Невидимый человек

Глава четвертая

Руль ощущался у меня в руках как нечто чужеродное; я ехал по шоссе вдоль белой разделительной полосы. Теплые лучи послеполуденного солнца, отражаясь от бетонного полотна, переливались, словно протяжные звуки далекого горна в тихом полночном воздухе. В зеркале я видел мистера Нортона: его отсутствующий взгляд вперился в широкие пустоши, губы сурово сжались, а на белом лбу проступала ссадина, оставленная противомоскитной дверью. Глядя на него, я почувствовал, как у меня внутри разворачивается ледяной клубок страха. Чем все это кончится? Что скажут в колледже? Я представил, с каким лицом доктор Бледсоу будет смотреть на мистера Нортона. И вообразил, как будет ликовать кое-кто из моих земляков, если меня исключат. Перед глазами заплясала ухмыляющаяся рожа Тэтлока. Как отреагируют белые люди, присудившие мне стипендию? Злится ли на меня мистер Нортон? В «Золотом дне» он проявлял неподдельный интерес… пока тот служивый не понес всякую ахинею. Чертов Трублад. Все из-за него. Кабы не сидели с ним на солнцепеке, мистер Нортон обошелся бы без спиртного и мне бы не пришлось переться в «Золотой день». Ну почему ветераны так заводятся в присутствии белого человека?

Похолодев от дурных предчувствий, я миновал краснокирпичные ворота кампуса. Беду, казалось, предвещали даже ряды аккуратных общежитий, а холмистые лужайки дышали той же враждебностью, что и серое шоссе с белой разделительной полосой. Когда мы проезжали мимо часовни с низкими покатыми карнизами, машина словно по собственной воле замедлила ход. Солнце невозмутимо проникало сквозь кроны деревьев, испещряя бликами извилистую подъездную дорогу. Студенты, держась в тени, спускались по ковру мягкой травы к череде кирпично-красных теннисных кортов. Там, вдалеке, на фоне красных, окаймленных газоном площадок отчетливо виднелись белые фигурки в спортивной форме, дополняя беспечный, залитый солнцем пейзаж. На какой-то краткий миг до моего слуха долетели радостные возгласы. Но серьезность моего положения резала меня без ножа. Решив, что автомобиль барахлит, я ударил по тормозам прямо посреди дороги и только после этого, рассыпаясь в извинениях, двинулся дальше. Здесь, в этой зеленеющей тиши, я обрел в себе ту личность, которую единственно и знал, а теперь ее лишался. На этом коротком отрезке пути я прочувствовал, как тесно связаны здешние строения и лужайки с моими чаяниями и мечтами. У меня возникло желание затормозить и пообщаться с мистером Нортоном: не скрывая беззастенчивых слез, какие льет ребенок перед отцом или матерью, повиниться и вымолить прощение за все, чему он стал свидетелем; решительно осудить все, что мы видели и слышали; заверить его, что я не просто далек от тех, кого мы с ним повстречали, но на дух их не переношу; что всем сердцем и душой разделяю принципы Основателя и верю в доброту и благородство самого мистера Нортона, чье великодушие помогает нам, бедным и невежественным, выбраться из грязи и тьмы. Я бы пообещал исполнять его наказы и учить других стремиться к вершинам, быть бережливыми, порядочными, честными гражданами, которые заботятся о всеобщем благе и никогда не сворачивают с узкой, прямой тропы, которую проторили для нас они с Основателем. Только бы он на меня не озлился! Только бы дал мне еще один шанс!

У меня увлажнились глаза, отчего дорожки и строения расплывались, то и дело застывая в туманной дымке, по-зимнему поблескивали, как будто листья и травы уже подернулись инеем и превратили кампус в белоснежный мирок, где кусты и деревья гнутся под хрустальными плодами. Но эта картина в мгновение ока исчезла; вернулось жаркое и зеленое «здесь и сейчас». Только бы мне удалось втолковать мистеру Нортону, как много значит для меня учеба.

— Прикажете доставить вас в гостевую резиденцию, сэр? — спросил я. — Или в главное здание? Доктор Бледсоу, наверно, беспокоится.

