Невидимый человек

Глава пятнадцатая

Потом я проснулся — и не проснулся, сидел, распрямив спину, в кровати, всматривался в серый свет и не понимал, откуда идет этот назойливый, бьющий по нервам звук. Отбросив одеяло, я зажал уши ладонями. Кто-то стучал по батарее, а я беспомощно озирался вокруг в течение, наверное, нескольких минут. В висках колотилась звенящая боль. В боку неистово зудело; я распахнул пижаму и принялся яростно чесаться — из головы боль неожиданно перекочевала в бок, а в тех местах, где я скреб ногтями, чешуйки кожи отслаивались, оставляя сероватые отметины. Потом на этих участках проступили тонкие ручейки крови, ранки болели, и от этого пространство и время встали на свои места, но от мысли, что в мой последний день в доме Мэри комната лишилась тепла, у меня защемило сердце.

Сигнал будильника потонул в утреннем шуме, и, когда я встал, часы показывали половину восьмого. Нужно поторопиться. Нужно купить одежду перед тем, как звонить брату Джеку насчет дальнейших инструкций, и еще отдать деньги Мэри… Когда же они прекратят шуметь? Я нащупал ботинки и вздрогнул, когда стук раздался прямо у меня над головой. Прекратится это когда-нибудь или нет, думал я. Отчего мне так скверно? Это бурбон? Или нервы шалят?

И вдруг на меня что-то нашло, я подскочил к батарее и бешено заколотил по ней каблуком ботинка.

— Прекрати, идиот безмозглый!

Голова разрывалась. В ярости я отбил с батареи серебристую краску, обнажив темное проржавевшее железо. А тот, другой, в ответ принялся стучать какой-то металлической штуковиной.

«Кабы знать, кто это вытворяет», — думал я, ища, чем бы ответить. Кабы знать!

Около двери я увидел то, чего никогда раньше не замечал: чугунную поясную фигурку черного как смоль, скуластого негра с толстыми красными губами и улыбкой до ушей; единственную руку он держал перед собой ладонью вверх и таращился на меня с пола белесыми глазами. Образчик раннего американского наследия, фигурка-копилка: если положить в ладонь монету и нажать на рычаг с обратной стороны, рука поднимется и опрокинет монету в ухмыляющийся рот. На миг я остановился, чувствуя, как внутри закипает ненависть, резко нагнулся и подхватил фигурку, раздраженный неутихающим грохотом и одновременно невежеством, безрассудностью или не знаю чем еще, что объяснило бы желание Мэри держать в доме подобную карикатуру на саму себя.

В моей руке выражение лица негра теперь больше напоминало гримасу от удушья, чем улыбку. Набитый монетами, он задыхался.

Не знаю, откуда он здесь взялся, но я подхватил его и долбанул по батарее курчавой железной башкой.

— Заткнись, — проорал я, чем только раззадорил невидимого мне долбилу. Грохот стоял оглушительный. По стояку теперь барабанили жильцы с верхних и нижних этажей. В свою очередь я колотил железными кудряшками, кроша серебристое покрытие, летевшее мне в лицо, как песок, раздуваемый ветром. Стояк буквально гудел от ударов. Задребезжали оконные рамы. Сверху из вентиляционной шахты посыпались ругательства.

Я недоумевал; кого винить, кто понесет ответственность?

— Двадцатый век на дворе, почему ты не ведешь себя как все приличные люди? — прокричал я, в очередной раз ударяя по батарее. — Оставь свои хлопкоуборочные привычки! Будь цивилизованным человеком!

Тут раздался треск: чугунная башка раскололась у меня в руке. Монеты поскакали кузнечиками, со звоном и стрекотом перекатываясь по полу. Я застыл на месте.

— Только послушайте их! Только послушайте! — раздался из коридора голос Мэри. — Прекратите же, ваши крики мертвого разбудят. И ведь знают: коли нет тепла в трубах, значит, управдом напился пьян, или послал все к черту и отправился к своей девке, или еще какая напасть. И ведь знают же, а все равно безобразничают, почему?

Теперь она ритмично барабанила в мою дверь в такт чужим ударам по отопительной трубе:

— Сынок! Я ошибаюсь или у тебя тоже стучат?

В нерешительности я покрутился из стороны в сторону, глядя на обломки головы и различного достоинства монеты, разметавшиеся по полу.

— Ты меня слышишь, мальчик мой? — позвала она.

