Невидимый человек

Глава третья

Я их увидел, когда мы приближались к короткому отрезку шоссе между железнодорожными путями и «Золотым днем». Узнал я их не сразу. Пошатываясь, компания брела по проезжей части и преграждала дорогу от белой линии до пожухлых сорняков, растущих на границе раскаленных солнцем бетонных плит. Я беззвучно их клял на чем свет стоит. Они мешали проезду, а мистер Нортон задыхался. Можно было подумать, что впереди сверкающего изгиба радиатора плетутся закованные в кандалы арестанты, отправленные на дорожные работы. Но арестанты ходят только гуськом и под надзором верхового конвоира. Подъехав ближе, я разглядел свободные серые рубашки и брюки, какие носят ветераны. Черт! Они тянулись к «Золотому дню».

— Глоток виски, — послышался стон у меня за спиной.

— Буквально через пару минут, сэр.

Впереди я увидел ветерана, который, очевидно, воображал себя тамбурмажором и вместе с тем отдавал приказы, длинно и по-строевому шагая от бедра и размахивая поднятой тростью, как будто в такт музыке.

Я притормозил и увидел, что он обернулся к остальным и, опустив трость на уровень груди, укоротил шаг. Ветераны брели вперед и не обращали на него никакого внимания, некоторые сбивались для разговора в группки, а иные, жестикулируя, беседовали сами с собой.

Вдруг тамбурмажор увидел машину и помахал мне тростью-жезлом. Я нажал на клаксон, ветераны начали смещаться в сторону, и наш автомобиль медленно двинулся дальше. Но самозваный тамбурмажор застыл на месте, расставив ноги и уперев руки в бока; чтобы его не сбить, мне пришлось вдарить по тормозам.

Сквозь группу ветеранов барабанщик ринулся к машине, и я услышал удар трости по капоту.

— Что ты, черт возьми, творишь? Солдат решил передавить? Назовись. Кто командует вашим отрядом? Разъездились, паразиты, возомнили о себе черт-те что. Назовитесь оба!

— Это автомобиль генерала Першинга, сэр, — сказал я, вспомнив, что слышал, как он реагирует на имя своего бывшего главнокомандующего. Дикие искры в глазах барабанщика тут же угасли, он отступил и чрезвычайно старательно отдал честь, а затем, подозрительно заглянув на заднее сиденье, рявкнул:

— А где генерал?

— Вот же он, — ответил я и, обернувшись, увидел, как обессилевший и бледный мистер Нортон привстает с сиденья.

— Что такое? Почему мы остановились?

— Нас остановил сержант, сэр…

— Сержант? Какой еще сержант? — Мой пассажир сел прямо.

— Это вы, генерал? — спросил ветеран и взял под козырек. — Мне не доложили, что вы сегодня прибыли с инспекцией на линию фронта. Виноват, сэр.

— Какого?.. — начал мистер Нортон.

— Генерал спешит, — выпалил я.

— Да, оно и понятно, — согласился ветеран. — Ему есть на что обратить внимание. Дисциплина хромает на обе ноги. Артиллерия полностью выведена из строя.

Затем он окликнул шедших впереди ветеранов:

— А ну, посторонись! Дорогу генералу Першингу. Всем расступиться перед генералом Першингом!

Барабанщик шагнул в сторону, я направил автомобиль вдоль разделительной линии, чтобы не задеть ветеранов, а потом так и держался встречной полосы на пути к «Золотому дню».

— Кто это был? — прохрипел с заднего сиденья мистер Нортон.

— Бывший солдат, сэр. Ветеран. Ветераны — они все немного не в себе.

— Но при них должен быть сопровождающий — где он?

— Не знаю, я никого с ними не видел, сэр. Они в общем-то безобидные.

— Все равно, их должен сопровождать медработник.

Мне нужно было довезти его до «Золотого дня» и забрать до прибытия ветеранов. В этот день они всегда ходили к девочкам, и в заведении ожидался кутеж. Мне стало интересно, где теперь остальные ветераны. Еще недавно их было, наверное, человек пятьдесят. Так, ладно, забегу, куплю виски — и мигом обратно. Что вообще нашло на мистера Нортона, почему он так сильно разволновался из-за Трублада? Мне было стыдно, временами смешно, а на мистера Нортона накатила дурнота. Может, ему и вправду требовалась медицинская помощь. Но черт подери, он даже не заикался насчет врача. Чтоб ему провалиться, этому подонку Трубладу.

Просто заскочу, возьму ему пинту, и поедем дальше, думал я. Он и не увидит этот «Золотой день». Сам я заглядывал туда нечасто — разве что в компании друзей, когда проходил слух, что из Нового Орлеана приехали свежие девочки. Конечно, администрация колледжа пыталась превратить «Золотой день» в респектабельный центр досуга, но у местных белых завсегдатаев тоже был свой интерес, и все попытки оказывались тщетными. Самое большее, что удавалось сделать, — это устроить нагоняй застуканным в борделе студентам.

Мистер Нортон лежал как убитый; я выскочил из машины и ринулся к «Золотому дню». Хотел заикнуться о деньгах, но потом решил заплатить из своего кармана. У двери я остановился: в заведении не было ни одного свободного места, там толпились одни ветераны в безразмерных серых рубашках и брюках да сновали женщины в коротких, плотно облегающих, крахмальных фартучках из клетчатой ткани. Сквозь шум голосов и грохот музыкального автомата прорывался и бил в нос, как дубиной, затхлый пивной дух. Как только я переступил через порог, меня схватил за руку незнакомец с каменным лицом и уставился мне в глаза.

— Все случится ровно в пять тридцать, — сказал он, глядя будто бы сквозь меня.

— Что?

— Великое, всеобъемлющее, абсолютное Перемирие, конец света! — воскликнул он.

Не успел я ответить, как мне улыбнулась невысокая пухлая женщина, которая отвела его в сторону.

— Ваш черед, док, — сказала она. — Сперва уединимся наверху, а уж потом будет перемирие. Почему мне всегда приходится вам напоминать?

— Это чистая правда. — Он гнул свое. — Сегодня утром мне телеграфировали из Парижа.

