Невидимый человек

Глава семнадцатая

Четыре месяца спустя, когда в полночь в моей квартире раздался телефонный звонок и брат Джек предложил прокатиться, я не на шутку занервничал. По счастью, я еще не переоделся ко сну и уже через несколько минут встречал его на обочине. Вид брата Джека, сидевшего в пальто за рулем автомобиля, навел меня на мысль, что сейчас, возможно, наступил момент, которого я так ждал.

— Как дела, брат? — спросил я, усаживаясь в машину.

— Устал немного, — ответил он. — Недосып вечный, да и проблем навалом.

Он завел двигатель и умолк, а я не стал донимать его расспросами. Этот урок я хорошо усвоил. По тому, как задумчиво брат Джек смотрел на дорогу, я заключил, что в «Преисподней» определенно что-то намечается. Наверное, братья решили устроить мне основательную проверку. Что ж, я готов к любому испытанию…

Но выглянув в окно, я обнаружил, что брат Джек привез меня не в «Преисподнюю», а в Гарлем и уже паркуется.

— Пропустим по стаканчику, — предложил он, направляясь от машины к неоновой вывеске с бычьей головой и надписью «Бар „Эль торо“».

Я огорчился. Выпивать мне совсем не хотелось; мне хотелось сделать следующий шаг, отделявший меня от задания. С некоторым раздражением я прошел вслед за братом Джеком в бар.

В помещении было тепло и тихо. На полках, как заведено, теснились бутылки с экзотическими спиртными напитками, а чуть в глубине, где, склонившись над пивом, по-испански переругивались четверо посетителей, музыкальный автомат с красными и зелеными лампочками играл танго «А медиа лус». Пока мы ждали бармена, я ломал голову над целью нашей поездки.

После начала занятий с братом Хэмбро я редко видел брата Джека. Моя жизнь текла по строгому расписанию. Если бы намечалось что-то из ряда вон выходящее, брат Хэмбро обязательно дал бы мне знать. Однако на завтрашнее утро у нас была запланирована обычная встреча. Этот Хэмбро, подумал я, — фанат своего дела! Высокий, приветливый, юрист по образованию, главный теоретик Братства, оказавшийся к тому же суровым педагогом. Благодаря нашим ежедневным встречам и жесткому графику чтения учился я куда прилежнее, чем в колледже. Даже вечерние часы были у меня распланированы: ежедневно я участвовал в каком-нибудь заседании или отправлялся на встречу в один из кварталов города, — Гарлем не в счет, здесь я впервые после своего выступления сидел вместе со спикерами и делал записи, чтобы на следующий день обсудить их с братом Хэмбро. Поводом для моего обучения могло стать любое событие, к примеру вечеринка после собрания. В этом случае мне следовало мотать на ус, какие идеологические суждения высказывают гости. Вскоре мне стала понятна система: я узнавал о разных аспектах политики Братства и его отношении к различным социальным группам, а братья в разных частях города имели возможность со мной познакомиться. Мне возбранялось произносить речи, однако в Братстве помнили о моем участии в принудительном выселении и представляли как некоего героя, к чему я привык.

В эти месяцы я в основном выступал в роли слушателя, но, будучи по природе своей разговорчивым, мало-помалу терял терпение. Я досконально изучил все постулаты Братства — и те, в правильности которых сомневался, и те, которые поддерживал, — и мог повторить их во сне, однако о моем задании никто не заикался. Поэтому от полночного звонка я ждал только одного — команды к действию…

Брат Джек сидел в глубокой задумчивости. Он как будто никуда больше не торопился и не горел желанием поговорить; пока бармен вяло смешивал для нас коктейли, я пытался сообразить, зачем брат Джек меня сюда затащил. На деревянной панели за стойкой бара вместо привычного зеркала я увидел сцену боя быков: бык бросается на тореро, а тот раскачивает красной мулетой с живописными складками на таком близком расстоянии от морды быка, что создается впечатление, будто два существа сливаются воедино в вихре плавного, безупречного движения. Воплощение изящества, подумал я, глядя поверх барной стойки на бело-розовый календарь с рекламой пива, откуда улыбалась непомерно большая девушка, и с датой: первое апреля. Как только бармен придвинул нам стаканы, брат Джек оживился и повеселел, словно в этот миг сбросил с плеч груз забот и внезапно почувствовал себя свободным.

— Возвращайся в реальность, — позвал он, слегка толкнув меня локтем. — Это всего лишь картонное лицо холодного и жестокосердного цивилизованного мира.

Хохотнув, я порадовался, что он снова шутит.

— А это? — спросил я, указывая на сцену корриды.

— Чистой воды варварство, — сказал он и, оглянувшись на бармена, понизил голос до шепота. — Расскажи, что ты думаешь о работе с братом Хэмбро?

— Мне все нравится, — ответил я. — Он строгий учитель, и, если бы мои преподаватели в колледже на него походили, я бы знал несколько больше. Он многое мне объяснил; правда, не уверен, останутся ли довольны братья, которым не понравилась моя речь на форуме. Хочешь, перейдем на научный стиль речи?

Брат Джек расхохотался, один его глаз светился ярче другого.

— Не переживай из-за братьев, — сказал он. — Все будет хорошо. В отчетах брата Хэмбро говорится о твоих блистательных успехах.

— Приятно слышать. — Ниже барной стойки я заметил еще одну сцену корриды: изображение черного быка, поддевшего рогами матадора. — Все силы приложил, чтобы освоить нюансы идеологии.

— Осваивай и дальше, — сказал брат Джек, — но не слишком усердствуй. Не позволяй идеологии взять над тобой верх. Ничто так не усыпляет людей, как сухая идеология. Постарайся найти золотую середину между идеологией и вдохновляющими идеями. Говори людям то, что они хотят услышать, но так, чтобы они подчинялись нашей воле. — Он рассмеялся. — И помни, теория всегда следует за практикой. Действуй, а теоретизировать будешь потом; это алгоритм, причем чертовски эффективный!

Брат Джек смотрел на меня невидящим взглядом, а я не понимал, то ли он смеется надо мной, то ли вместе со мной. Со всей определенностью я мог лишь утверждать, что он смеялся.

— Да, — сказал я. — Постараюсь овладеть всем необходимым арсеналом.

— Тебе это по силам, — проговорил он. — И пусть критика со стороны братьев тебя не смущает. Сделай им в ответ пару идеологических замечаний — и они отстанут, при условии, конечно, что ты заручишься надежной поддержкой и будешь демонстрировать хорошие результаты. Еще по стаканчику?