— Что? — крикнул я в ответ, бросаясь на пол и лихорадочно подбирая отбитые фрагменты, а сам при этом думал: если она сейчас войдет, мне конец…

— Я говорю, этот тарарам и в твоей комнате тоже?

— Да, Мэри, — ответил я, — но все в порядке… я уже проснулся.

Я увидел, как проворачивается дверная ручка, и обмер, услышав голос Мэри:

— По мне, так все это грохотанье отсюда доносится. Ты одет?

— Нет, — крикнул я, — одеваюсь. Одну минуточку…

— Жду тебя в кухне, — сказала она. — Там тепло. На плите горячая вода, можешь умыться… потом кофейку. Господи, ну и гвалт!

Я стоял как вкопанный, пока она не отошла от двери. Надо поторапливаться. Опустившись на колени, я поднял осколок копилки — переднюю часть красной рубахи — и прочитал выведенное по дуге белыми металлическими буквами «ПОКОРМИ МЕНЯ», как название команды на футболке спортсмена. Фигурка раскололась на части, подобно гранате, — зазубренные обломки эмалированного железа валялись вперемешку с монетами. Посмотрел на руку — тонкой струйкой течет кровь. Вытер ее и подумал: надо бы прибраться. Не могу же я вместе с новостью о переезде еще и огорошить Мэри этим бедламом. Взяв со стула газету, я быстро свернул ее и сгреб мелочь и куски железа в кучу. Я ломал голову, где бы это спрятать, с глубоким отвращением глядя на чугунные кудряшки и осколок улыбающегося тусклого красного рта. Зачем Мэри понадобилась эта штука, с горечью думал я. Для чего? Заглянул под кровать. Безукоризненная чистота, ничего не спрячешь. Мэри была образцовой хозяйкой. А монеты куда? Вот чертовщина! Не исключено, конечно, что копилку забыл предыдущий жилец. Даже если и так, нужно же что-то делать с деньгами. В шкаф не засунешь — она и там найдет. Через пару дней после того, как я съеду, Мэри придет сюда наводить порядок и обязательно наткнется на монеты. Между тем протестующий против холода стук по трубе стал напоминать рваные ритмы румбы:

Тук!

Тук-тук!

Тук-тук!

Тук!

Тук-тук!

Тук-тук!

Даже пол ходил ходуном.

— Вот гады, дайте мне еще несколько минут, — произнес я вслух, — и моей ноги здесь не будет. Никакого уважения к личности. Плевали они на тех, кто хочет выспаться. А если кто-то находится на грани нервного срыва?..

От копилки еще упаковка осталась. Ничего не попишешь, придется избавиться от этого добра по дороге в центр. Свернув из нее кулек попрочнее, я засунул его в карман пальто. Оставлю Мэри денег сверху — с учетом рассыпавшихся монет. Если нужно, я готов выделить ей максимальную сумму, не пожалел бы и половины своих средств. Так я хотя бы частично ей отплачу. Она обязательно оценит. И сейчас я с ужасом представил, что неизбежно столкнусь с ней лицом к лицу. Но бежать было некуда. Что мне мешает спокойно оповестить ее о своем переезде, расплатиться и отправиться восвояси? Она мой арендодатель, я — съемщик жилого помещения… Так нет, усложняю: мне не хватало ни духу, ни научного, так сказать, обоснования для сообщения о своем уходе. Заведу разговор о работе, о чем угодно, но только прямо сию минуту.

Когда я вошел в кухню, Мэри сидела за столом и пила кофе, а на плите шипел чайник, испуская струйки пара.

— Боже, экий ты копуша, — сказала она. — Возьми воды из чайника и поди умойся. Хотя вид у тебя такой сонный, что, может, лучше ополоснуться холодной водой.

— Да, пожалуй, так, — сухо ответил я, ощущая, как пар, оседавший на моем лице влажной пленкой, стремительно остывает. Часы над плитой отставали от моих.

В ванной комнате я заткнул раковину пробкой, налил кипяток и разбавил его холодной струей из-под крана. Потом многократно ополоснул лицо теплой, как парное молоко, водой, вытерся и вернулся в кухню.

— Долей воды и поставь чайник на огонь, — распорядилась Мэри. — Как самочувствие?

— Сносно, — ответил я.

Она сидела, поставив локти на эмалированную столешницу, и обеими руками держала чашку, манерно оттопыривая натруженный мизинец. Я подошел к раковине, открыл кран, подставил ладонь под струю холодной воды и задумался…

— Мальчик мой, довольно, — голос Мэри заставил меня встрепенуться. — Просыпайся!

