывать и хлестать плеткой для лошадей, пока я…

— Ох, избавь меня от интимных подробностей, — Питикака сморщилась и захлопнула дневник. — По твоему, магия — ерунда, а женщины должны только молча раздвигать ноги…

— Ага.

— Угораздило же связаться с подобным индивидуумом… — девица тяжело вздохнула. — Скажи, у тебя в детстве были тяжелые отношения с матерью? А может тебя магией пытали?

Бишоп вздрогнул:

— Чего?

— Да ничего… Нельзя, говорю, ненавидеть что-то, с чем не был прежде знаком. Впрочем, забудь, не важно…

Рейнджер молча пялился на женщину и не находил слов. Она говорила странные вещи. Казалось, плюнь и растери — ну, мало ли, что бабы болтают! Но… что-то зацепило. Осадок остался. Рейнджер сделал вид, что не понял ни слова, и продолжил пялиться на Пит с прежним сальным выражением лица.

— Красотка, знаешь сколько раз женщины обижали меня? Это я с виду такой чёрствый, а внутри сущий ягненок… Вот если бы ты меня приласкала…

Сработало! Девица фыркнула и закатила глаза:

— О, святые нейроны, как со школьником, страдающим от спермотокзикоза, разговариваю. Ты хотя бы одну женщину в своей жизни уважал?

— Радость моя, конечно… — Бишоп решил развлечься. Он поднялся, надел свою самую соблазнительную мордашку и, подсев ближе к Питикаке, проникновенно заглянул в глаза, — …конечно же, нет.

Рейнджер с плохо скрываемым удовольствием наблюдал, как менялось выражение лица довы: от удивленно вскинутых бровей и внезапно вспыхнувшего румянца, до поджатых губ и молний, летящих из глаз.

— Так я и думала, — Питикака отодвинулась, поглядывая на рейнджера исподлобья, — таких как ты называют шовинистами.

— Ну-ну, только не надо истерики, — он успокаивающе похлопал ее по плечу, чем вызвал еще один испепеляющий взгляд, — справедливости ради скажу, что мужиков я тоже не уважаю.

— Поняла. Ты не столько шовинист, сколько просто засранец.

— Именно, — Бишоп ослепительно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, — смотри-ка, ты начинаешь меня понимать! Я никого не уважаю, красотка: все люди — дерьмо, и мы с тобой отличное тому подтверждение.

Он посмотрел на нее с хитрецой, ожидая фырканий и возмущения, но вместо этого наткнулся на внимательный, изучающий взгляд. Бишопу отчего-то сделалось не по себе, и самодовольная улыбка медленно сползла с лица. Девица, словно жалом, впивалась в него взглядом, пытаясь отыскать нечто такое, что рейнджер старательно прятал даже от самого себя. Он с вызовом вскинул подбородок: сейчас эта женщина полоснёт его привычным осуждением, которым рано или поздно рейнджера награждал каждый встречный, но вместо этого Бишоп увидел только собственное отражение в темных глазах. Растерянность на бородатом лице и мелькнувшую злость.

— Да что с тобой такое случилось, что ты так не любишь людей? — голос Питикаки вывел его из ступора, и рейнджер поспешил отвернуться.

Бишоп достал из кармана тетиву, придвинул к себе лук и накинул петлю на одно плечо:

— Ну что сказать… Я не пил уже целую вечность и почти забыл вкус хорошего эля! Да и в паху по утрам жмёт так, что готов залезть даже… — он демонстративно оглядел девку с ног до головы, — …ну… на тебя.

В ответ донесся только усталый вздох:

— Отшутиться хочешь? Ну и ладно. В конце концов я не твой психолог — в душу лезть не буду.

Питикака подтянула к себе мешок, порылась и вытащила на свет зеленое яблоко. Она подышала на него и тщательно обтерла тряпицей. Избегая смотреть в ее сторону, Бишоп подтянул тетиву ко второму плечу лука, проверил пальцем упругость. От нечего делать и стараясь поскорей убраться от странного разговора, рейнджер закинул оружие на спину, перепрыгнул через борт телеги и, велев вознице никуда не сворачивать, скрылся в ближайших кустах.