— Спасибо, мне хватит.

— Уверен?

— Да.

— Хорошо. Теперь к твоему заданию: завтра ты выступаешь в качестве главного спикера в Гарлеме…

— Что?

— Вот так. Комитет вчера утвердил.

— Я понятия не имел.

— Ты справишься. Теперь слушай меня внимательно. Ты должен гнуть ту же линию, что и в день выселения. Постарайся расшевелить аудиторию. Призови их к активности. Заставь к нам присоединиться. Старшие братья проинструктируют тебя на месте, а пока ты можешь прикинуть, что в твоих силах. Тебе предоставляется свобода действий, но ты должен соблюдать строгую дисциплину.

— Понял, — сказал я.

— Нет, не до конца еще понял, — отметил он, — но со временем поймешь. Дисциплину недооценивать нельзя, брат. Соблюдая дисциплину, ты подчиняешься всей организации и отвечаешь перед ней за свои действия. Не пренебрегай дисциплиной. Да, у нас строго, но в рамках правил ты можешь свободно выполнять свою работу. А твоя работа имеет огромное значение. Ясно? — Он придирчиво посмотрел на меня, когда я кивнул в ответ. — Пойдем, тебе нужно поспать, — сказал он, осушая стакан. — Теперь ты солдат, твое здоровье принадлежит нашей организации.

— Всегда готов, — заверил я.

— Знаю. Тогда до завтра. В девять утра у тебя встреча с исполнительным комитетом гарлемской ячейки. Ты, конечно, знаешь их адрес?

— Нет, брат, не знаю.

— Ах да, верно… заскочим туда вместе. Мне нужно кое с кем переговорить, а ты пока осмотришься. Потом я тебя подброшу до дома.

Районное отделение располагалось в перестроенном церковном здании, первый этаж которого занимал ломбард, чья витрина, забитая награбленным добром, уныло мерцала в темноте улицы. По лестнице мы поднялись на четвертый этаж и вошли в просторное помещение с высокими готическими сводами.

— Нам сюда, — указал брат Джек и зашагал к дальней стене, где пристроился ряд комнатушек, в одной из которых горел свет. В дверях возник пожилой мужчина и, хромая, направился в нашу сторону.

— Приветствую, брат Джек, — произнес он.

— О, брат Тарп, я искал здесь брата Тобитта.

— Знаю. Только что был здесь, но умчался по делам, — сказал он. — Вот, оставил для тебя конверт… обещал позвонить сегодня, но попозже.

— Хорошо, хорошо, — ответил брат Джек. — Познакомься с новым братом…

— Очень приятно. — Брат Тарп улыбнулся. — Слышал твою речь на форуме. Ты здорово выступил.

— Спасибо, — сказал я.

— Скажи: тебе понравилось, брат Тарп? — спросил брат Джек.

— По мне, так молодой человек справился на все сто, — подтвердил брат Тарп.

— Что же, теперь вы часто будете встречаться — это твой новый спикер.

— Отлично. Похоже, грядут перемены.

— Точно, — сказал брат Джек. — Давай покажем брату его кабинет.

— Конечно, брат. — Прихрамывая, Тарп прошел вперед в одну из темных комнат и щелкнул выключателем. — Вот, пожалуйста.

Я заглянул в небольшой кабинет: на простом письменном столе стоял телефонный аппарат, на столике поменьше — пишущая машинка, в шкафу — книги и брошюры, а всю стену занимала карта мира со старинной морской символикой и героической фигурой Колумба на одной из сторон.

— Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся к брату Тарпу, — сказал брат Джек. — Он всегда здесь: и днем и ночью.

— Спасибо, непременно, — ответил я. — Утром я сориентируюсь.

— Конечно, а сейчас мы, наверное, пойдем, чтобы ты немного отдохнул. Спокойной ночи, брат Тарп. Подготовь все к завтрашнему дню.

— Пусть брат не беспокоится, все будет в лучшем виде. Доброй ночи!

— Нас ждет успех, потому что мы привлекаем на нашу сторону таких, как брат Тарп, — отчеканил брат Джек, садясь в автомобиль. — Лет ему уже немало, но в идеологическом плане он в одном ряду с молодежью. На него можно положиться в самой тяжелой ситуации.

— Похоже, за ним как за каменной стеной, — сказал я.

— Сам убедишься, — пообещал брат Джек и на всем пути до моего дома не произнес больше ни слова.

Заседание комитета проходило в зале с высокими готическими сводами, и, когда я пришел, все уже сидели на раскладных стульях вокруг двух небольших столов, составленных вместе.

— Ты вовремя, — сказал брат Джек. — Прекрасно, мы ценим в наших лидерах пунктуальность.

— Брат, я и впредь буду стараться приходить без опозданий, — ответил я.

— Вот и он, братья и сестры, — представил меня брат Джек, — ваш новый спикер. Начнем, пожалуй. Все в сборе?

— Все, за исключением брата Тода Клифтона, — произнес чей-то голос.

Брат Джек удивленно покачал рыжей головой.

— Так-так.

— Он придет, — вступился молодой брат. — Мы работали до трех часов ночи.

— Ну и что с того? Он должен быть вовремя… Ладно, — брат Джек достал часы, — приступим. Времени у меня немного, но нам больше и не потребуется. Вам известно, какую роль сыграл наш новый брат в последних событиях. Одним словом, мы здесь собрались, чтобы сделанное не пропало даром. Нам предстоит решить две задачи: повысить эффективность нашей агитации и направить народную энергию в нужное русло. Для этого нам необходимо как можно быстрее пополнить наши ряды. Уже сейчас граждане полностью готовы к действию, но если мы не поведем их за собой, то они проявят пассивность или, не ровен час, впадут в цинизм. Итак, за дело, нанесем сокрушительный удар! Именно поэтому, — брат Джек повернулся в мою сторону, — мы назначили нового брата спикером от районной ячейки Гарлема. Он — новое орудие комитета, оказывайте ему всяческое содействие…

После редких хлопков раздался скрип открывающейся двери; я посмотрел в другой конец зала и за последними рядами стульев увидел молодого парня — примерно моего ровесника. Он был без шляпы, в джемпере плотной вязки и в слаксах; все обернулись, а какая-то женщина издала вздох восхищения. Когда вновь прибывший легкой негритянской походкой вышел из тени на свет, я заметил, насколько он статен и чернокож, а когда он оказался в центре зала, мой взгляд приковало его тонкое, рельефное, точно высеченное из черного мрамора лицо, какое можно встретить у статуй в музеях на Севере страны и у живых людей, но уже в южных городках, где белые хозяйские детишки и отпрыски чернокожей прислуги носят одинаковые имена и, ко всему прочему, похожи внешне и по характеру, словно пули, выпущенные из одного ствола. А теперь, когда молодой человек подошел к нам вплотную и, вальяжно наклонившись вперед, облокотился на стол, я разглядел его крупные, простертые на столешнице из темного дерева кисти рук с выступающими наружу костяшками пальцев, объемные бицепсы под джемпером, выпуклую грудь, маленькую вену, слабо пульсирующую на шее, гладкий квадратный подбородок, маленький, крест-накрест наклеенный на темную бархатистую кожу пластырь и каменные афроанглосаксонские скулы.