— Поэтому, милый, нам стоит поспешить. Мне нужно деньжат подзаработать, покуда перемирия не случилось. Оно подождет, верно?

Она подмигнула мне и через толпу потащила его к лестнице. С неспокойной душой я принялся локтями прокладывать себе дорогу к бару.

Многие из этих ветеранов некогда служили врачами, юристами, учителями, государственными чиновниками. В основной массе поваров затесались проповедник, художник и даже политик. Был еще один, сейчас уже почти невменяемый, бывший психиатр. Каждый раз при виде этой компании мне становилось не по себе. Они представляли профессии, которые в определенные моменты жизни я, пусть и подсознательно, хотел освоить сам, и, хотя они, казалось, никогда меня не замечали, я все равно не верил, что это просто больные люди. Иногда я думал, что они всего лишь затеяли со мной и другими студентами какую-то большую, непонятную игру себе на потеху; правила же и тонкости этой игры оставались для меня загадкой.

Прямо передо мной стояли два ветерана, и один из них с серьезным видом рассказывал:

— …и вот Джонсон ударил Джеффриса под углом в сорок пять градусов от его нижнего левого бокового резца и вызвал мгновенное замыкание всего таламического канала, заморозив его, как в морозильной камере, и тем самым разрушив его автономную нервную систему; так он и раскачал мощного сопливого каменщика: чрезвычайно сильные гиперспазматические толчки уложили его замертво прямо на копчик, что вызвало невероятно сильную травматическую реакцию в нерве и мышцах сфинктера; а затем, коллега, они его подняли, посыпали негашеной известью и увезли на тачке. Естественно, ни о каком другом лечении не приходилось и говорить.

— Извините, — сказал я, протискиваясь мимо.

За стойкой стоял Громила Хэлли; сквозь мокрую от пота рубашку просвечивала его темная кожа.

— Тебе чего, студентик?

— Двойной скотч, Хэлли. Налей в высокую посудину, чтобы я мог вынести и ни капли не пролить. Человек на улице ждет.

— Фиг тебе! — рявкнул он.

— Эй, ты чего? — Я поразился злому блеску в его черных глазах.

— Ты ведь еще учишься?

— Ну да.

— Так вот: ваши ублюдки снова меня пытаются закрыть, понял? Здесь, внутри, пей хоть до посинения, но если собираешься вынести стакан кому-то на улицу, то я тебе ни капли не налью.

— Но у меня в машине человек сидит, ему плохо.

— В какой еще машине? У тебя отродясь машины не было.

— Это белого машина. Я к нему шофером приставлен.

— Ты разве не из колледжа прислан?

— Это его прислали из колледжа.

— А кому из вас плохо-то?

— Говорю же: ему.

— А что он, слишком гордый, чтоб сюда зайти? Так ему и передай: нам Джим Кроу не указ, тут все равны.

— Плохо ему!

— Пусть хоть подыхает!

— Он важная птица, Хэлли, — попечитель! Богатей, но вот занемог: случись что, меня из колледжа попрут.

— Извиняй, студентик. Тащи его сюда — пусть заказывает сколько влезет — хоть целую лохань. Даже позволю из моей личной бутылки хлебнуть.

Лопаткой из слоновой кости он сбил белые шапки пены с пары кружек пива и толчком отправил их по стойке. Мне стало худо. Мистер Нортон откажется сюда заходить. Он на ногах-то еле стоит. А главное — хотелось оградить его от пациентов и девочек. Я направился к выходу; обстановка накалялась. Суперкарго, санитара в белой униформе, который обычно не давал ветеранам распоясываться, нигде не было видно. Меня это насторожило, ведь пока он кувыркался наверху, они совершенно отбивались от рук. Я пошел к машине. И что я скажу мистеру Нортону? Когда я открыл дверь, он неподвижно лежал на сиденье.

— Мистер Нортон, сэр. Спиртное навынос не продают.

Он не шелохнулся.

— Мистер Нортон.

Он лежал плашмя, как меловой рисунок. С замиранием сердца я осторожно взял его за плечо. Он едва дышал. Я принялся трясти его что было сил; голова нелепо болталась из стороны в сторону. Синеватые губы слегка разомкнулись, обнажив ряд длинных, узких зубов, удивительно похожих на звериные клыки.

— СЭР!

В панике я бросился обратно в «Золотой день», прорываясь сквозь шум, словно через невидимую стену.

— Хэлли! На помощь, он умирает!

Я пытался докричаться до бармена, но этого, похоже, никто не слышал. С обеих сторон меня взяли в тиски. Ветераны сомкнули ряды.

— Хэлли!

Двое увечных обернулись и вылупились на меня; их глаза оказались в какой-то паре дюймов от моего носа.

— У этого джентльмена неприятности, Сильвестр? — полюбопытствовал долговязый.

— За порогом человек умирает! — вскричал я.

— Каждую секунду кто-то умирает, — произнес второй.

— Да, и это благодать — отойти в мир иной, под великий небесный шатер Господа нашего.

— Ему нужно глотнуть виски!

— Ну вот, это другой разговор, — решил один из них, и оба начали прокладывать дорогу к барной стойке. — Последний глоток спиртного, чтобы утолить душевные муки. Будьте любезны расступиться!

— Уже вернулся, студентик? — обратился ко мне Хэлли.

— Виски налей. Он умирает!

— Тебе же было сказано, студентик: тащи его сюда. Пусть умирает сколько влезет, но по рукам-то ведь мне дадут.

— Пойми: если с ним что случится, меня посадят.

— Зря, что ли, штаны в колледже протираешь, придумай что-нибудь, — ответил бармен.

— Джентльмена имеет смысл привести сюда, — сказал ветеран по имени Сильвестр. — Пошли, мы подсобим.

Сквозь толпу мы пробились к выходу. Мистер Нортон лежал в той же позе.

— Гляди, Сильвестр: это же Томас Джефферсон!

— Он самый. Мне давно охота с ним подискутировать.

У меня пропал дар речи: оба оказались безумцами. Или же просто шутили?

— Помогите мне, — обратился я к ним.

— С нашим удовольствием.