Он бродил по редкому лесу вдоль тракта. Бесшумно ступая по жухлой листве, Бишоп жадно глотал вечерний воздух, слушал хлопанье крыльев и крики ночных птиц, уже покинувших свои гнезда. На западе пронеслась, трепеща крыльями, стая летучих мышей, справа хрустнула тонкая ветка под лапами зайца — рейнджер окунулся в привычный мир зверья и дикой природы, где все было просто и ясно. Либо ты, либо тебя. И никаких споров, рассуждений, странных гляделок и прочего дерьма. Бишоп шуганул оленей, расправился с двумя волками и, быстро освежевав их, забрал шкуры с собой. Пригодятся на новые сапоги. В лесу к тому времени почти стемнело, и рейнджер вышел на тракт нагонять телегу. Ночной свежий воздух — лучшее средство для прочистки мозгов, считал Бишоп, и не ошибся: охота и пробежка расставили все по своим местам, а сбивающий с толку взгляд назойливой бабы рейнджер зашвырнул в дальний угол мозгов, где валялись забытая совесть, вера людям, девственность и прочая ненужная хрень.

Час спустя, нагнав телегу, Бишоп обнаружил, что Питикака сопела на дне повозки, свернувшись в клубок. Возница немигающим взглядом уставился перед собой, умудряясь спать с открытыми глазами, и даже лошадь начала спотыкаться больше обычного, явно задремав на ходу. Бишоп забрался на телегу и, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнул. Проснулись все.

— Привал, — объявил рейнджер, и телега съехала с брусчатой дороги на утоптанную грунтовку, ведущую к небольшому озерцу.

Бишоп, сбросив волчьи шкуры, пробежался вокруг поляны и, заметив двух грязевых крабов, засевших в камнях у воды, быстро разобрался с ними. Неподалеку ходили сонные возница с Питикакой. Стащив вещи с телеги, девица бросила их на землю и достала из ножен кинжал. Бишоп с интересом наблюдал, как худая фигура скрылась за большим валуном в кустах, а через несколько минут оттуда раздалось надсадное дыхание:

— Ох, спаси и пронеси…

Бишоп с возницей переглянулись, понимающе усмехнулись и продолжили разбивать лагерь. Рейнджер успел натаскать дров и запалить костер, а девица все еще не показывалась из-за кустов. Бишоп было озадачился, но тут донеслись шелест листвы, сдержанные матюки, а минуту спустя негромкое ворчание:

— Бишоп? У меня тут с-ситуация, ты не мог бы помочь кое-с-чем разобраться?

— Клянусь сиськами Кин, за что мне это… — рейнджер воздел глаза к небесам, но не дождавшись ответа, обратился уже к девке: — я пожалею, что спросил об этом, но тебе надо поднажать или остановить? Есть у меня в мешке нужные травы…

— Что? Святые нейроны, нет, не в этом дело. Просто я плохо знакома с местной флорой: лопухи у вас не растут, а я не хочу нарваться на скайримский аналог крапивы или борщевика.

— Эм-м…

— Уже не важно, — раздалось из кустов, и ветки затряслись с такой силой, словно через них ломился кабан средней комплекции. Через несколько минут этот «кабан» вылез с недовольным выражением лица, убирая кинжал в ножны. — Черт бы побрал эти игры: они замалчивают очень важный аспект жизнедеятельности любого персонажа. И почему меня не закинуло куда-нибудь, где есть горячая вода, туалетная бумага и зубная паста? Ненавижу средневековье.

Бишоп сидел спиной к костру и точил охотничий нож. При виде Питикаки рейнджер едва сдержал усмешку:

— Кинжал-то зачем брала? За грибами ходила?

Девица присела к костру, заметно морщась, поерзала на месте:

— В Скайриме сохраняется тридцати трех процентная вероятность, что на тебя кто-нибудь нападет: волк, медведь, паук или еще какая дрянь… Если уж мне и суждено было погибнуть со спущенными штанами, то хотя бы не с пустыми руками, — девка притянула к себе мешок и вытащила из него дневник.

Бишоп закончил точить нож. Убрав за пояс, рейнджер поднялся, собираясь обойти окрестности и проверить их на затаившихся врагов. Питикака права — здесь могли напасть в любой момент. Он подошел к стреноженной лошади, чем заработал подозрительный взгляд возницы из телеги — мужику не впервой было ночевать под открытым небом, и тот устроился прямо в повозке между лавок, сторожа свою кобылку. Бишоп поднял руки в примирительном жесте и пошел дальше.

Кругом стояла тишина. Над черной гладью озера кружили стрекозы, на берегу вились светлячки, а две луны — Секунда и Массер — уже взошли на звездном небе. Бишоп бросил взгляд в сторону костра, около которого сидела одинокая фигура, склонившись над книгой.

— Ведьма, — пробормотал Бишоп, против своей воли вспомнив режущий взгляд и странные слова, цепляющие за душу.