Так он и стоял, окинув нас дружелюбным, но отрешенным взглядом, в котором читался невысказанный вопрос. Я чувствовал в нем потенциального соперника, поглядывал украдкой в его сторону и гадал, что он собой представляет.

— Надо же, брат Тод Клифтон опоздал, — заметил брат Джек. — Наш молодежный лидер не явился вовремя. С чего вдруг?

Молодой человек указал пальцем на отек под глазом и улыбнулся.

— В травму ходил, — объяснил он.

— А это что такое? — спросил брат Джек, имея в виду крестик пластыря на черной коже Тода.

— Последствия небольшой стычки с националистами. С головорезами Раса-Увещевателя, — сказал брат Клифтон. А я снова уловил вздох женщины, смотревшей на него лучистым, полным сострадания взглядом.

Брат Джек обернулся ко мне.

— Брат, тебе доводилось слышать о Расе? Безумец, называющий себя черным националистом.

— Не припомню, чтобы я о нем слышал, — ответил я.

— В скором времени услышишь. Садись, брат Клифтон, в ногах правды нет. Будь осторожен. Ты слишком ценный член нашей организации, не нарывайся на неприятности.

— Потасовки было не избежать, — объяснил молодой человек.

— И все же, — сказал брат Джек и вернулся к теме собрания, призвав остальных братьев поделиться своими мыслями.

— Брат, мы по-прежнему намерены бороться с принудительными выселениями? — спросил я.

— Теперь это наша основная задача, и все благодаря тебе.

— Почему бы нам не активизироваться в этом направлении?

Он бросил на меня испытующий взгляд.

— Что ты предлагаешь?

— Раз история привлекла внимание общественности, так почему бы нам не наладить контакт со всеми организациями в Гарлеме?

— И как этого достичь?

— Попробуем заручиться поддержкой местных лидеров.

— С этим есть определенные сложности, — проговорил брат Джек. — Большинство гарлемских лидеров выступает против нашей организации.

— Подождите, он дело говорит, — подал голос брат Клифтон. — Нравимся мы им или нет, нам под силу обеспечить себе их поддержку в данном вопросе. Ведь он затрагивает интересы всей общины и лежит как бы вне политики.

— И мне так представляется, — продолжил я. — Вокруг выселений слишком много шумихи, так что лидеры не посмеют выступить против — это все равно что действовать во вред общественному благу.

— Мы загоним их в угол, — подытожил Клифтон.

— Звучит убедительно, — сказал брат Джек.

Спорить никто не стал.

— Вот ведь как получается, — ухмыльнулся брат Джек, — мы всегда старались избегать этих лидеров, но перед началом широкомасштабного наступления необходимо отказаться от бремени взаимной вражды. Какие еще идеи? — Он обвел собравшихся взглядом.

— Брат, — меня вдруг осенило. — Когда я впервые приехал в Гарлем, на меня произвел большое впечатление человек, который держал речь, стоя на стремянке. Он говорил весьма энергично, хотя и с акцентом, а собравшиеся жадно ему внимали… Почему бы и нам не выйти с нашей программой на улицы?

— Все-таки ты его слышал, — осклабился брат Джек. — Ну так знай: Рас-Увещеватель подмял под себя весь район. Но теперь, когда наши ряды пополнились, можно, пожалуй, и попытать счастья. Комитету нужны результаты!

Значит, это и был Рас-Увещеватель, подумал я.

— Мы еще намыкаемся с этим Расом-Чревовещателем… точнее Увещевателем, — произнесла крупная женщина. — Его бандиты готовы растерзать даже куриную грудку только потому, что мясо, видите ли, белое.

Мы расхохотались.

— Он рвет и мечет, если видит белых и черных вместе, — объяснила она мне.

— Ничего, с этим мы как-нибудь разберемся, — сказал брат Клифтон, дотрагиваясь до опухшей щеки.

— Отлично, только без насилия, — убеждал брат Джек. — Братство выступает против насилия, террора и провокаций любого рода, одним словом — против агрессии. Понятно, брат Клифтон?

— Понятно, — ответил он.

— Мы не одобряем ни одно проявление насилия. Это понятно? Никаких нападений на представителей власти, да и вообще — первыми ни на кого не нападать! Любая форма насилия неприемлема, ясно?

— Да, брат, — ответил я.

— Вот и славно, я все вам объяснил, а теперь оставляю вас одних, — сказал он. — Посмотрим, на что вы способны. Наши районные ячейки готовы оказать вам любую помощь и провести инструктаж. И помните: мы все подчиняемся партийной дисциплине.

После его ухода мы распределили обязанности. Я предложил каждому брату работать в той части района, где он лучше всего ориентируется. До сих пор между Братством и местными лидерами не было никакой связи, поэтому я решил самостоятельно заняться наведением мостов. Мы постановили немедленно начать уличную агитацию, детали которой брат Клифтон обещал обсудить со мной позже.

Пока длилось заседание, я изучал лица собравшихся. Казалось, все они — и белые, и черные — поглощены общим делом и между ними царит полное согласие. Но когда я попытался подвести каждого из них под какой-либо типаж, у меня ничего не вышло. Вот, скажем, дебелая женщина, по виду так обыкновенная судомойка с Юга, но при этом курировала работу с женщинами, а в разговоре не пренебрегала абстрактными идеологическими терминами. Робкий внешне мужчина с пигментными пятнами на шее высказывался с дерзкой самоуверенностью и явно рвался в бой. А этот молодежный лидер, брат Тод Клифтон, носил мешковатый зут-сьют и выглядел как хипстер, стиляга — только что не зализывал назад свою шевелюру, вьющуюся черным каракулем. Мне решительно не удавалось вписать этих людей в систему. Все в них казалось до боли знакомым, и наряду с этим они отличались от привычных типажей, как брат Джек и другие белые члены Братства отличались от белых, которых я знавал раньше. Все они преобразились, словно знакомые лица, увиденные во сне. И я подумал, что тоже стал другим, в чем они смогут убедиться, как только мы перейдем от слов к делу. Главное — постараться не нажить себе врагов. А вдруг кому-нибудь придется не по душе, что мне доверили руководящую роль?