— Сейчас в резиденцию — и сразу направьте туда доктора Бледсоу, — жестко ответил он.

— Есть, сэр.

В зеркале я увидел, как он с осторожностью промокает лоб скомканным носовым платком.

— И еще вызовите ко мне нашего врача, — добавил он.

Я запарковался перед компактным зданием с белыми колоннами — ни дать ни взять старинный усадебный дом на плантации, вышел из машины и открыл заднюю дверцу.

— Мистер Нортон, пожалуйста, сэр… Простите меня… Я…

Пронзив меня суровым взглядом, он прищурился, но ничего не ответил.

— Я и подумать не мог… Прошу вас…

— Направьте ко мне доктора Бледсоу, — повторил он, развернулся и по гравию заковылял ко входу.

Я вернулся в машину и медленно поехал к главному зданию. По пути какая-то девушка игриво помахала мне букетиком фиалок. У неисправного фонтана чинно беседовали двое преподавателей в темных костюмах.

В главном здании было тихо. Поднимаясь наверх, я представил себе круглую, шишковатую физиономию доктора Бледсоу, словно разбухшую под давлением жира, который, подобно газу в воздушном шарике, растягивал свою оболочку, придавая ей форму и подъемную силу. Кое-кто из студентов именовал его Старый Котел. Я — никогда. С самого начала он был настроен ко мне доброжелательно, но, возможно, только благодаря рекомендациям, которыми наш инспектор предварил мое зачисление на первый курс. Но главное — мне во всем хотелось брать с него пример: он пользовался авторитетом у состоятельных людей по всей стране, проводил консультации по расовым вопросам; считался одним из вождей цветного населения, имел не один, а два «кадиллака», хороший оклад и добродушную, приятной наружности жену с лицом цвета топленых сливок. И что еще важнее: он, черный, лысый, отличавшийся и всякими другими приметами, традиционно вызывающими у белых только усмешку, добился уважения и власти; он, черный, морщиноголовый, поднялся выше большинства белых южан. Они могли над ним потешаться, но не могли сбрасывать его со счетов…

— Он тебя обыскался, — шепнула мне девушка у него в приемной.

Когда я вошел, он, разговаривая по телефону, сообщил: «Не важно… он уже здесь» — и повесил трубку.

— Где мистер Нортон? — взволнованно потребовал ответа доктор Бледсоу. — Он хорошо себя чувствует?

— Да, сэр. Я доставил его в резиденцию, а сам сразу сюда. Он хочет вас видеть.

— Что-то стряслось? — сказал он, торопливо вставая и обходя стол.

Я колебался.

— Да или нет?

У меня так заколотилось сердце, что все поплыло перед глазами.

— Сейчас уже все в порядке, сэр.

— Сейчас? Как прикажешь тебя понимать?

— Ну, он вроде как упал в обморок, сэр.

— Господи! Я как чувствовал. Ты почему со мной не связался? — Схватив свою черную хомбургскую шляпу, он бросился к выходу. — Поехали!

Я поспешил за ним, на ходу объясняя:

— Сейчас ему уже лучше, сэр, но мы так далеко заехали, что таксофонов там не было…

— На кой было везти его в такую даль? — возмущался он, прибавляя шагу.

— Куда было приказано, туда и отвез, сэр.

— Куда конкретно?

— В трущобы рабов, — со страхом признал я.

— В трущобы?! Ты в своем уме, парень? Как ты посмел притащить туда нашего попечителя?

— Он сам так пожелал, сэр.

В воздухе пахло весной; мы шли по дорожке, как вдруг он остановился и посмотрел на меня с такой яростью, будто я настаивал, что черное — это белое.

— Да плевать на его пожелания! — все сильнее распалялся доктор Бледсоу, усаживаясь на пассажирское сиденье рядом со мной. — Умишком тебя Бог обидел, что ли, как собаку? Мы доставляем белых туда, куда считаем нужным, и показываем то, что они должны увидеть. Ты не знал? А я-то держал тебя за смышленого парня.