Он отвернулся, обошел лагерь с другой стороны в надежде найти себе занятие и держаться подальше от довы, но кругом было спокойно, и ему ничего не оставалось, как вернуться к костру. Рейнджер по привычке зашел с подветренной стороны, расстелил спальник недалеко от огня и улегся поверх одеяла из шкур. Пальцы сжались на рукояти кинжала, лук устроился под рукой слева, стрелы справа — можно спать. Бишоп некоторое время еще посматривал вокруг, но глаза начали сами собой закрываться — рейнджер вздрогнул и тряхнул головой, прогоняя сон.

— Если хочешь спать — поспи, — раздалось с другой стороны костра, и Питикака оторвалась от своих записей, — я посторожу. Все равно сейчас не усну: выспалась в дороге, да и задница как-то странно горит… Как чувствовала, что листья подозрительные попались.

— Могу проверить, — Бишоп широко зевнул и на всякий случай уточнил: — Задницу, не листья.

— Да-да, необузданная ты машина для секса, — отмахнулась Питикака, — я серьезно. Тебе стоит поспать. Со своими синяками под глазами ты похож на оживший труп, а от недосыпа, между прочим, снижается концентрация до сорока процентов.

— Какие-то «проценты», — ухмыльнулся Бишоп, — кто будет охранять лагерь? Ты?

— Да, — пожала плечами Питикака, — в конце концов я же все-таки довакин — могу дыхнуть огнем. Правда после Крика жжет нёбо с языком, но ради дела можно и потерпеть.

— Дыхнет она… — развеселился рейнджер, — тогда у тебя будет жечь сразу в двух местах.

Питикака на секунду задумалась и вдруг расхохоталась в голос, чем застала Бишопа врасплох:

— А ведь ты прав! — она хрюкнула от смеха и расхохоталась еще больше. Рейнджер, глядя на нее, ухмыльнулся один раз, второй, наконец, не выдержал и тоже засмеялся, — а знаешь, что самое обидное? — Продолжила она. — Самое обидно, это когда горит рот, то можно набрать холодной воды, а когда задница?

— Снимай штаны и беги к озеру.

— Не хотела бы я быть на месте рыб: привычный мир может разом накрыться жопой… В прямом смысле слова.

Бишоп начал ржать уже во весь голос. Они хохотали вместе с Питикакой, представляя морды рыб и разыгрывая целую пантомиму, пока из телеги на них не заворчал возница, пообещав армию нежити, зверей и братьев Бури, привлеченных громким смехом. Бишоп в ответ послал мужика, пригрозив засунуть ему жгучую траву в то место, которым он умничал. Мужик насупился, но больше голоса не подавал.

Все еще посмеиваясь, рейнджер снова вытянулся на спальнике и закинул руки за голову, а Питикака, поерзав на месте, взялась за дневник:

— Поспи, — повторила она, улыбаясь, — я покараулю.

Бишоп ничего не ответил, но предложение оказалось столь заманчивым, что рейнджер сам не заметил, как закрылись глаза. Сон он встречал с мирной улыбкой на лице.

***

Я сидела у костра и старалась меньше обращать внимание на жжение в районе седалища. Надо будет днём рассмотреть пораженную область, только как это сделать, чёрт возьми? В Скайриме и других подобных вселенных гигиена и заболевания — настоящая проблема, о которой создатели игр молчат. Для игроков это не актуально, а для попавших в виртуальный мир, вроде меня, очень даже. В следующий раз хочу в высокотехнологичное будущее…

Хотя чего хотеть-то: технологии уже были во мне. Я перевела взгляд с камня на водную поверхность озера, потом на тёмный силуэт дерева и обратно — перекрестье в центре моего обзора, которое появилось после первого Крика, неизменно болталось перед глазами. По первости было ещё непривычно видеть его, но сейчас уже практически не замечала. Ну, болтается и бог с ним… Вопрос был в другом: что означало появление курсора? И каковы причины его появления? Означает ли это, что я нахожусь в каком-то подобии виртуальной вселенной? Или очередной глюк моего отбитого разума?

Я снова посмотрела в дневниковые записи. «Доктор Витальева», поставленная задача и некий Кречет — всё, что удалось вырвать из прерванной связи через Стену слов. Моя подкованность в научной области; слова-паразиты, вроде «святых нейронов», которые сидят глубоко в подкорке, значит, слышались и использовались до потери памяти очень часто. Всё перечисленное наводит на определенные мысли. Скорее всего я участвую в каком-то эксперименте, но каком? Передо мной появились две конкретные задачи. Первая — разобраться с целями эксперимента (если это он, а не галлюцинации — их еще рано сбрасывать со счета), и второе — учиться самостоятельно выживать в Скайриме для выполнения первой поставленной задачи.