Я тряхнул попечителя.

— Мистер Нортон!

— Надо поспешить, а то он даже пригубить не успеет, — задумчиво произнес один из ветеранов.

Мы подняли мистера Нортона на руки. Он повис между нами, словно мешок с обносками.

— Быстрее!

На пути к «Золотому дню» один пациент вдруг остановился, и голова попечителя свесилась к земле; белые волосы подметали пыль.

— Джентльмены, а ведь это мой дедушка!

— Он же белый, его фамилия Нортон.

— Мне ли не знать родного деда! Его зовут Томас Джефферсон, а я его внук, мы с ним из «полевых негров», — объяснил долговязый.

— Сильвестр, я тебе верю. Не сомневаюсь в твоей правоте. Это ясно как божий день, — заключил пациент, не сводя глаз с мистера Нортона. — Только взгляни на его черты лица. Вылитый ты, будто в зеркало смотришься. Ты уверен, что не он породил тебя уже полностью одетым?

— Нет, нет, то был мой отец, — с искренностью в голосе ответил Сильвестр.

И тут же начал с ожесточением костерить своего отца. В «Золотом дне» нас уже ждал Хэлли. Каким-то образом он сумел утихомирить толпу и освободить место в центре зала. Ветераны окружили мистера Нортона.

— Кто-нибудь, принесите стул.

— Да, чтобы мистер Эдди смог присесть.

— Какой же это мистер Эдди? Это Джон Д. Рокфеллер, — поправил кто-то.

— Вот стул для Мессии.

— Отошли все, — приказал Хэлли. — Дайте ему побольше места!

Подбежал Бернсайд, в прошлом врач, и пощупал его запястье.

— Сплошной! У него сплошной пульс! Сердце не стучит, а вибрирует. Очень редкий случай. Очень.

Кто-то его оттащил. Хэлли вернулся с бутылкой и стаканом в руках.

— Эй, кто-нибудь, откиньте ему голову назад.

Не успел я шевельнуться, как появился невысокий рябой ветеран, обхватил ладонями голову мистера Нортона, запрокинул ее с расстояния вытянутой руки, а потом, зафиксировав подбородок, словно брадобрей, собирающийся приступить к делу, пару раз тряхнул из стороны в сторону.

— О-па!

Голова качнулась, как боксерская груша от удара. На белой щеке заалели пять отпечатков, будто пламя под полупрозрачным самоцветом. Я глазам своим не верил. Мне хотелось унести ноги. Какая-то женщина захихикала. Потом несколько пациентов бросились к входной двери.

— Рехнулся что ли, дурень?!

— Обычный случай истерии, — заявил рябой ветеран.

— Прочь с дороги! — потребовал Хэлли. — Кто-нибудь, притащите сюда со второго этажа стукача. Подать его сюда, живо!

— Просто легкий случай истерии, — продолжил рябой, но его оттолкнули.

— Хэлли, выпивку, быстрее!

— Студентик, держи стакан. Это бренди — для себя припас.

Кто-то без выражения прошептал мне на ухо:

— Видишь, говорил же я тебе: это произойдет в пять тридцать. Творец уже здесь.

Это был тот самый мужчина с каменным выражением лица.

Хэлли у меня на глазах наклонил бутылку, и из горлышка в стакан полился янтарно-маслянистый бренди. Опустив голову мистера Нортона пониже, я поднес стакан к его губам и стал вливать в него алкоголь. Из уголка рта по изящно очерченному подбородку побежала тонкая коричневая струйка. Внезапно в зале воцарилась тишина. Под своей ладонью я ощутил слабое шевеление — не сильнее дрожи ребенка, когда тот всхлипывает, вдоволь наревевшись. Веки с тонкими прожилками сосудов дернулись. Он закашлялся. На коже выступили красные пятна, которые сперва медленно расползались, а потом резко хлынули вверх по шее и растеклись по всему лицу.

— Поднеси ему бренди к носу, студентик. Пусть нюхнет.

Я поводил стаканом у его носа. Бледно-голубые глаза открылись, водянистые на фоне густого румянца. Он сделал попытку приподняться и сесть, правая рука задрожала у подбородка. Глаза расширились и перебегали с одного лица на другое. На мне его взгляд задержался: мистер Нортон определенно меня узнал.

— Вы потеряли сознание, сэр, — сказал я.

— Что это за место, молодой человек? — в изнеможении выдавил он.

— «Золотой день», сэр.

— Как-как?

— «Золотой день». Своего рода игорно-спортивное заведение, — с неохотой пояснил я.

— Дай-ка ему глотнуть еще бренди, — приказал Хэлли.

Я наполнил стакан и подал его попечителю. Тот втянул носом запах, прикрыл глаза, будто в замешательстве, и выпил; щеки его раздулись, будто маленькие меха: он полоскал рот.

— Спасибо, — произнес мистер Нортон, уже более уверенно. — Итак: что это за место?

— «Золотой день», — хором протянуло несколько голосов.

Он повертел головой по сторонам, а потом начал рассматривать деревянную галерею с резными завитушками. К полу безвольно свешивался большой флаг. Попечитель нахмурился.

— Что здесь было раньше? — спросил он.

— Сперва церковь, потом банк, потом ресторан с шикарным казино, а теперь здесь обосновались мы, — объяснил Хэлли. — Поговаривают вроде, что в свое время тут даже тюрьма была.

— Нас сюда пускают раз в неделю — покутить, — раздался чей-то голос.

— Взять алкоголь навынос мне не позволили, сэр, вот и пришлось занести вас внутрь, — пояснил я, внутренне содрогаясь.

Он осмотрелся. Проследив за его взглядом, я был поражен, сколь неоднозначно реагировали пациенты на его внимание. На лицах читались и враждебность, и раболепие, и ужас; самые лютые в своем кругу теперь смотрели на него с детской покорностью. Некоторые странным образом забавлялись.

— Вы все — пациенты лечебницы? — уточнил мистер Нортон.

— Я тут за главного, — начал Хэлли, — а остальные…

— Мы — да, пациенты: сюда нас приводят на лечение, — пояснил толстый коротышка вполне разумного вида. — Но, — улыбнулся он, — к нам приставлен санитар, своего рода блюститель порядка: его задача — удостоверять, что терапия не приносит результатов.