Однако когда брат Тод Клифтон заглянул ко мне в кабинет, чтобы поговорить об уличном митинге, я не заметил у него никаких признаков обиды, напротив, он сразу перешел к обсуждению нашей стратегии. Брат Клифтон самым тщательным образом объяснил, как себя вести, если кто-нибудь станет препятствовать проведению митинга, что делать, если на нас нападут, и как высмотреть в толпе членов нашей организации. Хотя он и одевался как стиляга, но говорил при этом четко и складно, да к тому же явно знал свое дело.

— Думаешь, у нас получится? — спросил я, когда он замолчал.

— Приятель, будет грандиозно, — подбодрил он. — Грандиознее, чем во времена Гарви.

— Мне бы твою уверенность, — вздохнул я. — А вот Гарви я никогда не видел.

— И я не видел, — сказал он, — но знаю, что в Гарлеме он был номер один.

— Ну, мы с тобой не Гарви, да и продержался он недолго.

— Недолго, но что-то в нем было, — вдруг разгорячился брат Клифтон. — Разумеется, было, раз он мог расшевелить всю эту массу! А нашего брата пойди расшевели. Но ему это прекрасно удавалось!

Я посмотрел на брата Клифтона. На секунду он застыл с неподвижным взглядом, потом улыбнулся.

— Не дрейфь, — сказал он. — У нас есть научно обоснованный план, а ты настроишь толпу на нужный лад. Дела у всех у них настолько плохи, что они тебя выслушают, а если выслушают, то и пойдут за тобой.

— Хочется верить, — пробормотал я.

— Вот увидишь. Ты с нами недавно, а я занимаюсь этим уже три года и вижу, как все изменилось. Люди готовы действовать.

— Что ж, надеюсь, твои органы чувств тебя не обманывают.

— Не обманывают… люди готовы, — заверил он. — Остается только их объединить.

К вечеру сильно похолодало; чернокожие большой толпой теснились на перекрестке под уличными фонарями. Во время пикета я стоял на стремянке позади парней Клифтона из молодежной ячейки нашей организации, глядя мимо спин и поднятых воротников на лица собравшихся, в которых читались и сомнения, и любопытство, а порой и глубокая идейность. Время было раннее, улица гудела, и мне приходилось напрягать связки, чтобы перекричать шум транспорта; промозглый воздух обжигал щеки, руки стыли, а голос звучал теплее от захвативших меня эмоций. Я только начал ощущать энергию, пульсировавшую между мной и людьми, слышать, как они отвечают мне ритмичными аплодисментами и согласием, когда Тод Клифтон поймал мой взгляд и кивнул. Я скользнул глазами по макушкам участников пикета и дальше, вдоль темных витрин магазинов и мерцающих неоновых вывесок, и увидел вдалеке группку молодых людей, примерно человек двадцать, решительно двигавшихся в нашу сторону.

— У нас проблемы… продолжай говорить, — выпалил Клифтон. — Дай парням сигнал.

— Братья, настало время действовать, — прокричал я.

И тут я увидел, как молодые члены Братства и несколько пожилых мужчин движутся в заднюю часть толпы, чтобы первыми оказаться перед приближающейся бандой. Из темноты мне в голову прилетел какой-то предмет, и моя импровизированная трибуна под давлением толпы, сбившейся в плотную массу, накренилась назад, а сам я, как клоун на ходулях, закачался из стороны в сторону над протестующими; затем упал навзничь и услышал, как следом с грохотом опрокинулась стремянка. Теперь они метались, и я увидел рядом с собой Клифтона.

— Это Рас-Увещеватель. Ну что, помашем кулаками?

— Еще спрашиваешь, руки так и чешутся! — с досадой ответил я.

— Ладно, давай. Это твой шанс, приятель. Ну-ка, покажи, кто тут главный.

Брат Клифтон метнулся в бурлящую толпу, а я не держался рядом, попутно замечая, как люди разбегаются по подворотням и исчезают в темноте.

— А вот и Рас, — крикнул Клифтон.

Со звоном бьющегося стекла улица погрузилась во мрак. В потемках — фонари были разбиты — мне удалось разглядеть, что Клифтон движется в направлении красной неоновой вывески над витриной магазина. Что-то пронеслось прямо над головой. В следующую секунду выскочил детина с куском трубы в руке. Брат Клифтон пригнулся, нырнул под своего противника и ухватил его за запястье, потом развернулся в мою сторону, как по команде «кругом!», потянул его руку через свое плечо и медленно выпрямился, а здоровяк, привстав на цыпочки, завыл во все горло.

Я услышал сухой треск и увидел, что детина сразу обмяк, а кусок трубы с лязгом катится по дороге; затем меня резко ударили в живот, а я и опомниться не успел, как уже вовсе махался с каким-то парнем. Я грохнулся на колени и скрючился пополам, а когда привстал на ноги, взглянул на своего противника.

— Поднимайся, дядя Том, — скривился он, и я влепил ему в ответ. Мы схватились в рукопашной; силы были равны, однако парню повезло меньше. Хотя мне и не удалось повалить его или отправить в нокаут, я нанес ему два крепких удара, после чего он благоразумно решил махать кулаками в другом месте. Напоследок я сделал ему подножку и быстро ретировался.