— Кажется, я не совсем здесь, — сказал я. — Мысли мои где-то далеко.

— Так верни их и налей себе кофе. Сейчас допью, и посмотрим, чем тут можно позавтракать. После вчерашнего, поди, в брюхе волки воют. К ужину-то не явился.

— Извините, — сказал я. — Одним кофе обойдусь.

— Мальчик мой, надо питаться, — произнесла она, наливая мне полную чашку.

Я отпил кофе, чернющего. Горького на вкус. С меня Мэри перевела взгляд на сахарницу и обратно, но промолчала, а потом покрутила свою чашку, изучая ее содержимое.

— Подыщу-ка, пожалуй, другие фильтры, — сказала она задумчиво. — Эти всю гущу пропускают, хорошее с худым мешают. Хотя кто его знает, даже с самыми распрекрасными фильтрами нет-нет да и разглядишь пару крупиц гущи на дне чашки.

Я подул на дымящийся напиток, боясь встретиться взглядом с Мэри. Выносить долбежку я больше не мог. Надо было поскорее убираться. На горячей блестящей поверхности кофе я заметил маслянистый завиток.

— Знаете что, Мэри, — начал я с места в карьер, — хочу кое-что сказать.

— Нет, это я тебе кое-что скажу, мой мальчик, — мрачно ответила она. — Не порть мне утро разговорами об оплате. Я об этом не переживаю ни капли — отдашь, как сможешь. А пока забудем. Никто тут с голоду не помирает. А что там у тебя с работой?

— Пока глухо… то есть пока неясно. — Я чуть запнулся, не желая упускать удачный момент. — Но у меня собеседование, и как раз сегодня утром… может, что и выгорит.

Ее лицо просветлело.

— Так ведь это же чудесно. У тебя все получится. Верь мне.

— И по поводу долга… — снова завел я.

— Молчи. Как насчет оладьев? — спросила она, поднимаясь из-за стола и направляясь к кухонному шкафу. — Согреют тебя на этом морозе.

— Времени нет, — сказал я. — Но я для вас кое-что приготовил…

— Да, и что же? — Из глубины шкафа ее голос звучал приглушенно.

— Вот, — поспешно выпалил я и достал деньги.

— И что у нас там?.. Где-то у меня был сироп…

— Посмотрите же, — нетерпеливо сказал я, выкладывая стодолларовую купюру.

— Должно быть, на верхней полке, — бубнила она, все еще стоя ко мне спиной.

Я вздохнул, а Мэри вытащила откуда-то сбоку стремянку, забралась на ступеньку и, держась руками за дверцы шкафа, внимательно осмотрела верхнюю полку. Я так никогда не договорю…

— Я хотел бы вам отдать, — сказал я.

— Перестань все время меня дергать… Что там у тебя? — спросила она, оборачиваясь.

Я поднял купюру.

— Вот что, — ответил я.

Она вытянула шею.

— Не вижу, что там?

— Деньги.

— Деньги? Боже милостивый, мой мальчик! — разворачиваясь ко мне, она чуть не оступилась. — Откуда у тебя столько? В лотерею повезло?

— Угадали. Выпал мой номер, — с облегчением проговорил я, думая, что сказать, если спросит, какое именно число выпало. Даже не представляю. Я никогда не играл.

— Отчего же ты молчал? Я бы хоть никель[3] поставила.

— Не верил в выигрыш, — ответил я.

— Скажу тебе… Бьюсь об заклад — впервые играл.

— Да.

— Видишь, я знала, ты везунчик. Сама сколько лет играю, а тебе с первого захода подфартило. Рада за тебя, сынок. Ей-богу. Но мне твои деньги ни к чему. Получи работу, а потом уже…

— Я же не все отдаю, — быстро возразил я. — Это только аванс.

— Целая сотня. А если попробую ее разменять, белые из меня всю душу вынут. — Мэри фыркнула. — Станут допытываться, где родилась, да где работаю, да где эти полгода проживала, а когда на все отвечу, все равно будут считать меня воровкой. Помельче не найдется?

— Это самая мелкая купюра. Возьмите, — взмолился я. — У меня еще есть.

Она испытующе посмотрела.

— Уверен?

— Чистая правда, — ответил я.