— Ты спятил. Я динамо-машина. И прихожу сюда подзарядиться, — с нажимом заявил один из ветеранов.

— Я изучаю историю, — перебил его другой, драматически размахивая руками. — Мир, словно колесо рулетки, движется по кругу. Вначале черные правят миром, срединная эпоха — время белых, но скоро Эфиопия расправит свои благородные крылья! Вот тогда ставьте на черное! — Его голос дрожал от избытка чувств. — До той поры солнце не согреет этот мир, и сердце земли будет постоянно сковано льдом. Пройдет полгода, и я наконец созрею, чтобы искупать свою мать-мулатку, эту сучку-полукровку! — взорвался он и в приступе злобы запрыгал на месте с остекленевшим взглядом.

Поморгав, мистер Нортон выпрямился на стуле.

— Я врач, можно пощупать ваш пульс? — Бернсайд стиснул запястье мистера Нортона.

— Вы его не слушайте, мистер. Никакой он не врач уже с десяток лет. Его застукали, когда он пытался превращать кровь в деньги.

— У меня получилось! — вскричал пациент. — Я сделал открытие, но Джон Д. Рокфеллер украл мою формулу.

— Сам мистер Рокфеллер? — переспросил мистер Нортон. — Я уверен, вы ошибаетесь.

— ЧТО ЗА ШУМ, А ДРАКИ НЕТУ? — прогремел чей-то голос с галереи.

Все разом обернулись. На лестничных ступенях покачивался черный гигант в одних белых трусах. Это был Суперкарго, санитар. Я с трудом его узнал без привычной крахмально-белой униформы. Обычно он прохаживался среди пациентов, угрожая им смирительной рубашкой, которую всегда держал наготове, и в его присутствии ветераны становились шелковыми. Но сейчас они, будто бы его не узнав, разразились проклятьями.

— Как ты собираешься поддерживать порядок в заведении, если нализался в стельку? — заорал Хэлли. — Шарлин! Шарлин!

— Чего тебе? — из верхней комнаты раздался на редкость пронзительный недовольный голос.

— Слушай, забери обратно этого зануду-полудурка-стукача и приведи в чувство! Потом надень на него белую форму — и пусть спускается блюсти порядок. К нам пожаловали белые гости.

На галерею вышла девица, запахивая розовый махровый халат.

— А теперь ты слушай сюда, Хэлли, — протянула она, — я, знаешь ли, женщина. Хочешь, чтоб он был одет, — займись этим сам. Я одеваю только одного человека, но тот сейчас в Новом Орлеане.

— Ладно, забудь. Сделай хотя бы так, чтобы стукач протрезвел!

— Эй, всем соблюдать порядок, — взревел Суперкарго, — а если сюда пожаловали белые, всем соблюдать двойной порядок.

Внезапно у стойки раздались гневные мужские крики, и я увидел, как горстка ветеранов ринулась к лестнице.

— Спускай его!

— Сейчас мы ему покажем, что такое порядок!

— Прочь с дороги.

Пятеро мужчин стали штурмовать лестницу. Я увидел, как гигант согнулся, вцепился обеими руками в балясины на верхней площадке и напрягся всем телом; обнаженное туловище в белых трусах заблестело от пота. Коротышка, хлеставший по щекам мистера Нортона, бежал первым, и, когда он преодолел длинный пролет, передо мной развернулась следующая сцена: санитар приосанился и уже на самой верхотуре сильно пнул ветерана в грудь, отправив его по дуге прямо в гущу соратников. Затем Суперкарго вновь изготовился для удара. По узкой лестнице мог за раз подняться только один человек. Как только кто-нибудь из смельчаков оказывался наверху, гигант тут же встречал его пинком. Ногой смахивал обратно одного за другим, как бейсболист, отбивающий подачу. Засмотревшись на него, я забыл про мистера Нортона. «Золотой день» погрузился в хаос. Из комнат на галерее выскакивали полуголые девицы. Мужчины горланили и улюлюкали, будто на футбольном матче.

— Я ТРЕБУЮ ПОРЯДКА! — взревел гигант, отправляя вниз очередного неудачника.

— ОНИ БУТЫЛКАМИ КИДАЮТСЯ! — завопила одна из девиц. — ПОЙЛО ПРОПАДАЕТ!

— Такой порядок ему не нужен, — заметил кто-то.

На галерею обрушился град из бутылок и стаканов с виски. Я увидел, как Суперкарго резко выпрямился и схватился за лоб; алкоголь заливал ему лицо.

— И-и-и! — заверещал гигант. — И-и-и!

Санитар застыл от самых щиколоток и выше, отметил я: он лишь махал рукой. На какое-то мгновение атакующие замерли на ступенях и наблюдали. Потом рванули вперед.

Суперкарго отчаянно цеплялся за балюстраду, но подопечные оторвали от пола его ступни и поволокли вниз. Словно пожарная команда со шлангом, они тянули санитара за лодыжки, и его голова пересчитывала ступеньки с грохотом, напоминающим пулеметную очередь. Толпа подалась вперед. Хэлли что-то кричал мне в ухо. Я видел, как гиганта оттащили к центру зала.

— А ну-ка, покажем ему, что такое порядок!

— Мне сорок пять, а он строит из себя моего папашку!

— Пинаться любишь, да? — спросил долговязый, целясь носком ботинка в голову санитара. У того правое веко тут же вспухло, как надутый шар.

— Хватит, хватит! — услышал я поблизости голос мистера Нортона. — Лежачего не бьют!

— Слушайте, что вам белые люди командуют, — сказал кто-то.

— Это приспешник белых!

Ветераны уже запрыгивали на Суперкарго ногами, и внезапно мне передалось их возбуждение — до такой степени, что захотелось к ним присоединиться. Даже девицы визжали: «Так его!», «Ни разу мне не заплатил», «Кончайте его!».

— Умоляю, ребята, только не здесь! Не у меня!

— При нем слова лишнего не скажи!

— Вот именно!