Я опустила взгляд на кривые строчки в дневнике и подчеркнула последние выводы. Возникла хоть какая-то ясность, но почему меня не покидает чувство, что что-то упускаю?.. Я прикрыла глаза и начала прокручивать произошедшие события в обратном порядке. Повозка, Вайтран, появление курсора перед глазами, первый драконий Крик, толпа и вспышки воспоминаний… Вот оно! Первые флешбеки. Правда бессмысленные, но если вычленить условия, при которых они произошли, можно эти условия воспроизвести, и тогда откроются новые воспоминания. Я аж подпрыгнула на месте от озарения. Вот чем стоило заняться в оставшуюся ночь. С новыми силами я погрузилась в дневниковые записи, помогающие привести мысли в порядок.

К сожалению, на всю ночь меня не хватило: вывела лишь парочку закономерностей в поведении толпы и проблесках памяти, пока мышцы окончательно не затекли от долгого сидения в неудобной позе. Решив размяться, поднялась и подбросила в костер несколько дров — низкие языки пламени вспыхнули с новой силой, осветив поляну и шуганув светлячков, круживших неподалеку. Я задумчиво посмотрела на толстенькие флуоресцирующие тела. Хм… А ведь они используются для алхимии… Почесав задницу, решила, что, когда доберусь до первого же алхимического стола, обязательно попробую сварить антигистаминную охлаждающую мазь. Кто знает, может в ее состав должны входить жопки светлячков? Сцапав парочку и, случайно раздавив одного, я засунула полудохлых насекомых в мешок для ингредиентов. Надо бы узнать условия их хранения, но обо всем по порядку.

Пошатавшись по поляне и не отходя далеко от костра, я насобирала еще кое-каких трав, которые смогла опознать в темноте, и даже поймала одну блестящую стрекозу. Аккуратно сложив все богатство в мешок, посмотрела по сторонам прикидывая, чем бы заняться дальше. Бишоп спал, отвернувшись от костра, но даже во сне он сжимал нож в руке и вздрагивал от малейшего шороха. Лук с колчаном лежали рядом. Хм… Пора малышке взрослеть и учиться самой спасать свою шкуру. Рассудив, что маг в обозримом будущем из меня не получится, а воин и в необозримом не выйдет, я решила вновь потренироваться в стрельбе. А заодно посмотреть, получится ли стащить лук у спящего рейнджера. В конце концов, воровство в виртуальном мире или галлюцинации — не слишком серьезное преступление. Конечно, если тебя не поймают… Что-что, а на сделки с совестью я всегда умела идти.

Потопталась на месте, проверяя уровень шума от сапог, оценила территорию около самого Бишопа и присела на полусогнутых, как вдруг перекрестье в центре обзора снова напомнило о себе. Я захлопала глазами. Это еще что за ерунда? Привычный маленький крестик превратился в закрытый глаз, а под ним появилась надпись «Вас не видят». Свя-ятые нейроны… Я выпрямилась — крестик вернулся в прежнее положение, присела — «Вас не видят». Да это ж какое подспорье! Едва сдерживая писки восторга, я поприседала около озерца, и, наконец, собравшись с духом, шаг за шагом пошла за добычей к Бишопу.

Лук лежал у мужика под рукой, а сам рейнджер закинул на него ногу, придавив древко к спальнику. Дело усложнялось. Я взглянула на заметно поредевшую кучу дров в поисках подходящей палки. Вытащив одну, прокралась к Бишопу — значок сигналил о том, что меня не видят. Надеюсь, что рейнджер не проснется раньше времени, а то мне конец. Задержав дыхание и крепче сжав палку, склонилась над луком. Миллиметр за миллиметром начала тянуть древко из-под ноги, засовывая с другой стороны прихваченную палку — опору под ногой рейнджера надо сохранить, иначе Бишоп почувствует, что что-то не так, проснется и надает мне по шее. Я ощущала себя сапером, обезвреживающим мину: руки едва подрагивали, пот заливал глаза, а как дышать забыла еще не подходе. Так, еще чуть-чуть… Глаз курсора закрыт — можно продолжать. И… О, да, детка: древко лука полностью оказалось на свободе, а Бишоп обнимался с сучковатым дрыном. Миссия выполнена. Плюс один к навыку «скрытность» и сердечной аритмии.

Отойдя на безопасное расстояние и проверив свою незаметность, я взглянула на неподвижного рейнджера, мысленно похвалив себя: с индикатором скрытности красться стало гораздо легче. В моем походном мешке нашлись несколько стрел с железными наконечниками (бог знает, как они там оказались — это всё загадка безразмерности игрового рюкзака). Я наметила себе цель — крупный пень неподалеку. Так… Вспоминаем как стрелять.