— Скажу тебе… только слезу отсюда, пока не грохнулась и шею себе не сломала. Сынок, — сказала она, спускаясь со стремянки, — спасибо тебе. Но послушай, я возьму только часть денег, остальное сохраню для тебя. Если окажешься на мели, попросишь у Мэри.

— Думаю, мои дела пойдут в гору, — сказал я, глядя, как она аккуратно сворачивает купюру и прячет ее в кожаную сумку, неизменно висящую на стуле.

— Вообще-то я рада, рассчитаюсь, наконец, по квиточку, из-за которого мне уже плешь проели. Вот уж я позабавлюсь, развлекусь, когда приду к ним, шлепну денежки на стол и скажу, чтоб меня больше не беспокоили. Сынок, вижу, что удача к тебе лицом повернулась. Ты во сне, что ли, счастливую цифирьку увидал?

Я метнул быстрый взгляд на ее оживленное лицо.

— Ну да, — ответил я, — в полусне.

— Какое число-то выпало? Господи! Это что ж такое? — завизжала она, вскакивая и показывая на линолеум вокруг трубы.

Я видел, как сверху волной несутся по стояку обезумевшие тараканы и сыплются на пол при любой вибрации трубы.

— Швабру тащи, живо! — завопила Мэри. — Вот из этого чулана!

Обежав стул, я вытащил швабру и принялся вместе с Мэри неистово хлестать и топтать разбегающихся тараканов — только хруст стоял.

— Гады ползучие, — ругалась Мэри. — Вон-вон, лови под столом. Ты смотри, куда лезет, дави его, дави! Подлые твари!

А я знай орудовал шваброй, прихлопывая и сметая в кучу расплющенных насекомых. Мэри, тяжело дыша, достала совок для мусора и передала его мне.

— Живут, знаешь ли, некоторые людишки в грязи. — Мэри брезгливо скривилась. — Как начинается легкий стук, так оно и прет из всех щелей. Много ли им надо?

Я оглядел влажные пятна на линолеуме и, с содроганием повесив на место совок и швабру, направился к порогу.

— Завтракать, что ли, не будешь? — спросила Мэри. — Сейчас состряпаю, приберусь только.

— Некогда уже, — сказал я, обхватив круглую дверную ручку. — Мне на утро назначено, а еще заскочить кое-куда нужно.

— Выкрой время, забеги куда-нибудь, поешь горячего. На пустой желудок по морозу не ходи. И не воображай, что можешь теперь все время по ресторанам питаться, раз деньги завелись.

— Хорошо. Буду за этим следить, — сказал я в спину мывшей руки Мэри,

— Удачи тебе, сынок, — отозвалась она. — Сегодня утром ты меня приятно удивил… чтоб мне пусто было, коли я вру.

Под ее веселый смех я зашагал по коридору к себе в комнату. Надел пальто и достал из шкафа дорогой сердцу портфель. Все еще новенький, как в день той баталии, теперь он вздулся, стоило мне положить в него расколотую копилку и монеты и защелкнуть замок. Затем я прикрыл дверцу шкафа и вышел.

Больше я не обращал внимания на стук. Мэри пела что-то грустное и безмятежное, пока я шел по коридору; пела и тогда, когда я открыл дверь и вышел на лестницу. Прямо там, на площадке я вдруг спохватился, при тусклом свете достал из бумажника и развернул слегка надушенный листок. По телу пробежала дрожь — в подъезде тянуло холодом. Потом она унялась; я прищурился и долгим, пристальным взглядом изучил новое имя, присвоенное мне Братством.

Под колесами транспорта выпавший за ночь снег превращался в жидкую кашу; в воздухе потеплело. Я слился с толпой прохожих, чувствуя, как портфель, тяжелый от свертка, ударяется на ходу о мою ногу, и твердо решил у первой же урны избавиться от монет и чугунных обломков. Ни к чему мне было это напоминание о последнем дне в доме Мэри.

Заприметив несколько помятых мусорных контейнеров, выстроившихся вдоль ряда старых частных домов, я пошел туда, небрежно швырнул свой пакет в первый же бак и двинулся было дальше, но услышал, как за спиной открылась дверь и раздался голос:

— Ну уж нет, нет и еще раз нет! Немедленно вернись и забери это с собой!

Обернувшись, я увидел на крыльце дома миниатюрную женщину в накинутом на голову и плечи зеленом пальто, рукава которого повисли, как пара ненужных безжизненных рук.