Каким-то образом толпа оттеснила меня от мистера Нортона, и я оказался рядом с Сильвестром.

— Смотри внимательно, студентик, — заговорил он. — Видишь, вот здесь, у него кровоточат ребра?

Я кивнул.

— А теперь гляди внимательно.

Как заговоренный, я уставился в точку между нижним ребром и тазовой костью, а Сильвестр тщательно прицелился и пнул санитара, как мяч. Суперкарго застонал, словно раненый конь.

— Не стесняйся, студентик, давай. Отведи душу, — предложил мне Сильвестр. — Бывает, я так его боюсь, что он у меня из башки не идет. Получай! — выкрикнул он и пнул Суперкарго еще раз.

Затем у меня на глазах еще один ветеран прыгнул санитару на грудь, и тот потерял сознание. Пациенты начали поливать его холодным пивом, чтобы привести в чувство, и опять пинали до бессознательного состояния. Кровь и пиво уже лились по нему ручьями.

— Отрубился, гад.

— Вышвырнем его.

— Нет, стойте. Подсобите-ка мне.

Санитара закинули на стойку бара и, как покойнику, скрестили руки на груди.

— А теперь и выпить не грех!

Хэлли не спешил занимать свое место за стойкой, и на его голову посыпались проклятья.

— А ну, живо за стойку, обслуживай нас, ты, мешок с дерьмом!

— Мне ржаного виски!

— Шевелись, жирдяй!

— Давай, двигай задницей!

— Ладно, ладно, угомонитесь, ребята, — зачастил Хэлли и стал немедля наполнять стаканы. — Готовьте денежки.

Пока Суперкарго беспомощно лежал на стойке, пациенты кружили рядом, как одержимые. Возбудились, казалось, даже наиболее спокойные. Кто-то начал с пафосом произносить воинственные речи против лечебницы, государства и всей вселенной. Называвший себя бывшим композитором ветеран стал наигрывать на расстроенном пианино единственную известную ему галиматью, ударяя по клавишам кулаками и локтями и аккомпанируя себе басистым, как у медведя в агонии, рыком. Один из наиболее образованных пациентов коснулся моей руки. Когда-то он был химиком и носил на груди блестящий ключ — знак студенческого братства Phi Beta Kappa.

— Как с цепи сорвались, — гаркнул он, перекрывая шум. — Думаю, вам лучше уйти.

— Да, хотелось бы, — ответил я, — вот только найду мистера Нортона.

На прежнем месте его уже не было. Заметавшись среди шумной толпы ветеранов, я стал выкрикивать его имя.

Нашелся мистер Нортон под лестницей. Оттертый туда в буйной толчее, он растянулся на стуле, как старая кукла. В тусклом свете обозначились резкие черты его белого, ладно скроенного лица с закрытыми глазами. Перекрикивая толпу, я звал его, но он не откликался. Мистер Нортон опять потерял сознание. Сначала осторожно, потом все решительней я стал его трясти, но морщинистые веки даже не шелохнулись. И тут в общей толкотне меня так сильно пихнули, что я чудом не влетел носом в белую массу; это было всего лишь его лицо, но меня затрясло от безотчетного ужаса. Никогда в жизни я так резко не приближался к белому человеку. В панике я отпрянул. С закрытыми глазами попечитель казался еще более грозным. Он напоминал бесформенную бледную смерть, которая внезапно явилась предо мной, смерть, что всегда ходила рядом и вдруг обнаружила себя посреди безумия в «Золотом дне».

— Умолкни! — скомандовал чей-то голос, и меня оттащили в сторону. Оказалось, это все тот же коротышка-толстяк.

Я зажал рот, только сейчас осознав, что все это время пронзительные вопли исходили от меня самого. Растянув уголки рта, толстяк просветлел лицом.

— Так-то лучше, — гаркнул он мне в ухо. — Он простой смертный. Запомни. Простой смертный!

Я порывался сообщить ему, что мистер Нортон — далеко не простой смертный: он богач, за которого я отвечаю головой, но сама идея ответственности за него просто не укладывалась в слова.

— Давай-ка поднимем его на галерею, — сказал ветеран, подталкивая меня к ногам мистера Нортона.

Я машинально взялся за костлявые щиколотки, а толстяк рывком подхватил под мышки белое тело и поволок к лестнице. Голова мистера Нортона болталась на груди, точно у пьянчуги или покойника.

Ухмыляясь, ветеран шаг за шагом пятился по лестнице. Но стоило мне задуматься, не надрался ли попечитель вместе с остальными, как три девицы, что, перегнувшись через перила, наблюдали за потасовкой, сбежали вниз, чтобы помочь нам дотащить мистера Нортона.

— Похоже, папаша всерьез разволновался, — крикнула одна.

— Да он в дрова.

— И не говори, белому не впрок здешнее пойло.

— Говорят же вам: он не пьян, а занемог! — разгорячился толстяк. — Ступай, отыщи свободную койку, чтобы белый человек мог немного отдохнуть.

— Конечно, милый. А другие услуги не потребуются?

— Пока нет, — ответил он.

Одна из девушек забежала вперед.

— У меня как раз свободно. Несите его сюда, — предложила она.

Через несколько минут мистер Нортон, едва дыша, уже возлежал на небольшой двуспальной кровати. Я смотрел, как толстяк вполне профессионально измеряет ему пульс.

— Ты никак доктор? — спросила девушка.

— Уже нет, всего лишь пациент. Но определенные познания имею.

Еще один, подумал я и поспешил отодвинуть его в сторону.

— С ним все будет в порядке. Как только оклемается, мы уедем.

— Не волнуйся, парень, я не такой, как остальные, — заявил ветеран. — Я бывший врач и не причиню ему вреда. У него легкий шок.

Мы смотрели, как он снова склонился над мистером Нортоном, прощупал его пульс и оттянул веко.

— Легкий шок, — повторил он.

— «Золотой день» кого угодно повергнет в шок, — сказала одна из девиц, разглаживая фартук, под которым просматривался мягкий, чувственный животик.

Другая убрала со лба мистера Нортона седую челку и гладила его по голове, рассеянно улыбаясь.