Бои шли под разбитыми фонарями на темной стороне улицы; замолкли голоса, слышались лишь звуки ударов, прерывистого дыхания, оханья и топота ног. Лиц в полутьме было не разобрать, поэтому я продвигался с осторожностью, стараясь отличать своих от чужих. С другого конца улицы донеслось: «Разойтись! Всем разойтись!» Копы, подумал я и поискал глазами Клифтона. Все ломанулись кто куда, изрыгая проклятья, а я посмотрел в сторону красной неоновой вывески, сиявшей мистическим светом, и, увидев, как Клифтон методично работает кулаками на фоне входа в магазин с надписью «ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ ОБНАЛИЧИТЬ ЧЕКИ», поспешил туда под аккомпанемент свистевших над головой предметов и разбивающегося стекла. Клифтон боксировал профессионально, в хорошем темпе наносил короткие, точные удары, целясь в живот и голову Раса-Увещевателя, но при этом старался не заехать кулаком в витрину и не толкнуть в нее противника; он молотил руками как заведенный, справа и слева так, что Рас шатался, словно нескладный бычок из мультфильма. Я был уже близко, когда Рас попробовал смыться, но Клифтон утянул его обратно; Рас упал на четвереньки и, как бегун на низком старте, уперся пятками в дверь магазина, а руками — в темный пол перед входом. Вдруг он стремительно бросился на Клифтона и ударил его головой в грудь, отчего тот с хрипом повалился на спину; в руке у Раса, чья плотная приземистая фигура была как будто скроена по ширине проема, сверкнуло лезвие — он неторопливо шагал к лежачему. Я пошарил глазами в поисках чего-нибудь увесистого, опустился на колени, поводил туда-сюда руками… да, оно самое… поднялся и увидел, что Рас, тяжело пыхтя, как разъяренный бык, склоняется над Клифтоном и хватает его за шиворот. Я оцепенел: замахнувшись, Рас остолбенел с зависшим в воздухе ножом; замахнулся еще раз и, ругнувшись, снова остановился; опять замахнулся — и опустил руку, а потом будто взвыл, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное; я меж тем сделал осторожный шаг в их сторону.

— Да е-мое, мэн, — выдохнул Рас, — я должен тебя убить. Если тебя прикончить, мать твою, мир станет лучше. Но, мэн, ты же черный! Как же так? Клянусь, я тебя прикончу. Никто, черт бы тебя побрал, не смеет поднимать руку на Увещевателя, никто!

Я увидел, как Рас вновь заносит нож, но вместо того, чтобы ударить, он отшвырнул Клифтона на асфальт, а сам, распрямив спину, с надрывом проговорил:

— Почему ты путаешься с этими белыми? На кой? Я за тобой давно наблюдаю. Ну ладно, думаю себе, ничего, скоро ему все надоест, опостылеет и он возьмется за ум. Бросит их к чертовой матери. Ты неплохой парень, зачем тебе это нужно?

Осторожно приближаясь, я не сводил глаз с Раса: с зажатым в руке ножом, пока не пущенным в дело, он смотрел на Клифтона сквозь слезы — злые, жгучие, блестевшие красным в свете неоновой вывески.

— Мне ты брат, чувак. У нас с тобой одинаковая кожа, как ты можешь называть белых братьями? Что за хрень, мэн. Полная хрень! Братья всегда одного цвета. Наша мама — черная Африка, забыл? Ты черный, ЧЕРНЫЙ! Ты… мать твою… — причитал он, помахивая в воздухе ножом для пущей убедительности. — Ты — это курчавые волосы! Пухлые губы! Они говорят: от тебя воняет! Они тебя ненавидят, мэн. Ты афро. АФРО! Зачем ты с ними? Оставь эту лажу, мэн. Тебя продадут. Эта дерьмовая история стара как мир. Они сделали из нас рабов, забыл? Неужели они желают черному парню хоть немного добра? Ну какие они тебе братья?

Наконец я подошел к Расу вплотную и со всей силы саданул ему по руке куском трубы — нож отлетел в сторону, а Рас сжал свое запястье, и, когда я снова замахнулся, меня неожиданно бросило в жар от страха и ненависти — он сверкал маленькими, узкими глазками, твердо держась на ногах.

— А, это ты, — прошипел Рас-Увещеватель, — вот натурально бес-с-с черный! Верткий, гаденыш-ш-ш! Откуда ты взялся, что так снюхался с белыми? Погоди, черт, я знаю, ну конечно же! Ты с Юга! Тринидад! Барбадос! Ямайка, Южная Африка, а во всю задницу у тебя красуется отпечаток ботинка белого хозяина. От чего ты отказываешься, когда предаешь свой народ? Зачем вы пошли против нас? Молодые. Образованные; я слышал, как ты подстрекаешь к беспорядкам. Почему ты на стороне угнетателей? Чему тебя в колледже учили? Что ты за человек, если предаешь свою черную маму?

— Хлебало завали, — процедил Клифтон, поднимаясь. — Заглохни уже!

— Черта с два. — Рас утер кулаком слезы. — Я буду говорить! Можешь и дальше колошматить меня трубой, но ей-богу, тебе не заткнуть Раса-Увещевателя. Присоединяйся к нам, парень. Мы выступаем за создание мощного движения чернокожих. Черных! Белые — они тебе, что ли, денег заплатили? Кто может польститься на такое дерьмо? Это грязные деньги, чувак, на них кровь чернокожих! Не бери их вонючие бумажки. Они нажиты бесчестным путем… Только руки пачкать!

Клифтон было ринулся к Расу, но я удержал его.

— Брось, у этого типа не все дома, — сказал я и потянул Клифтона за рукав.

Рас с силой хлопнул себя по бокам.

— Не все дома? У меня-то? Взгляните-ка на меня и потом на себя — по-вашему, это нормально? У нас с вами черный цвет кожи, только оттенки разные. Три черных мужика бьют друг другу морду на улице по вине белого? Это нормально? Это называется осознанным, разумным поведением? Так, по-вашему, должен вести себя в двадцатом веке современный черный парень? Какого дьявола! Черный против черного… парни, где ваше самоуважение? Чем белые вас умасливают — подкладывают своих женщин? И вы купились?

— Пошли. — На этих словах, здесь, во мраке ночи, мне почему-то опять живо припомнился ужас того вечера с баталией, но Клифтон, смотревший на Раса с напряженным любопытством и даже с восхищением, не сдвинулся с места.

— Идем, — повторил я, но он не шелохнулся.

— Конечно, ты иди, — сказал Рас, — а он останется. Ты замарался, он — нет, он настоящий черный. В Африке этот парень был бы вождем, черным королем! А здесь его считают насильником, посягающим на честь их паршивых баб, у которых в жилах и крови-то не сыскать. Спорим, от них отбоя нет… черт. Чушь собачья. Сначала гоняют его пинком под зад с колыбели до креста, а потом называют братом. На то и расчет? Где логика? Парень, ты взгляни на него, разуй глаза. — Рас переключился на меня. — Он так и кричит: «Я стою на вершине этого чертова мира! Обо мне говорят и в Японии, и в Индии — повсюду, где есть цветное население. Я молод! Умен! Прирожденный принц!» Ты глаза-то разуй! Где самоуважение? Работаешь на этих дрянных людишек? Их дни сочтены, вот-вот придет другое время, а ты валяешь дурака, словно застрял в прошлом веке. Не понимаю я тебя. Может, я неотесанный болван? Ответь, чувак!

