Ника, Эрн и осколки кружев (СИ)

Глава 20

Ника ожидала, что её приведут в кабинет верховного безмолвного судьи, но вместо этого её заставили спуститься на один этаж, а затем и ещё ниже. Подземная часть темницы Храма правосудия выглядела почти так же, как та, в которой девушка провела последние сутки: серые мраморные стены, тишина, от которой гудит в ушах, и безмолвные исполнители — по одному на коридор. Очередной безмолвный проводил взглядом странную процессию и вернулся к службе — тяжкая, наверное, работа — стоять часами в пустом коридоре и охранять намертво запертые камеры.

Только теперь Моника заметила, что двери они замурованы — ни дверей, ни петель, только маленькое окошко вверху и щель для подноса с едой на уровне пола. Сглотнув вязкую слюну, девушка прочистила горло и судорожно вздохнула. Хватит ли её сил для того, чтобы разрушить эти стены? А если она не справится, что будет тогда? Инес наверняка сумеет выбраться, Эссуа Маранте вызволит её, это было очевидно с самого начала. Динстон тоже что-то придумает, Эрнард — этот везде успеет пролезть, с его-то привычкой всюду совать нос.

Арнан беспокоил Монику больше всего. Вдруг он откажется бежать вместе с Динстоном? Решит, что обязан спасти невесту и примется сражаться с каждым встречным безмолвным исполнителем. И ладно бы только с ними — те хотя бы воины ближнего боя, пусть и тренированные — их он сумеет одолеть, а вот стражники носят пороховое оружие, и с ними Арнану лучше бы не встречаться в одном коридоре. Эти картины так отчётливо проступили в голове Моники, что она почти наяву увидела, как падает Арнан, сражённый безжалостной пулей.

— Заходи внутрь, — голос Витторио Гвери заставил девушку вздрогнуть от неожиданности — она уже почти оплакивала любимого, а оказалось, что всё это лишь воображение.

— А уютненько тут. Это ваш рабочий кабинет? — нервно спросила Ника, оглядевшись. Камера была такой же по размеру, что и на верхнем уровне, но здесь явственно ощущался дух смерти — ни единого жилого запаха, изморозь по углам и ледяной пол, холод от которого проникал сквозь толстую подошву ботинок. — Вы бы хоть картину на стену повесили или ковёр на пол постелили — так и пальцы отморозить недолго.

— Ты, смотрю, уже попривыкла здесь, разошлась, — недовольно прошипел Витторио. — Где же стеснение и страх, подобающие юной благовоспитанной аристократке?

— В прошлой камере остались, там хотя бы не так холодно, да и компания получше была, — пожала плечами Моника, понимая, что дерзость вызвана нежеланием показывать свою слабость. Кажется, теперь девушка начала понимать, отчего мужчины так часто шутят в самые неподходящие моменты.

Витторио махнул рукой одному из безмолвных исполнителей, и тот скользнул в камеру тихой тенью. Ника отшатнулась, но крепкая рука удержала её на месте. Безмолвный сначала обшарил карманы девушки, затем стянул с неё плащ и сложил в него оружие, которое Моника так старательно рассовывала по карманам в лавке Иге. В какой-то момент капюшон слетел с безмолвного исполнителя, а Ника удивлённо выдохнула — да это ведь женщина, молодая и даже довольно симпатичная. Процедура досмотра стала чуть менее унизительной, но только до того момента, когда безмолвный исполнитель не стянула с шеи Моники цепочку с зеркалом и обручальный браслет с запястья.

Сырая магия из артефактов впиталась в кожу Ники, но теперь она казалась спящей, будто в подземных уровнях темницы Храма правосудия она стала слабее или вовсе растаяла. Девушка подняла руки вверх, открыв доступ исполнителю, сжала кулаки, когда та сняла с неё и дублет. Тычковый нож, спрятанный в потайном кармане рукава сюртука, присоединился к кинжалам и кастету вместе с самим сюртуком. Опыт исполнителя по обыску заключённых впечатлял — Монике оставили только штаны, рубашку и обувь, тщательно проверенную со всех сторон.

— Ты сгниёшь в этой камере, будешь сидеть и ждать, когда я позволю тебе выйти наружу и выполнить мой приказ, — Витторио Гвери цедил слова так, словно каждый звук давался ему с трудом — он едва сдерживался, чтобы не придушить Нику прямо сейчас.