— Довольно миленький, — сказала она. — Как белый ребеночек.

— Старенький ребеночек? — переспросила невысокая худышка.

— А хоть бы и так: старенький ребеночек.

— Тебя просто на белых тянет, Эдна. К гадалке не ходи, — подытожила худышка.

Эдна покачала головой и улыбнулась, будто посмеиваясь над собой.

— Не то слово. Просто обожаю их. Пусть даже старик, а всегда милости прошу заглянуть ко мне вечерком.

— Тьфу ты, прибила бы такого дедулю.

— Их голыми руками не возьмешь, — ответила Эдна. — Ты разве не слыхала, дорогуша, что у богатых белых стариков семенники обезьян и яйца козлов? Ненасытное старичье. Весь мир хотят поиметь.

Доктор посмотрел на меня с улыбкой.

— Ну вот, с ними всю эндокринологию выучишь, — засмеялся ветеран. — Я ошибся, сказав, что он просто человек: нет, он, видимо, полукозел или полуобезьяна. Может, и то и другое.

— Так и есть, — подтвердила Эдна. — Был у меня один в Чикаго…

— Ну уж, в Чикаго тебя никогда не заносило, подружка, — перебила ее вторая девица.

— Ты-то почем знаешь? Два года назад… Тьфу, да вы вообще не в курсе. Белый старикан из Чикаго пришивал липовые яйца!

Осклабившись, толстяк-медик поднялся с места.

— Как ученый и врач, вынужден опровергнуть ваши слова, — сказал он. — Подобные операции пока невозможны.

Затем он выпроводил девиц из комнаты.

— Вдруг проснется, услышит подобные разговоры, — объяснил ветеран, — и снова скиснет. Кроме того, научное любопытство может завести их так далеко, что они действительно решат проверить, есть ли у него обезьяньи железы. А это, боюсь, зрелище не для детских глаз.

— Мне нужно отвезти его в колледж, — сказал я.

— Понял, — ответил он. — Помогу, чем смогу. Иди-ка лед поищи. Да сам успокойся.

С галереи открывался вид на макушки ветеранов. Они не желали расходиться, ревел музыкальный автомат, гремело пианино, а в конце зала, словно загнанный конь, лежал упившийся Суперкарго.

Еще спускаясь по лестнице, я приметил большой кусок льда, поблескивающий в недопитом стакане, схватил его и, пока холод обжигал мою горячую руку, помчался обратно.

Ветеран сидел и наблюдал за мистером Нортоном, который дышал с каким-то неровным призвуком.

— Быстро ты, — сказал бывший врач, приподнявшись и взяв лед. — На нервах еще не так ускоришься, — добавил он, как будто про себя. — Подай-ка мне чистое полотенце, вон там, над умывальником.

Я протянул ему полотенце, а он завернул в него лед и приложил ко лбу мистера Нортона.

— Как он? — спросил я.

— Сейчас оклемается. Чего с ним приключилось-то?

— Я взял его прокатиться, — ответил я.

— В аварию попали?

— Нет, — сказал я. — Он просто поговорил с фермером и, видимо, перегрелся на солнце… А потом уже нас окружила эта толпа снизу.

— Сколько ему лет?

— Не знаю, но он в попечительском совете…

— Да уж, явно большая шишка, — сказал ветеран, промакивая моему пассажиру веки с голубыми прожилками. — Попечитель сознания.

— Что вы сказали? — спросил я.

— Ничего… Ну вот, приходит в себя.

Внезапно мне захотелось выбежать из комнаты. Я боялся того, что мог услышать от мистера Нортона, боялся выражения его глаз. Но не меньше я страшился уйти. Мне было не оторвать взгляда от его подрагивающих век. В бледном свете электрической лампочки попечитель мотал головой, будто бы споря с каким-то настойчивым, не слышным мне голосом. Наконец веки его открылись, обнажив две бледно-голубые туманные лужицы, которые затем собрались в точки, застывшие на лице ветерана; тот без улыбки отвел взгляд.

Люди нашего племени не должны подобным образом смотреть на людей из племени мистера Нортона, и я спешно шагнул к постели.

— Это врач, сэр, — сказал я.

— Сейчас все объясню, — произнес ветеран. — Принеси стакан воды.

Я замешкался. Он бросил на меня строгий взгляд.

— Воды принеси, — повторил эскулап и стал помогать мистеру Нортону сесть.

За водой я обратился к Эдне, которая, проведя меня по залу в маленькую кухню, наполнила стакан из старомодного зеленого бачка.

— Малыш, если захочешь его угостить, у меня есть отменная выпивка, — сказала девушка.

— Ему сейчас вода полезней, — ответил я.

У меня дрожали руки, вода выплескивалась через край. Когда я вернулся, мистер Нортон уже сидел без посторонней помощи и беседовал с ветераном.

— Вот для вас вода, сэр, — сказал я.

Он взял у меня из рук стакан.

— Благодарю.

— Только не слишком усердствуйте, — предупредил ветеран.

— Ваш диагноз полностью совпадает с мнением моего специалиста, — сообщил мистер Нортон. — Мне пришлось обратиться к нескольким титулованным профессионалам, чтобы получить толковую консультацию. Как вам это удалось?

— Так ведь и я некогда был специалистом, — ответил ветеран.

— Но каким образом? На всю страну людей с достаточным образованием — раз-два и обчелся…

— Значит, один из них — узник недосумасшедшего дома, — парировал ветеран. — Впрочем, никакой загадки здесь нет. Выехал из страны во Францию в составе Армейского медицинского корпуса, а после перемирия остался за границей повышать квалификацию.

— Вот как, и долго во Франции пробыли? — поинтересовался мистер Нортон.

— Достаточно долго, — коротко ответил ветеран. — Достаточно долго, чтобы забыть то, чего забывать нельзя.

— Например? — спросил мистер Нортон. — Что вы имеете в виду?

С легкой улыбкой ветеран склонил голову набок.

— Да про жизнь всякое. То, что большинство фермеров и простых работяг обычно усваивают посредством опыта и почти никогда — через посредство сознательного мышления…

— Извините, сэр, — обратился я к мистеру Нортону, — если вам полегчало, может, мы поедем?