— Так и есть, — взорвался Клифтон. — Проклятье, да!

— Ты, что ли, думаешь, раз мой английский звучит не так, то я, видать, совсем того? Мамка моя по-иному балакала, мэн, я афро! Серьезно… считаешь меня придурком?

— Причем конченым!

— Ты серьезно? — проговорил Рас. — Как им это удалось, скажи мне, черный? Они подложили тебе в постель своих вонючих баб?

Клифтон снова дернулся, и я снова удержал его, и снова Рас удержался на ногах, и голова его полыхнула красным.

— Угадал? Черт возьми, парень! Это называется равенство? В этом свобода черного человека? Когда хлопают по плечу и подсовывают какую-то шлюху? Мрази! Приятель, неужели тебя так дешево купили? Что эти белые творят с моим народом! Твои мозги совсем раскисли? Слушай сюда, их женщины — гниль болотная. Они сочатся желчью. Все просто: белая знать не выносит черных… точка. Он подкидывает чернокожим юнцам всякую тухлятину, чтобы потом вы делали за него всю грязную работенку. Он предает вас, а вы предаете черный народ. Приятель, тебя облапошили. Пусть себе белые воюют между собой. Перебьют друг дружку, и хрен с ними. Надо объединяться, организация — дело хорошее, но мы объединим черных. ЧЕРНЫХ! А белый подонок пусть катится в преисподнюю! Этот сукин сын предлагает черному одну из своих потаскух — мол, путь к свободе пролегает меж ее тощих ног, — а сам тем временем прибирает к рукам всю власть и все деньги мира, а черного оставляет в дураках. Мало того, добропорядочных белых женщин он убеждает в том, что черный мэн насильник, уличает его в невежестве и изолирует от общества, выставляя всю черную расу последними ублюдками.

И я спрашиваю, когда черным надоест подобная гнусность? Неужели вас купили с потрохами и вы утратили способность мыслить самостоятельно? Вы молоды, не ведитесь на дешевые трюки. Поверьте в себя! Вы созданы из миллиарда галлонов черной крови. Примите себя и станьте царями человеческими. Человек только тогда осознает себя человеком, когда он нищ и наг… и никто не смеет ему указывать. Парень, в тебе росту метр восемьдесят. Молодой, умный. Черный, красивый… не позволяй им внушить тебе, что это не так. Не будь ты таким, давно бы подох. Подох! Я мог убить тебя, мэн. Рас-Увещеватель занес над тобой нож, но ничего не вышло. Тогда я спросил себя, что же меня останавливает? Ничего, решил я, но что-то подсказывало: нет-нет, не ровен час, ты убьешь черного короля. И я согласился: да, конечно! Я примирился с вашей унизительной акцией. Рас признал твои возможности, черный мэн. И поэтому Рас не принесет в жертву белому угнетателю своего черного брата. И тогда он расплакался. Ибо Рас — человек — это ему и без белого известно, — и он плачет. Так почему бы и тебе не признать свой долг черного человека, парень, и не встать в наши ряды?

Грудь Раса высоко вздымалась, в резком голосе слышались просительные нотки. Что же, он действительно настоящий увещеватель; меня впечатлило, сколько безумства и искренности содержалось в его красноречивом и пылком призыве. Рас не двигался с места в ожидании ответа. Вдруг нас привлек шум летевшего на низкой высоте грузового самолета, и мы, задрав головы, молча провожали его взглядом.

Внезапно Рас-Увещеватель, грозя кулаком воздушному судну, завопил:

— Черт бы тебя побрал, однажды и у нас будут такие. Черт тебя побери!

И пока самолет сотрясал потоками воздуха здания, Рас продолжал трясти кулаком. Потом все смолкло, и я оглядел улицу, казавшуюся теперь оторванной от действительности. Мы остались одни — бои переместились в другой квартал. Я взглянул на Увещевателя. Внутренне я разрывался между яростью и изумлением.

— Послушай, — сказал я, покачав головой, — давай рассуждать здраво. Начиная с сегодняшнего дня мы, готовые к любому повороту событий, ежедневно будем выходить на улицы. Неприятности нам ни к чему, особенно с тобой, но и убегать мы не станем…

— Как же ты достал, мэн, — он подался вперед, — это Гарлем. Моя территория, территория черного человека. Думаешь, мы пустим сюда белых и позволим им распространять свою отраву? Разрешим прибрать к рукам всю выручку от лотерейных ставок? Отдадим им наши магазины и лавки? Рассуждай здраво, парень, если говоришь с Расом, не мели чепуху!

— Ладно, вот тебе не чепуха, — сказал я, — только теперь твоя очередь слушать. Заруби себе на носу, что отныне мы будем появляться в Гарлеме каждый вечер. Мы постоянно будем на виду, а если тебе вдруг взбредет в голову гоняться с ножиком за кем-либо из Братства, — неважно, черным или белым, — помяни мое слово, такое мы не забудем и не спустим с рук никому!

В ответ он покачал головой:

— Да, парень, и я про тебя не забуду.

— Уж постарайся. Очень на это надеюсь, иначе кому-то будет не до смеха. Ты сам себя обманываешь, разве ты не видишь, что вы в меньшинстве? Для победы вам нужны единомышленники…

— Первая здравая мысль. Но только черные единомышленники. И желтые, и коричневые.

— И все остальные, кто выступает за мир, основанный на принципах братства, — добавил я.

— Не глупи, чувак. Белому незачем поддерживать чернокожее население. У них свои интересы, белые запросто обернутся против вас. Где же твоя черная рассудительность?

— Подобные мысли приведут тебя на задворки истории, — спорил я. — Не позволяй страстям брать верх над рассудком.

Рас яростно мотнул головой и посмотрел на Клифтона.

— Этот черный втирает мне за мозги и здравый смысл. Хотел бы вас обоих спросить: вы впали в спячку или все-таки еще в сознании? Каково ваше прошлое и куда вы намерены двигаться в будущем? Не, воля ваша, если вам близка эта безумная, порочная идеология, жрите кишки, как стая пятнистых гиен. Вы зашли в тупик. В тупик! Рас не кретин и не трус. Нет! Рас — черный и сражается за свободу черных, когда белые, получив желаемое и вдоволь посмеявшись, давно унесли ноги, а вы тут стоите и воняете, обожравшись их гнилья.