Будто в прострации, я затормозил у Рэбб-холла.

— Нечего тут рассиживаться, — рявкнул он. — Со мной пойдешь!

Новое потрясение ждало меня сразу за порогом. Когда мы проходили мимо зеркала, доктор Бледсоу остановился и, подобно скульптору, изваял из своей недовольной мины невозмутимую маску; только горящий взгляд напоминал о тех эмоциях, которые я видел минуту назад. Он пристально вгляделся в свое отражение, а потом мы молча прошли по безлюдному коридору и поднялись по лестнице.

За изящным столиком с кипами иллюстрированных журналов сидела студентка. Перед большим окном громоздился внушительный аквариум, где над разноцветными камешками и миниатюрной копией феодального замка в неподвижности зависали золотые рыбки, напоминавшие о себе только трепетом ажурных плавников — этакой мимолетной остановкой времени в движении.

— Мистер Нортон у себя? — спросил он.

— Да, сэр, то есть доктор Бледсоу, сэр, — ответила девушка. — Он просил передать, чтобы вы сразу заходили, как только прибудете.

Помедлив у порога, доктор Бледсоу прокашлялся и только потом деликатно постучался костяшками пальцев.

— Можно, мистер Нортон? — На этих словах губы доктора Бледсоу растянулись в приготовленной улыбке.

Получив ответ, мы зашли вместе.

И оказались в просторной, светлой комнате. Сняв пиджак, мистер Нортон утопал в огромном кресле с подголовником. На свежезастеленной кровати лежала смена одежды. Над широким камином висел писанный маслом портрет Основателя: тот всегда смотрел на меня сверху вниз — отстраненно, благосклонно и грустно, а сейчас, в этот критический миг, с глубоким разочарованием. Затем, как могло показаться, упала какая-то завеса.

— Я себе места не находил, сэр, — заговорил доктор Бледсоу. — Мы вас ждали к дневному заседанию…

«Сейчас начнется, — подумал я. — Вот-вот…»

И вдруг доктор Бледсоу метнулся вперед.

— Мистер Нортон, вы поранились! — В голосе доктора Бледсоу зазвучали непривычные нотки, как у заботливой бабушки. — Как такое могло случиться?

— Пустяки. — На лице мистера Нортона не дрогнул ни один мускул. — Царапина, только и всего.

Пылая гневом, доктор Бледсоу развернулся в мою сторону.

— Марш за доктором, — приказал он. — Ты почему не доложил, что мистер Нортон расшибся?

— Меры уже приняты, сэр, — тихо проговорил я ему в спину.

— Мистер Нортон, ах, мистер Нортон! Вот беда! — заворковал он. — Я считал, что вверяю вас заботам исключительно разумного и ответственного юноши! У нас ведь никогда не случалось никаких эксцессов. Ни разу за все семьдесят пять лет. Смею вас заверить, сэр, что этот молодой человек получит взыскание, самое строгое дисциплинарное взыскание!

— Но его управление автомобилем не вызвало нареканий, — мягко сказал мистер Нортон, — а сам юноша ни в чем не виноват. Пусть пока идет, сейчас он нам не понадобится.

У меня внезапно заволокло глаза. От таких слов в душе разлилась волна благодарности.

— Никакого снисхождения, сэр, — сказал доктор Бледсоу. — С ними надо построже. Нечего баловать эту публику. Что бы ни случилось с гостем нашего колледжа, которого сопровождает студент, отвечать придется именно студенту. Это наше незыблемое правило! — И добавил в мою сторону: — Ступай к себе и никуда не отлучайся до особого распоряжения!

— Но от меня ничего не зависело, сэр, — возразил я, — как только что сказал мистер Нортон…

— Объяснения предоставьте мне, молодой человек, — с полуулыбкой перебил меня мистер Нортон. — Все будет расставлено по местам.

— Благодарю вас, сэр, — выдавил я, отметив, что доктор Бледсоу с застывшим лицом буравит меня глазами.

— А знаете что, — сказал он, — вечером я бы хотел видеть вас в часовне, вы меня понимаете?