— Не сейчас, — ответил он. — Вы меня заинтриговали, — сказал попечитель доктору. — Что же с вами случилось?

Капля воды, повисшая на его брови, сверкала, как осколок алмаза. Я подошел к стулу и сел. Черт бы побрал этого ветерана!

— Вы точно хотите узнать? — спросил ветеран.

— Конечно, уверяю вас.

— Тогда юноше, возможно, лучше сойти вниз и там подождать…

Едва я открыл дверь, как в комнату ворвался гвалт бушевавшего внизу бедлама.

— А впрочем, лучше останься, — рассудил бывший врач. — Возможно, если бы мне, студенту колледжа на холме, поведали то, о чем сейчас будет речь, не дошел бы я до нынешнего своего состояния.

— Присядьте, молодой человек, — распорядился мистер Нортон. — Значит, вы посещали учебное заведение, — обратился он к ветерану.

Я снова уселся, не зная, что скажу в свое оправдание доктору Бледсоу, а ветеран завел рассказ об учебе в колледже, о врачебной практике и пребывании во Франции в годы мировой войны.

— Дела ваши складывались успешно? — спросил мистер Нортон.

— Вполне себе. Я провел несколько операций на головном мозге, чем привлек определенное внимание.

— В таком случае почему вы вернулись?

— Ностальгия, — просто ответил ветеран.

— Что же вас занесло в эту… — Мистер Нортон осекся. — При вашей-то квалификации…

— Язвы, — сказал толстяк.

— Это прискорбно, но как язвы мешали вашей карьере?

— Особо никак, зато дали понять, что эта работа не принесет мне достоинства, — ответил ветеран.

— Я слышу горечь в ваших словах, — едва успел сказать мистер Нортон, как распахнулась дверь.

В комнату заглянула смуглая рыжеволосая женщина.

— Как чувствует себя наш белый человек? — спросила она и, пошатываясь, шагнула через порог. — Белый человек, малыш, ты проснулся. Выпить хочешь?

— Не сейчас, Эстер, — остановил ее ветеран. — Он еще слишком слаб.

— Да, по нему видно. Самое время промочить горло. Кровь требует железа.

— Будет тебе, Эстер.

— Ладно, ладно… Чего приуныли, как на похоронах? Забыли, что это «Золотой день»?

Нетвердыми шагами она, манерно отрыгивая, приблизилась ко мне.

— Видели бы себя со стороны. Студентик сидит, напуганный до смерти. А белый малыш ведет себя как не знаю кто. Улыбнитесь вы! Я вниз, скажу Хэлли, чтоб прислал выпивки.

Проходя мимо мистера Нортона, она потрепала его по щеке, и тот, я заметил, залился краской.

— Радуйся жизни, белый человек.

— Ха-ха-ха! — заржал ветеран. — Вот вы и зарделись — значит, вам уже лучше. Не стесняйтесь. Эстер славится человеколюбием, щедрой натурой терапевта, искушенностью и целительным наложением рук. А уж какой у нее катарсис — не передать словами, ха-ха!

— Вы действительно лучше выглядите, сэр, — подтвердил я, мечтая поскорее убраться из этого заведения. Я понимал каждое слово ветерана по отдельности, но их общий смысл от меня ускользал, и мистер Нортон вроде бы оказался в сходном положении.

Зато как божий день было ясно, что излишнее панибратство бывшего врача в отношении белого человека добром не кончится. С одной стороны, меня так и тянуло напомнить попечителю, что его собеседник — просто сумасшедший, а с другой, я получал какое-то пугающее удовлетворение от того, что ветеран общается с ним на равных. Манеры девицы отклика во мне не находили. Девкам и без того многое сходит с рук, в отличие от нашего брата.

От волнения меня прошибла испарина, но ветеран продолжал как ни в чем не бывало.

— Отдыхайте, отдыхайте, — приговаривал он, вглядываясь в лицо мистера Нортона. — Все часы переведены назад, а внизу бесчинствуют разрушительные силы. Они могут внезапно осознать, что вы собой представляете, и тогда я ломаного гроша не дам за вашу жизнь. Вас с легкостью вычеркнут, продырявят, утилизируют, превратят в пресловутый магнит, что притягивает всяких чокнутых. И как вы поступите в такой ситуации? Этих людей не подкупишь, и, пока Суперкарго лежит, словно забитый бычок, для них нет ничего святого. Одни скажут: вы мудрый белый отец, а другие — линчеватель душ, но ваше появление в «Золотом дне» сразило наповал всех без исключения.

— О чем вы ведете речь? — спросил я, а про себя переспрашивал: «Линчеватель?»

Да у него закидоны похлеще, чем у завсегдатаев, оставшихся внизу. Я не осмелился поднять глаза на мистера Нортона, когда тот стоном выразил свое несогласие.

Ветеран нахмурился.

— Справиться с данной проблемой я могу лишь при помощи уклонения от нее же. Дурацкое положение: руки, с любовью натренированные владеть скальпелем, теперь жаждут праздности. Я вернулся спасать жизни, но оказался не у дел. Ночью десяток мужчин в масках вывезли меня из города и выпороли кнутами за то, что я сохранил человеку жизнь. Меня опустили на самое дно лишь за мои навыки и веру в то, что знания позволят мне снискать уважение — не деньги, слышите, а уважение — и помочь другим.

Тут он внезапно перевел взгляд на меня.

— Теперь ты понимаешь?

— Что? — спросил я.

— Что слышал!

— Не знаю.

— Почему?

— По-моему, нам действительно пора ехать, — сказал я.

— Вот видите. — Он повернулся к мистеру Нортону. — Глаза и уши на месте, африканский нос с раздутыми ноздрями, но он не в силах понять простейшие факты жизни. Понять. Понять? Нет, ситуация еще хуже. Органы осязания его не подводят, но он просто не включает мозг. Все бессмысленно. Он вкушает, но не переваривает. Он просто… Боже! Только посмотрите! Живой труп! Юнец научился подавлять не только эмоции, но и саму человечность. Его уже не прошибить, он настоящее воплощение Отрицания, ваши мечты сбылись, сэр! Механический человек!