— В морозильной камере сгнить будет очень сложно, — со смешком заметила Моника, отмечая, что эта показательная храбрость даётся ей с каждым разом всё легче, будто каждый шаг на пути к отчаянию делает её сильнее. Оставшись без оружия, без артефактов и без надежды на положительный исход, девушка изо всех сил цеплялась за эту наигранную смелость, ведь больше у неё ничего не осталось. — Вы меня оттаивать будете по мере необходимости или так замороженной на свежий воздух выносить станете?

— Приличия для юной особы — главный признак воспитания, — Моника не понимала, почему её враг продолжает играть в этикет. Или ему настолько важны внешние атрибуты благовоспитанности, чтобы он мог и дальше причислять себя к высшему свету?

— Эти мундовы приличия не помогли бы мне выжить, так что тут я бы поспорила, отец, — вмешалась в этот странный разговор Татия, шагнув в камеру, после того как безмолвный исполнитель вышла с вещами Моники.

— О, Татиана, как же я жалею, что упустил возможность забрать тебя с собой, — обернулся к ней Витторио, покачав головой и цокнув языком.

— На рудники? — почти натурально испугалась Татия, обошла отца и встала спиной к Монике. — Спасибо, мне не настолько плохо в пансионате жилось.

— Закрой рот и выйди вон, — рявкнул мужчина и потянул дочь к выходу. — Мне надо переговорить с этой паршивкой с глазу на глаз.

— Ага, здесь-то стены всяко покрепче, уже не так страшно, — промурлыкала Татия, вытянула правую руку из кармана и незаметно протянула сжатую ладонь назад. Ника ухватилась за неё и почувствовала, как ей в руку перекочевал маленький шарик, наощупь похожий на одноразовый портал.

— Выйди, я сказал! — Витторио вытолкал дочь из камеры, захлопнул дверь и повернулся к Монике. В его глазах всё так же плескалась ненависть, но на этот раз Ника заметила и кое-что ещё — голодный блеск, почти такой же, как у представителя департамента контроля над магами, когда он смотрел на Татию и Эрнарда.

— Я вас внимательно слушаю, инор, — чопорно сказала Ника, выпрямив спину и сжав артефакт двумя руками, чтобы скрыть его от мужчины.

— Вот теперь я вижу перед собой аристократку, воспитанную в соответствии с положением в обществе, — на лице Витторио Гвери появилась формальная улыбка, с которой придворные обмениваются поклонами и обсуждают погоду. — Знаешь ли ты, Моника Гордиан, почему ты здесь?

— Потому что власти никогда не бывает достаточно, — в тон ему ответила Ника и осторожно убрала в карман штанов артефакт, переданный Татией. — Тот, кто вкусил власть, почувствовал на кончике языка этот сладостный привкус, приправленный щепоткой острых специй, уже никогда не остановится, будет искать всё больше и больше, пока наконец не издохнет, как одичавший пёс, который никогда не знает чувства меры и не испытывает насыщения.

— Красивые речи из уст красивой девушки. Рилантийская знать невоспитанна и груба. Нет в местных аристократах утончённости и изысканности, — казалось, что мужчина наслаждается разговором, напыщенными фразами и вежливыми пустыми улыбками. Он склонил голову в полупоклоне и развёл руками, будто бы в сожалении. — И всё же, я вынужден не согласиться с тобой. Власть никогда не прельщала меня, лишь делала доступными необходимые блага. Деньги и власть — это просто инструмент, который можно использовать по собственному разумению и к всеобщему удовольствию.

— Вы сменили страну, но остались при прежней должности. Ваши слова лишь доказывают, что я права, — Ника старалась держаться отчуждённо, но каждая клеточка её тела билась в ужасе от мысли, что она сейчас беседует со своим будущим убийцей, а после окажется запертой в этой холодной камере. — Вы алчете власти, подкупаете и убиваете, плетёте интриги и сменяете королей. Разве это не жажда бо́льших возможностей лично для себя?

— Разумные слова, но ты слишком юна, а твои покровители заперты в соседней камере. Без них ты не сумеешь использовать даже те возможности, которые сами придут в руки, — улыбка на лице Витторио Гвери оставалась такой же формальной, но голос стал ниже, в нём появились рычащие нотки, которые мужчина не сумел скрыть. — Я оставлю тебя здесь, одну. Ты не увидишь друзей и родных, не вдохнёшь свежего воздуха и не испробуешь больше яств и аромата духов, — он точно знал, на что давить так, чтобы сделать больнее Монике. — Я убью всех, кто тебе дорог, разрушу любое напоминание о твоём прошлом. Ты лишишься всего, как я когда-то лишился.