Первые несколько попыток провалились, и стрелы скрылись в темноте, но дальше дело пошло веселее. Я утыкала пень, как ежа, правда стерла себе пальцы в кровь от тетивы и потеряла несколько стрел, но всё равно неплохо для начала. Осталось вернуть лук на место, а то рейнджер оторвет мне голову, если узнает, что покусилась на его «прелесть»…

В этот раз руки дрожали больше обычного, вероятно после стрельбы. Стараясь не обращать внимания на тремор и подрагивающий значок глаза в центре обзора, я осторожно протянула оружие, но вдруг запястье сжало в тиски. Один рывок сдёрнул меня с места, а перед глазами мелькнуло смазанное черное пятно и надпись «Вас заметили». Горло неприятно захолодила сталь — Бишоп нависал надо мной с искаженным злостью лицом.

— К-как спалось? — я нервно сглотнула. И, как оказалось, зря. Кожу на шее пропороло, начало саднить, и теплое потекло за шиворот.

— Пит… Провались в Обливион, женщина, я едва тебя не прикончил!

Бишоп тут же убрал нож, а я, зажимая рану, поползла подальше от этого параноика. Божечки-кошечки, да как с ним шлюхи-то спят?! В бронежилете и собачьем воротнике? Я отняла руку от шеи: судя по количеству крови, опасности для жизни нет, но рану надо обработать и перевязать.

— Клянусь яйцами Шора, не подкрадывайся ко мне во сне. В следующий раз я не успею проснуться, и прикончу тебя раньше, чем успеешь открыть рот… — в поле моего зрения показались сапоги Бишопа.

Он присел на корточки рядом и протянул пузырек с красной жидкостью:

— Выпей. Лечебное зелье.

Я не стала выпендриваться и, молча отковыряв зубами пробку, опрокинула бутыль. Рейнджер, убедившись, что не собираюсь склеивать ласты в ближайшие несколько минут, удовлетворенно кивнул, забрал у меня пустой пузырек и поднялся. Он где-то ходил, пока я валялась на земле, пытаясь сохранить спокойствие и размеренно дышать: приступ паники с последующим выбросом адреналина мне не нужны — кровотечение может усилиться.

— Та-ак… — до меня донёсся голос Бишопа. — Ты стащила у меня лук и пыталась убить пень… Я даже не знаю чему больше удивляться: тому, что не все стрелы улетели мимо, или тому, что тебе удалось свистнуть мое оружие… Проклятье, я расслабился, — зло закончил он. — Спал, как медведь по зиме: не услышал, не учуял шагов…

Он походил еще какое-то время по лагерю, бормоча себе под нос. Рейнджер пребывал в прескверном настроении. В таком, что бабка с авоськами, которой не уступили место в утренний час-пик в автобусе, казалась милым цветочком по сравнении с ним. Я, кряхтя, поднялась, проверила рану на шее, которая уже стала меньше болеть, и попыталась убраться подальше от рейнджера. Не тут-то было…

— Ну и зачем это все? — спросил тот, выныривая прямо передо мной. Бишоп взял меня за запястье и поднял повыше — на пальцах показались лопнувшие мозоли и ободранные ссадины.

— Просто хотела потренироваться, — я выдернула руку из чужх пальцев.

— Хм… — многозначительно произнес Бишоп.

— «Хм»? И все? А где едкие комментарии и шутки про руки из задницы?

— О, они обязательно будут, — рейнджер отвернулся и побрел к костру: — ты ничему не научишься, целясь в неподвижные мишени: пень не вильнет в сторону, и не кинет в тебя топором. В следующий раз будешь стрелять под моим присмотром…

— О нет… — застонала я, предвидя часы ворчания и ругательств.

— О, да, детка. — Бишоп отвернулся, повозился с броней и приспустил штаны, частично оголив упругую задницу — послышались звуки льющейся воды, и остатки углей зашипели, взметнув облачко пепла. — Скоро рассвет, — не отвлекаясь, бросил через плечо рейнджер, — собирай вещи, у нас впереди еще день пути до Айварстеда. Там подберем тебе лук полегче.

— И броню получше… — добавила я, против воли коснувшись раны на шее.

— На броню денег не хватит, даже если продать ненужное барахло. Либо одно, либо другое…

— Нет, так не пойдет. Ты как хочешь, а я собираюсь заполучить все необходимое.

— Н-да? — Бишоп закончил тушить костер, надел штаны и затянул ремни на броне, — и как же это?

— Легко. Что ты думаешь о морально-этической стороне воровства?..