— Я к тебе обращаюсь, — крикнула она. — Вернись и забери свой мусор. И больше никогда ничего в мой бачок не выкидывай!

На крыльце стояла низенькая, желтушного вида тетка с болтающимся на цепочке пенсне и забранными в несколько пучков волосами.

— У нас в квартале чистота и порядок, мы не допустим, чтобы какие-то нигеры с Юга нам все изгадили, — с лютой ненавистью прокричала она.

Прохожие останавливались поглазеть. Из соседнего дома вышел управляющий, занял позицию посередине тротуара и стал гулко бить кулаком по раскрытой ладони. Я замешкался в досаде и смущении. Эта дамочка в своем уме?

— Я серьезно! Да-да, ты! Я тебе говорю! Забери это немедленно! Розали, — крикнула она кому-то в доме, — вызывай полицию, Розали!

Доводить дело до полиции мне никак нельзя, подумал я и вернулся к мусорному баку.

— В чем дело, мисс? — обратился я к женщине. — Уборщикам не все ли равно: мусор есть мусор. Не бросать же его на тротуар. Не знал, что мусор бывает первого и второго сорта.

— Язык свой дерзкий прикуси, — рявкнула она. — С меня хватит, я не допущу, чтобы вы, негры с Юга, отравляли нам жизнь.

— Ладно, — сказал я, — сейчас заберу.

Я пошарил в заполненном наполовину мусорном баке и нащупал пакет, но тут мне в нос ударил запах гниющих отбросов. Руку облепила какая-то мерзость, тяжелый сверток выскользнул и провалился на самое дно. Проклиная все на свете, я чистой рукой поддернул рукав пальто и продолжил раскопки до победного. Потом вытер носовым платком руку до локтя и пошел прочь, спиной чувствуя ухмылки зевак.

— Чтобы впредь неповадно было, — крикнула мне вслед с крыльца женщина.

Я развернулся и пошел назад.

— Исчезни, желтая помоечная тварь. Если не пропало желание полицию вызывать. — В моем голосе зазвучали незнакомые пронзительные нотки. — Я сделал, что ты хотела, но еще одно слово — и я сделаю то, чего хочу я сам.

Она застыла с выпученными глазами.

— Охотно верю, — сказала она, распахивая дверь. — Охотно верю.

— И не просто сделаю, а с превеликим удовольствием, — добавил я.

— Джентльмен из тебя никакой, как я посмотрю, — отрезала она и хлопнула дверью.

У следующего ряда контейнеров я тщательно вытер запястье и обе руки клочком газетной бумаги, а в оставшуюся газету упаковал сверток, решив при первой возможности бросить его на проезжую часть.

Через пару кварталов моя злость пошла на убыль, но ее сменило необъяснимое чувство одиночества. Даже в толпе, окружившей меня на перекрестке, каждый, похоже, был сам по себе, каждый был погружен в свои мысли. Как только переключился сигнал светофора, я выронил сверток на утоптанный снег и устремился на другую сторону, думая: вот так-то, дело сделано.

Через два квартала меня окликнули:

— Эй, постойте! Вы, мистер… одну минуточку!

Я уловил легкий скрип шагов по снегу. Со мной поравнялся приземистый человек в потрепанной одежде; едва заметно улыбаясь, он отдувался и выпускал в воздух белые облачка дыхания.

— Резво вы убежали — еле догнал, — сказал он. — Там сверточек лежит — не ваша ли потеря?

Вот дьявольщина, доброхот выискался, подумал я и решил все отрицать.

— Потеря? — переспросил я. — Нет, что вы.

— Точно? — нахмурился он.

— Абсолютно, — подтвердил я, и прохожий, в растерянности наморщив лоб, со страхом вгляделся мне в лицо.

— Но я же сам видел, как ты… скажи, приятель, — он быстро оглянулся через плечо, — ты чего задумал?

— Задумал? В каком смысле?

— В том смысле, что ты якобы ничего не терял. На живца ловишь, что ли? — Он попятился, косясь на прохожих, идущих в одном направлении со мной.

— Час от часу не легче, — выговорил я. — Повторяю: я ничего не терял.

— Ты мне-то не заливай! Я позади тебя шел. — Он исподволь вытащил из кармана мой сверток. — Здесь, похоже, либо деньги, либо ствол, а может, и еще что, но я покамест в своем уме, клянусь, это ты бросил..