— Да, сэр.

Похолодевшей рукой я открыл дверь и столкнулся с девушкой, которая прежде сидела за столиком.

— Сочувствую, — сказала она. — Похоже, Старый Котел взбеленился.

Я молчал, пока она семенила рядом, явно неспроста. Дорогу через кампус освещало предзакатное солнце.

— Можешь кое-что на словах передать моему парню? — заговорила девушка.

— А кто твой парень? — спросил я, стараясь по мере сил не выдавать своих тревог и опасений.

— Джек Мэстон, — ответила она.

— Ну валяй, мы с ним соседи.

— Ой, здорово, — обрадовалась она и расцвела улыбкой. — Сегодня декан назначил меня дежурной, поэтому мне было не вырваться. Просто передай, что трава зеленая…

— Что-что?

— Трава зеленая. Он сразу догадается: это наш секретный код.

— Трава зеленая, — повторил я.

— Именно так. Спасибо тебе, дружочек, — сказала она.

Так бы и обложил ее в три этажа, когда она на обратном пути хрустела по гравию своими плоскими подошвами. Игры у нее тут, видите ли, с каким-то тупым секретным кодом, а у меня вообще-то решается вся дальнейшая судьба. Ну да, трава зеленая, самое время поваляться, а потом выпрут ее по причине беременности, но все равно позору будет меньше, чем у меня… Вызнать бы, что там за моей спиной говорится… И тут меня осенило, я помчался за ней в гостевой корпус и взлетел вверх по лестнице.

В коридоре солнечный луч высветил пылинки, разбуженные ее торопливым уходом. А ее самой и след простыл. Я-то собирался просить ее об ответной услуге: погреть уши под дверью и после мне пересказать. Но передумал; ведь если ее застукают, виноватым окажусь и я. Да и вообще стыдно будет, если кто-то прознает о моих неприятностях, настолько нелепых, что даже поверить сложно. Проходя по длинному широкому коридору, я услышал на лестнице чьи-то сбегающие вниз шаги и песенку. Нежный, исполненный надежды девичий голосок. Я бесшумно вышел и припустил к общежитию.

У себя в комнате я лежал с закрытыми глазами, пытаясь рассуждать логически. Напряжение сковало меня изнутри. Потом я уловил шаги по коридору и замер. Неужели это за мной? Рядом отворилась и захлопнулась дверь; напряжение мое достигло небывалой силы. Где искать помощи? Ничего не приходило на ум. Ну, не с кем мне было поделиться своими злоключениями в «Золотом дне». У меня внутри все расшаталось. Но более всего сбивало с толку отношение доктора Бледсоу к мистеру Нортону. Я не осмелился повторить его слова, опасаясь, что это уменьшит мои шансы на продолжение учебы. Чушь какая-то, я просто недопонял. Не мог он такого сказать — это мне почудилось. Не он ли у меня на глазах подходил к белым гостям колледжа, держа в руке шляпу, и смиренно, с почтением кланялся? Не он ли отказывался от приглашений поужинать в столовой с белыми гостями, заходил в зал лишь после завершения трапезы и, даже не позволяя себе присесть, со шляпой в руке сразу произносил свое красноречивое обращение, а затем ретировался со смиренным поклоном? Было же такое, было? Я сам сто раз видел такую сцену через дверную щель между столовой и кухней, видел собственными глазами. Не он ли более всех спиричуэлс любил «Живи смиренно»? Не он ли во время воскресных проповедей недвусмысленно и многократно вдалбливал нам, что в этой жизни следует довольствоваться своим местом? Именно он, и я ему верил. Он приводил примеры тех благ, которые сулит следование пути Основателя; я опять же безоговорочно верил. Свою жизнь я выстраивал по этим принципам, и никто не мог меня изгнать за то, чего я не совершал. Просто не было повода. Но тот ветеран! Своим безумием он заражал здравомыслящих людей. Хотел, черт бы его побрал, вывернуть мир наизнанку! И разозлил мистера Нортона. Не имел он права так разговаривать с белым человеком и тем самым навлекать все кары на меня.