Рас отвернулся и со злостью сплюнул в темноту. В красном неоновом свете плевок приобрел розовый оттенок.

— Ты за меня не переживай, — проговорил я. — Главное — помни мои слова. Пошли, брат Клифтон. У этого человека скопился в душе гной, черный гной.

Мы развернулись, и у меня под ногой хрустнуло разбитое стекло.

— Может, и так, — крикнул нам вслед Рас, — но я не болван! Я не черный болван с образованием, который думает, что между черными и белыми все решается на основании лживых идей из проклятущих книжек, написанных все теми же белыми. Три сотни лет черной крови и пота, вложенных в цивилизацию белого человека, не могут в одну минуту превратиться в пыль. Кровь за кровь! Помни это. И помни, что мы разные. Рас отличает ложь от истины и не боится быть черным. Рас не предатель. Заруби себе на носу: Рас не станет черным предателем черного народа в угоду белым.

Я не успел ответить, как Клифтон метнулся в темноту, затем послышался звук удара и прерывистое дыхание Клифтона, повалившего на асфальт Раса, этого грузного черного парня, по лицу которого текли слезы, красные в отблесках неоновой вывески «ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ ОБНАЛИЧИТЬ ЧЕКИ».

Клифтон угрюмо смотрел сверху вниз, и опять в его глазах читался немой вопрос.

— Пошли, — сказал я. — Пошли.

Заслышав вой сирен, мы побежали, и Клифтон тихо ругнулся.

Когда мы вышли из темноты на оживленную улицу, он повернулся ко мне лицом. В глазах у Клифтона стояли слезы.

— Вот псих, сукин сын несчастный, — проговорил Клифтон.

— Он о тебе такого же мнения, — отреагировал я.

У меня отлегло от сердца, когда мы выбрались из темноты улиц, подальше от увещевающего голоса Раса.

— Он болен, — выдохнул Клифтон. — Ему дай волю — он любого сведет с ума.

— Откуда у него это имя? — спросил я.

— Он сам себя так назвал. Сдается мне. На Востоке «рас» — это князь или принц. Даже удивительно, что он лишний раз не упомянул «Эфиопию, рас-с-справив-ш-ш-шую крылья», — произнес Клифтон, подражая голосу Раса. — Шипит, как раздувшая капюшон кобра. Не знаю… не знаю.

— Теперь придется за ним приглядывать, — сказал я.

— Пожалуй, — ответил Клифтон. — Он по-прежнему будет провоцировать мордобой… И спасибо, что обезоружил Раса.

— Об этом вообще забудь, — отмахнулся я. — Не станет же он убивать своего короля.

Клифтон пристально на меня посмотрел, как бы пытаясь понять, говорю ли я всерьез, а затем улыбнулся.

— Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что мое дело труба, — признался он.

Пока мы шли к офису нашей ячейки, я размышлял о том, как отреагирует брат Джек на известие о драке.

— Мы сместим Раса с помощью слаженной организации, — сказал я.

— Безусловно, так и будет. Но внутренне Рас очень силен, — напомнил Клифтон. — И опасен.

— Мы с ним никогда не договоримся, — рассуждал я. — Он не захочет считать себя предателем.

— Точно, — согласился Клифтон, — договариваться с ним бесполезно. Ты слышал, как он говорил? Слышал, что он говорил?

— Конечно слышал, — ответил я.

— Не знаю, — вздохнул Клифтон. — Иногда мне кажется, что человеку необходимо выпасть из истории…

— Что?

— Выпасть, повернуться к ней спиной… Иначе дело дойдет до убийства, а там и с катушек слететь недолго.

Я не ответил. Может, Клифтон прав, подумал я, и на сердце у меня вдруг потеплело от мысли, что я нашел Братство.

А на следующий день полил дождь; я пришел в отделение раньше всех и встал у окна в своем кабинете: за однообразным узором торца кирпичного дома открывался вид на деревья, грациозно тянувшие свои ветви к небесам. Одно дерево росло возле нашего здания, и мне удавалось разглядеть, как струйки дождя стекают по коре и смолистым почкам. Деревья тянулись по всей длине квартала за моей спиной, пропитанные влагой кроны возвышались над чередой захламленных дворов. Мне пришло в голову, что здесь можно было бы разбить дивный парк, если только избавиться от покосившихся заборов и засадить все пространство газонными травами и цветами. Тут из окна слева от меня вылетел бумажный мусорный пакет и бесшумно разорвался в воздухе — его содержимое повисло на ветвях, а сам сверток устало шмякнулся оземь. Поначалу эта картина вызвала у меня отвращение, но потом я подумал: «Когда-нибудь и эти дворы озарит солнце». Со временем страсти поутихнут, и можно будет подумать об активной работе по очистке улиц. Но ничто так не будоражило мою кровь, как события прошлой ночи.

Сев за стол, я уставился на карту, и тут вошел брат Тарп.

— Доброе утро, сынок, вижу, ты уже за работой, — сказал он.

— Доброе утро! Дел невпроворот, вот и решил начать пораньше, — ответил я.

— Ты справишься, — приободрил он меня. — Не буду занимать твое время. Только хотел кое-что на стену повесить.

— Пожалуйста. Тебе помочь?

— Нет, я сам. — Прихрамывая, он подошел к стене с картой, залез на стул, прикрепил под самый потолок фото в рамке, удостоверился, что висит ровно, спустился и встал за моим столом.

— Знаешь его, сынок?

— Ну да, — ответил я, — это Фредерик Дуглас.

— Так точно, собственной персоной. Что тебе о нем известно?

— Не так чтобы много. В свое время дед про него рассказывал.

— Думаю, этого достаточно. Великий человек. Поглядывай на него время от времени. У тебя имеется все необходимое — бумага и прочее?

— Да, брат Тарп. Благодарю за портрет Дугласа.

— Не стоит благодарности, сынок, — сказал он, уходя. — Этот человек принадлежит нам всем.

Я посмотрел на портрет Фредерика Дугласа, и внезапно меня охватило восторженно-благоговейное чувство, а в голове против моей воли эхом зазвучал голос деда. Я поднял телефонную трубку и стал обзванивать руководителей местных организаций.