— А-а, это, — сказал я. — Ерунда… Я подумал, что ты…

— То-то и оно: «А-а». Припомнил теперь? Я тебе вообще-то одолжение делаю, а ты меня за дурака держишь. Ты шаромыжник какой-нибудь или наркотой приторговываешь? Это какая-то подстава?

— Подстава? — удивился я. — Ты ошибаешься…

— Черт, каково! Забирай эту хрень. — Он сунул мне сверток, словно бомбу с зажженным фитилем. — Я человек семейный. Хотел тебе услугу оказать, а ты меня втягиваешь в какую-то аферу… от сыщика драпаешь или как?

— Стоп, минуточку, — сказал я. — У тебя разыгралась фантазия; здесь мусор и ничего больше…

— Что ты мне тут втираешь? — прохрипел он. — Знаю я, какой там мусор. Вы, черный молодняк, в Нью-Йорке как рыба в воде. Уж я-то знаю! Надеюсь, возьмут тебя за жабры да упекут куда следует.

Он бежал от меня, как от чумы. Я посмотрел на сверток. Мужик определенно заподозрил, будто там оружие или краденые вещи, размышлял я, глядя ему вслед. Через несколько шагов я хотел было внаглую бросить сверток посреди улицы, но обернувшись, увидел, как этот тип с негодованием тычет пальцем в мою сторону, обращаясь к другому прохожему. Я прибавил шагу. Такому кретину ничего не стоило сдать меня в полицию. Сверток вернулся в портфель. Я решил повременить, пока не доберусь до центра.

В метро пассажиры уткнули свои малоприятные физиономии в утренние газеты. Я закрыл глаза, стараясь гнать от себя мысли о Мэри. В какой-то момент очнулся, повернул голову и невольно прочел заголовок: «БУНТ ПРОТИВ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ВЫСЕЛЕНИЯ В ГАРЛЕМЕ», но тут пассажир свернул газету и успел выскочить на платформу, протиснувшись в закрывающиеся двери вагона. Мне не терпелось скорее доехать до Сорок второй улицы: там я купил бульварную газетенку и впился глазами в материал на первой полосе. В тексте фигурировал неизвестный «зачинщик», которому в суматохе удалось скрыться, но сомнений не возникало — речь шла именно обо мне. Выяснилось, что собравшиеся у того дома не расходились в течение двух часов. С новым для меня чувством собственной значимости я вошел в магазин одежды.

Костюм выбрал более дорогой, чем планировал, и, пока его подгоняли мне по фигуре, я присмотрел еще шляпу, пару сорочек, ботинки, комплект нижнего белья и носки, а затем позвонил брату Джеку, который по-генеральски отчеканил свои распоряжения. Мне надлежало отправиться по указанному адресу в Верхний Ист-Сайд и заселиться в квартиру, а потом изучить специально оставленные там материалы Братства, чтобы тем же вечером выступить на митинге в Гарлеме.

В районе со смешанным мексиканско-ирландским населением по указанному адресу стоял довольно безликий дом; мальчишки перекидывались через дорогу снежками; я вдавил звонок управляющего. Дверь открыла невысокая миловидная женщина с улыбкой на лице.

— Доброе утро, брат, — поздоровалась она. — Квартира готова и ждет тебя. Я спустилась заранее — меня предупредили, что ты появишься примерно в это время. Ой, снегу-то, снегу.

Следом за ней я поднялся на три лестничных марша, а сам все недоумевал, зачем одному человеку целая квартира.

— Пришли. — Управляющая достала из кармана связку ключей и отперла дверь в начале коридора.

Я прошел в небольшую, уютно обставленную комнату, залитую зимним солнцем.

— Это гостиная, — гордо произнесла провожатая, — а там — твоя спальня.

В просторной, даже слишком просторной для меня, спальне располагались комод, пара мягких кресел, два встроенных шкафа, книжная полка и рабочий стол, на котором лежала упомянутая Джеком литература. Рядом со спальней находилась туалетная комната, а чуть дальше — небольшая кухонька.

— Надеюсь, тебе здесь понравится, брат, — сказала на прощанье управляющая. — Если что-нибудь потребуется, звони в мою дверь.

Чистая, опрятная квартира пришлась мне по душе, особенно туалетная комната с ванной и душем. Перво-наперво я принял ванну. А потом, освежившийся, в приподнятом настроении сел за книжки и брошюры Братства. На столе покоился мой портфель с обломками стереотипного лика. Избавиться от свертка еще успею, решил я, а сейчас необходимо сосредоточиться на сегодняшнем митинге.