На лице мистера Нортона читалось изумление.

— Объясните мне, — с внезапным спокойствием произнес ветеран. — Чем вас привлекает колледж, мистер Нортон?

— В его стенах я следую уготованной мне миссии, — неуверенно ответил мистер Нортон. — Я верил и продолжаю верить, что ваш народ каким-то чрезвычайно важным образом связан с моим предназначением.

— А что вы понимаете под предназначением? — поинтересовался ветеран.

— Как что: предназначение — это, конечно, достижение успеха в сфере моей деятельности.

— Понимаю. А можете ли вы увидеть свой успех?

— Ну конечно могу, — с возмущением в голосе отреагировал мистер Нортон. — Я вижу свой успех всякий раз, когда посещаю кампус.

— Кампус? При чем тут кампус?

— Там куется мой успех, выполняется мое предназначение.

Ветеран залился смехом.

— Кампус — какое потрясающее предназначение!

Он вскочил и зашагал по узкой комнате, не прекращая смеяться. И так же резко остановился.

— Вряд ли вы поймете, но сегодня ваш приезд в «Золотой день» вместе с этим юношей оказался очень кстати, — заявил ветеран.

— Я здесь только из-за плохого самочувствия… Правильнее сказать, что юноша привез меня сюда по собственной инициативе, — заметил мистер Нортон.

— Конечно, но тем не менее вы здесь, и это очень удачно.

— Что вы имеете в виду? — уже с раздражением спросил мистер Нортон.

— И дитя будет водить их, — улыбнулся ветеран. — Но, кажется, вы оба действительно неверно расцениваете ситуацию. Вы не видите, не слышите, не чуете правды происходящего, а еще говорите о каком-то предназначении! Классика жанра! А этот мальчик за рулем машины: его вскормила сама наша земля, но видит он еще меньше вашего. Бедные слепцы, никто из вас не понимает другого. Для вас он всего лишь галочка в списке достижений, вещь, не взрослый, не ребенок, а так, бесформенный черный объект. А вы со всеми вашими возможностями для него не человек, но Бог, великая сила…

Мистер Нортон резко встал.

— Пойдемте, молодой человек, — гневно призвал он меня.

— Нет, послушайте. Он верит в вас ничуть не меньше, чем в биение своего сердца. Он верит в ту гигантскую ложь, которую вы маскируете под мудрость и преподаете рабам и прагматикам; он верит, что белые всегда правы. Я могу рассказать вам о его предназначении. Он выполнит любой ваш приказ, и главный ему в этом помощник — слепота. Он твой человек, дружок. Твой человек, твое предназначение. А теперь спускайтесь в хаос и проваливайте отсюда к чертовой матери. Меня тошнит от вас и вашего бесстыдства! Убирайтесь, пока я не проломил вам головы!

Я увидел, как он тянется к большому белому кувшину подле умывальника, и заслонил собою мистера Нортона, пропуская его в дверной проем. Оглянувшись, я заметил, что ветеран, издающий странный звук, похожий на смесь хохота и плача, прирос к стене.

— Поторопимся: он такой же безумец, как и остальные, — приказал мистер Нортон.

— Да, сэр, — ответил я, различив незнакомые нотки в его голосе.

На балконе было не менее шумно, чем внизу. Здесь бродили девушки и пьяные ветераны с напитками в руках. Когда мы проходили мимо одной из распахнутых дверей, нас увидела Эдна и схватила меня за руку.

— Куда это ты уводишь белого малыша? — требовательно спросила она.

— Обратно в колледж, — буркнул я, отодвигая ее в сторону.

— Что тебе там ловить, пупсик? — сказала девица. Мне удалось протиснуться мимо нее. — Без дураков, — не унималась она. — Лучше меня в этом заведении подружки не найдешь.

— Хорошо, только пропусти нас, — взмолился я. — У меня из-за тебя неприятности будут.

Мы начали спускаться вниз, в людской водоворот, и она принялась кричать:

— Тогда платите денежки! Если он для меня слишком хорош, то пусть платит!

Не успел я вмешаться, как она толкнула мистера Нортона, и мы оба, можно сказать, кубарем покатились вниз по лестнице. Я налетел на посетителя, который обвел меня безразлично-пьяным взглядом и отпихнул. Мистер Нортон пронесся еще дальше, а меня затянуло в толпу. Вдалеке я разобрал женский крик и голос Хэлли: «Эй! Эй! Уймись!» По дуновению свежего воздуха я определил, что оказался у выхода, поработал локтями и остановился, тяжело дыша и готовясь вернуться за мистером Нортоном; но тут я снова услышал, как Хэлли приказывает кому-то убраться с дороги, и увидел, что он тащит на себе мистера Нортона.

— Фух! — выдохнул он, отпуская белого человека и качая огромной головой.

— Спасибо, Хэлли… — сказал я и прикусил язык.

Мистер Нортон, весь бледный и помятый, еле держался на ногах и бился головой о противомоскитную сетку на двери.

— Эй!

Отворив створку, я подставил ему плечо.

— Черт возьми, долго вы еще будете тут валандаться? — разозлился Хэлли. — Зачем ты приволок сюда белого, студентик?

— Он что, умер?

— УМЕР! — повторил он с возмущением и отступил на шаг назад. — Еще не хватало!

— Куда мне деваться, Хэлли?

— Ну, в моем заведении покойникам не место, — сказал он и склонился над телом.

Мистер Нортон глядел на нас снизу вверх.

— Никто не умер и не собирается, — ядовито заметил он. — Убери руки!

Хэлли удивленно отпрянул.

— О, как славно. Вы в порядке? А я думал, уже не оклемаетесь.

— Бога ради, умолкни! — не выдержал я. — Радуйся, что мистер Нортон не пострадал.

У попечителя на лбу багровела ссадина, он был явно зол, и я поспешил к машине впереди него. Мистер Нортон забрался в салон без посторонней помощи, а я сел за руль, вдыхая теплый запах мятных пастилок и сигарный дым. Пока я отъезжал от «Золотого дня», мой пассажир не издал ни звука.