Кто-то тронул меня за плечо, и я отшатнулся; даже ноги вспотели и затряслись. Это был мой сосед по комнате.

— Чего развалился, сосед? — фыркнул он. — Пошли, жрать пора.

Я вгляделся в его нагловатую физиономию; уж этот-то выучится на фермера.

— Аппетита нет, — выдохнул я.

— Ну и ладно, — сказал он, — ври сколько влезет, только не ной потом, что я тебя не разбудил.

— Не буду.

— Кого ждешь: вертихвостку толстожопую?

— Нет.

— Ты это, берись за ум, сосед, — ухмыльнулся он. — А иначе здоровье подорвешь и с мозгами распрощаешься. Заведи себе, короче, кралю и показывай ей, как восходит луна над зеленой травой на могиле Основателя, чувак…

— Да пошел ты, — бросил я.

Он заржал и распахнул дверь; из коридора — время ужина — донесся топот множества шагов. И шум удаляющихся голосов. Вслед за ними из моей жизни как будто что-то ушло, затихая, в серую даль. Затем раздался стук в дверь, я вскочил, сердце ушло в пятки.

В дверном проеме показалась голова в кепке первокурсника, и коротышка-студент гаркнул:

— Тебя доктор Бледсоу вызывает в Рэбб-холл.

Я даже не успел ничего спросить, так быстро он удрал, топоча по коридору, чтобы до последнего звонка успеть на ужин.

Под дверью мистера Нортона я, ухватившись за дверную ручку, помолился.

— Входите, молодой человек, — отозвался он на мой стук.

Он переоделся; в его седых волосах, как в облаке шелковой пряжи, играл свет. На лбу белел аккуратный квадратик марли. Мистер Нортон был один.

— Прошу прощения, сэр, — выговорил я, — но мне сообщили, что сюда меня вызывает доктор Бледсоу…

— Все верно, — сказал он, — но доктору Бледсоу пришлось отлучиться. После проповеди вам надо будет зайти к нему в кабинет.

— Спасибо, сэр, — сказал я и уже развернулся к выходу.

У меня за спиной мистер Нортон прочистил горло.

— Молодой человек…

Я с надеждой обернулся.

— Молодой человек, я объяснил доктору Бледсоу, что за вами нет никакой вины. Уверен, он внял моим словам.

Мне так полегчало, что сперва я мог только смотреть на него затуманенными глазами — на этого облаченного в белые одежды святого Николая с шелковистыми волосами.

— Не знаю, как вас благодарить, сэр, — наконец-то выдавил я.

Он изучал меня молча, слегка прищурившись.

— Я понадоблюсь вам сегодня вечером, сэр? — спросил я.

— Нет, автомобиль мне не понадобится. Дела зовут, как всегда, некстати. Уезжаю прямо сегодня, ближе к ночи.

— Я мог бы доставить вас на вокзал, сэр, — сказал я с надеждой.

— Спасибо, но доктор Бледсоу уже все устроил.

— Вот как, — с огорчением сказал я.

У меня теплилась надежда, что я буду состоять при нем всю неделю и смогу вернуть его расположение. А теперь такая возможность от меня ускользала.

— Что ж, счастливого вам пути, сэр, — сказал я.

— Спасибо, — ответил он с внезапной улыбкой.

— Возможно, когда вы приедете в следующий раз, я смогу ответить на некоторые вопросы, которые вы мне задали сегодня днем.

— Вопросы? — Его глаза сузились.

— Да, сэр, о… о вашей судьбе, — объяснил я.

— Ах, это, да-да, — сказал он.

— И я обязательно прочту Эмерсона…

— Похвально. Доверие к себе — достойнейшее качество. С большим интересом буду ожидать вашего вклада в мою судьбу. — И он жестом дал понять, что более меня не задерживает. — И не забудьте зайти к доктору Бледсоу.

Уходил я с определенной надеждой, хотя и нетвердой. Мне еще предстояла беседа с доктором Бледсоу. А до этого — проповедь в часовне.