Священники, политики, люди различных профессий — все они, как заключенные, выстроились в ряд, соглашаясь на наше предложение, что доказывало правоту Клифтона. Всех волновала проблема принудительных выселений, к тому же большинство местных лидеров опасалось, что, откажись они нас поддержать, их сторонники переметнутся в нашу организацию. Я звонил всем подряд: влиятельным чиновникам, врачам, риелторам и уличным проповедникам. Все проходило быстро и гладко, словно этим делом занимался не я, а кто-то другой под моим новым именем. Я чуть не расхохотался в трубку, когда услышал, с каким почтением со мной общается директор «Мужского пансиона». Мое новое имя было теперь у всех на устах. Странно, думал я, но с другой стороны, если какая-то сущность кажется нереальной, нужно только придумать ей имя, и она обретет реальные черты. А значит, теперь я тот, за кого меня принимают.

Все так хорошо складывалось, что через пару недель после начала работы мы устроили воскресное шествие, намереваясь закрепить наше влияние в гарлемском сообществе. Трудились мы с большим азартом. Казалось, все силы, которые я тратил в последние дни в доме Мэри на спор и борьбу с самим собой, теперь направлены на разрешение местных конфликтов, а у меня появились внутреннее спокойствие и собранность. Несмолкаемый шум, пикеты, выступления — вся эта суета влияла на меня положительным образом; мои самые смелые идеи воплощались в жизнь.

Узнав, что один из безработных братьев в прошлом муштровал солдат в городе Уичито, штат Канзас, я собрал команду из высоких парней, ростом не ниже метра восьмидесяти, и вменил им в обязанность маршировать в подбитых гвоздями ботинках, высекая искру из мощенных камнем дорог. В день шествия они завладевали вниманием зевак быстрее, чем лай деревенских дворняг, затеявших свару. Мы называли их Народным отрядом быстрого оповещения, и, когда в весенних сумерках они молодецки маршировали строгим порядком вдоль Седьмой авеню, прохожие ликовали от восторга. Черное население от души веселилось, а ошарашенные полицейские безмолвствовали. Безусловно, они находились под впечатлением от этой бесшабашной удали, а наш Отряд беспрепятственно двигался дальше. Вслед за Народным отрядом несли флаги, транспаранты, плакаты с лозунгами; юные мажоретки из числа самых миловидных девушек в Гарлеме, каких нам удалось разыскать, с энтузиазмом пританцовывали под барабанную дробь, слегка подпрыгивали и кружились во славу Братства. Наши лозунги поддержало почти пятнадцать тысяч жителей Гарлема, прошедших вместе с нами от начала Бродвея до здания городской администрации. Мы стали настоящей городской сенсацией.

Успех мероприятия плодотворно повлиял на мою карьеру. Как дым от костра, мое имя разлеталось по округе. Я перемещался с места на место. Речи, речи, повсюду речи — от жилых кварталов до делового центра. Писал газетные статьи, организовывал шествия и ходил на прием в государственные органы — да чем я только не занимался. Братство, со своей стороны, делало все возможное для моего продвижения. Моим именем подписывались статьи, телеграммы и почтовые отправления, большую часть которых составлял за меня кто-то другой. Меня рекламировали как представителя нашей партийной организации: размещали в прессе мои фотографии, публиковали тексты от моего имени. Как-то поздней весной по пути на работу я удостоился полусотни пожеланий доброго утра от незнакомых мне людей, и тогда я понял, что во мне живут два человека: мое прежнее «я», которое спит по нескольку часов в день, периодически слышит голоса деда, Бледсоу, Брокуэя и Мэри, летает без крыльев и бросается в пропасть с большой высоты, и мое новое публичное «я», которое выступает от имени Братства и словно подавляет своей значимостью «я» прежнее, да так ощутимо, что мне стало казаться, будто я бегу наперегонки с самим собой.

И все же работа доставляла мне удовольствие в это стабильное время. Я смотрел в оба и держал ухо востро. Братство представляло собой вселенную внутри вселенной, и я намеревался разгадать все ее тайны и открыть новые горизонты. Мои возможности были безграничны, во всей стране не существовало другой организации, где бы я мог достичь желаемых высот. Даже если это означало восхождение на вершину словесности. Несмотря на бесконечные разговоры о науке, я со временем уверовал в магию устного слова. Иногда я наблюдал за игрой света и тени на портрете Фредерика Дугласа и размышлял о магической силе слова, позволившей ему в кратчайшие сроки проделать путь от раба до службы в правительстве. Я думал, нечто похожее происходит и в моей жизни. Дуглас бежал на Север страны и устроился работать на судоверфь; здоровенный детина в матросской форме, он, как и я, сменил имя. Как звали его при рождении? Не столь важно — самим собой он стал, уже будучи Дугласом. И вопреки собственным ожиданиям обрел свое «я» не как мастер по ремонту лодок, а как блистательный оратор. Возможно, смысл магии заключается в неожиданных трансформациях. Как говаривал мой дед, «в начале жизни ты Савл, а в конце — Павел». Когда ты юн, ты — сам себе Савл, потом жизнь бьет ключом, но все больше по голове, и ты пытаешься стать Павлом… хотя до сих пор позволяешь себе савличать на стороне.

Нельзя знать наперед, куда приведет тебя жизнь, — в этом можно не сомневаться. Пожалуй, это единственное, в чем можно не сомневаться. И нельзя знать, какой путь ведет к цели, но если она достигнута, значит, и путь был выбран верно. Не произнеси я той речи, которая обеспечила мне стипендию в колледже, и еще обеспечит, как я рассчитывал, место у Бледсоу, через посредство которого меня в итоге выдвинут в национальные лидеры? Получается, я тогда произнес речь, которая превратила меня в лидера, правда, совсем иного рода, нежели я мог ожидать. Значит, все сложилось так, как надо. И сожалеть не о чем, думал я, глядя на карту; кто ищет индейца — всегда найдет, правда, совсем иного племени и в ярком новом мире.

Если вдуматься, мир странно устроен, но все же миром управляет наука, а Братство использует науку и вместе с ней историю в своих интересах.

Получается, этот временной отрезок я прожил насыщенно, как самый азартный игрок цифровой лотереи, которому любой пустяк — плывущие облака, проносившиеся мимо грузовики и вагоны метро, сны, книжки с комиксами, форма собачьего дерьма, размазанного по асфальту, — видится указанием на счастливую комбинацию цифр. Я был поглощен всеобъемлющей идеей Братства. Эта организация придала новый облик мировому устройству, а мне отвела в нем жизненно важную роль. Неразрешимых проблем больше не существовало — с помощью нашей науки любое дело доводилось до конца. Наша жизнь ограничивалась строгими рамками и подчинялась дисциплине, которая особенно наглядна в те моменты, когда она соблюдается. Система работала как часы.