— Почему? Почему вы мстите мне, ведь я «слишком юна», чтобы быть виновной хоть в чём-то? — воскликнула Ника, не удержавшись и выдав все свои страхи. Она больше не могла притворяться этакой бесчувственной аристократкой, когда все иллюзии рушатся, а дальнейшая жизнь видится лишь бесконечным кошмаром, из которого не выбраться. — Я не лишала вас ни родных, ни должности, ни положения. Я была ребёнком, даже младше, чем обе ваши дочери. Так отчего же вы выбрали меня целью своей мести? Не оттого ли, что более крупная рыба вам не по зубам? — злость и боль прорезали равнодушную маску, выплеснулись с оскалом на губах девушки и перекошенным от ярости лицом. — Щенка легче подманить и удавить, а вот взрослый кобель не дастся, перегрызёт горло. И поэтому же вы избрали Кевана с юношества своим помощником, ведь и он был слишком молод, чтобы понимать, что рука, блага дающая, может и по хребту палкой огладить.

— А ты не помнишь? — вкрадчиво спросил мужчина, делая шаг вперёд и нависая над Моникой. — Тот случай, когда я ожидал встречи с послом Кадарии в чайной комнате — он всё изменил. Вместо приватного разговора я получил намного большее. Ты и впрямь была совсем дитя тогда, но уже проявила истинный лик, когда смяла все щиты и разрушила половину дома, — Витторио прищурился, и Ника в блеске его глаз увидела свою судьбу — он никогда не отпустит её добровольно, и дело совсем не в мести. — Ты хоть представляешь, какая многослойная защита стояла на особняке посла? Сколько заклятий и щитов было наложено? И ты все их развеяла одним лишь взмахом руки.

— Так вот почему вы похитили меня, — прошептала девушка, ёжась от холода и от этого взгляда, в котором так отчётливо горела жажда обладания той силой, которую Моника так и не сумела приручить. — Решили посмотреть, сумею ли я развеять и другие заклятья?

— Ты оказалась бесполезной, — скривил губы бывший военный советник Кадарии. — Мне пришлось подключить учёных, целителей и магистров магии, но все они утверждали, что это были неконтролируемые всплески, которые никогда не повторятся. Я ждал, а ты жила себе спокойно, спрятанная от посторонних глаз. Даже мне показалось, будто тебя и не было — так старательно твои родные делали вид, что ты не существуешь.

— А потом вы подослали Лирейну, чтобы она влюбила в себя Динстона и открыла вам доступ к нашим тайнам, — только теперь Моника поняла истинные мотивы Витторио Гвери, поняла, зачем было то сватовство и отчего Лирейна так ненавидела её, Нику, ведь она считала её виновной в навязанном браке. — Даже забавно, учитывая, что её сердечная привязанность к Кевану была бы более правдоподобной. Но вам было плевать на чувства родной дочери, — страх перед будущим и перед этим мужчиной вдруг исчез, растворился в морозном воздухе подземной темницы Храма правосудия, а на смену ему пришла та самая ярость, которая и прежде заставляла Монику двигаться дальше. — Власть, которой вам якобы было достаточно, продолжала манить вас, инор Гвери. Как бы вы не оправдывали себя, какой бы трагедией не махали перед моим носом, истинная причина совсем в другом.

— Ты будешь видеть лишь морозный узор на этих стенах и своё дыхание, оседающее облачком пара, — прошипел мужчина, склонившись ниже. — Ты никогда не выйдешь отсюда, Моника Гордиан.

— Здесь не работают клятвы, и магия не откликается, но я клянусь вам. Клянусь, что я выберусь и убью вас, инор Гвери. Я не мстительна и не хладнокровна, но я сделаю это. Ваше время закончилось, как и эпоха вседозволенности перевёртышей — я обещаю вам, что очень скоро вся ваша империя лжи и притеснения магов падёт.

Моника говорила спокойно, несмотря на то что дрожала от ярости и холода. И этот её спокойный тон напугал бывшего военного советника — его лицо побелело, а во взгляде на мгновение появился суеверный страх перед предсказаниями малосилков, которые творили историю. Мужчина точно знал, на что способны клятвы и обещания, знал, что провидение сделает всё, чтобы исполнить волю мага, давшего такой обет. Никакие стены и заклятья не спасут от нависшего над ним рока, а линии вероятностей так или иначе спутаются, перекроится реальность, и закономерно наступит итог — тот, который обещал слабый маг в порыве эмоций.

Какое-то время Витторио смотрел на Монику не отрываясь, будто ждал, что прямо сейчас её клятва исполнится. Затем он тряхнул головой, отшагнул от девушки и вышел за дверь. Ника осталась стоять посреди камеры с осознанием того, что произошло что-то очень важное, но пока не могла понять, что именно. Она не грубила, не пыталась напугать бывшего военного советника, даже ни разу не уронила слезинку, но отчего-то кожа покрылась мурашками, словно предвещая и предупреждая. И дело было не в холоде, который проникал сквозь тонкую рубашку — что-то действительно изменилось.

Закусив в отчаянии губу, девушка прошлась по камере и вынула тот самый шарик, что оставила ей Татия. Он походил на одноразовый портал, но был другого цвета — не чернильно-синего, а насыщенного стального оттенка с вкраплениями из золотистых и зелёных переливов. Подумав немного, Ника решила, что это полая сфера наполнена сырой магией, иначе зачем бы стала бывшая подруга давать Монике артефакт, который не сработает в темнице Храма правосудия, защищённой от любого магического воздействия.

Только Инес говорила, что подземная часть тюрьмы не пропускает магию вплоть до двенадцатого ранга. Хватит ли силы маленького шарика и магии из двух артефактов на то, чтобы разрушить стены? Ника села на выступ из того же мрамора, что и стены, уронила голову на руки и принялась ждать. Она и сама не знала, чего ждёт: на помощь к ней никто не придёт — Динстон и Арнан заперты в камере, Кайдо бросил её, Анию не допустят в темницу, а больше рассчитывать было не на кого. Осознание беспомощности накрыло девушку, она обхватила себя за плечи и всхлипнула.

Толку от того, что она храбрилась и пыталась скрыть свой страх? Надо было ещё в той камере рыдать и молить о пощаде, и пусть бы брат сам расхлёбывал ту кашу, которую он же и заварил. И зачем она вообще играла в этикет с этим Витторио? Надо было вонзить в него тычковый нож, пока его не отобрали. Вот что ей стоило чуть приспустить рукав, вынуть нож и исколоть грудь врага? Жалость к себе нахлынула с новой силой. Моника в голос завыла, перемежая слёзы с проклятиями.

— Слабачка! Тщедушная малахольная идиотка! — ругала она себя вслух, ничуть не стесняясь того, что за дверью могут стоять безмолвные исполнители. — Даже на простое убийство не способна! Ну какой из меня член Лиги Трилистника, а⁈

Узор на запястье снова кольнуло, кожу обожгло — совсем как тогда, когда Моника активировала зеркало и обручальный браслет. И снова девушка подумала, что Кайдо шлёт привет и предупреждает, что с ним всё хорошо. Лучше бы обучил её как следует, вместо того чтобы сбегать! Вспышка злости разогнала остатки жалости к себе — теперь Ника злилась на всех. На Динстона, который ставил над ней неизвестный эксперимент, позволяя похищать сестру, держать в неведении о том, что любимый жив, и притаскивая её в эту мундову Рилантию. На Эрнарда, предавшего доверие, на Кевана, который вообще неизвестно в чём замешан. А затем и на Кайдо, поставившего метку и сбежавшего именно тогда, когда он нужен был больше всего.

— Ах, вы хотели, чтобы я стала сильной⁈ — закричала она надрывно. — Вы хотели, чтобы я исполняла ваши капризы⁈ Идите вы все к мунду в… в пасть.

На последней фразе Ника немножко сдулась — всё же настолько неприличные ругательства она никогда не произносила. Эта небольшая заминка привела её в чувство, но не лишила решимости. Покатав на ладони маленький серебристый шарик, девушка решительно смяла его пальцами. Шарик не поддался, Монике пришлось бросить его на пол и со всей силы наступить на него пяткой. Как только прозвучал едва слышный хлопок, девушка почувствовала, как от стоп по ногам поднимается та самая сырая магия, которую она приручала в Сольерском каньоне, сливаясь с уже впитавшейся в кожу магией от браслета и зеркала.