Ниневия

11

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Война была и благом, и злом одновременно. Ей поклонялись, на нее надеялись, в нее верили… и проклинали. Она несла обогащение и ощущение власти — и тем ассирийцам, кто сражался с врагом в первых рядах, и тем, кто посылал отряды в бой. Но когда одни воины возвращались домой с богатой добычей, целовали в жаркие уста жен, обнимали детей и рассказывали о своих подвигах, других привозили по ночам на арбе закутанными в саван. Проходило время, в семьях, потерявших отца, подрастали сыновья. И уже они брали в руки меч, щит и копье, шли на войну по первому зову наместника, драться и проливать кровь за царя, но главное — ради достатка в семье, ведь скот, птица и хороший запас серебра никогда не были лишними в доме.

Так закладывались основы Ассирии, где каждый мужчина был воином, а единственное призвание женщины заключалось в том, чтобы родить воина. И вся мудрость властителя состояла лишь в том, чтобы повести в очередной поход армию и одержать с ней победу.

На протяжении более чем полувека[35], при царях Тукульти-апал-Эшарре, Шарру-кине и Син-аххе-рибе, таких побед стало во сто крат больше. Как и потерь, что привносили горький привкус — вино уже не казалось таким вкусным, мясо отчего-то стало жестким, а фрукты и овощи отдавали гнилью.

В те дни, когда Тиль-Гаримму стоял насмерть, надеясь на крепость высоких стен и мужество защитников города, а ассирийцы заканчивали последние приготовления к решающему штурму, в Ниневии тоже говорили о войне, но по-другому. Все знали: наместник Набу-дини-эпиша, готовясь к пиру, вот-вот начнет скупать продукты в неисчислимом количестве, чего не понимали, как он будет выкручиваться, если цены выросли многократно и единственное, что можно взять по дешевке, — это рабов и оружие. Первых — потому что работорговцы спешно избавлялись от залежалого товара, а мечей и доспехов в Ниневии давно было выковано столько, что их хватило бы на несколько лет вперед. По городу даже стала ходить такая шутка: «Набу купит мечи, пустит рабам кровь и порубит их как капусту. Будет нам и вино, и мясо, и овощи».

Однако Набу-дини-эпиша кого-то припугнул, кому-то что-то пообещал — и как-то вывернулся.

И кому какое дело, что праздник нравился далеко не всем!

Набу-аххе-риб, жрец из храма бога Нинурты в Калху, сидел на пиру вместе с Ашариду, жрецом из храма бога Ашшура в Ниневии, цедил сквозь редкие зубы кислое вино и морщился.

— Наместник… совсем потерял совесть… подавать такую… кислятину… на царский пир…

— Разве не удивительно, что мы вообще сейчас пьем вино, зная, во что оно обходится Ассирии? — горько усмехнулся Ашариду. — В Ашшуре и Арбеле на полях трудятся одни рабы. Понадобится собрать хорошую армию, некого будет поставить в строй[36]. По всем провинциям будто прошла чума. Те, кто бедствуют и больше не могут служить царю[37], ходят по дорогам, разоряют чужие дома, поля, сады. Сколько такое может продолжаться?

— Поставив вместо Арад-бел-ита… его брата Ашшур-аха-иддина… мы что-то изменим?

— Я выбираю того, на кого мы сможем влиять. Кто прислушивается к нашему мнению.

Что тебе сказала Закуту?

— Что рассчитывает на меня… Хотела мира… доверила мне воспитание… своих внуков.

— Мир с Закуту значит немало.

— А еще говорит… о том… что царица в отчаянии… и ищет… любых союзников.

— Ты тоже считаешь ее положение шатким?

— Я не ожидал… что Син-аххе-риб… поставит Арад-бел-ита… во главе армии… Придется приложить… немало усилий… чтобы доказать… царю… как он ошибся.

— Скверно только то, что изо всех союзников самое сильное влияние на царицу имеет Ашшур-дур-пания.

— Отчего же?. . Лучше союз с ним… чем вражда.

— Он не гнушается никакими средствами. И если понадобится, пожертвует любым из нас, сам же, как всегда, останется в стороне. Кстати, сегодня я узнал, что Ашшур-дур-пания через своего племянника собирается перетянуть на сторону царицы писца Мар-Зайю.

— Которому ты… покровительствуешь?

— Ему покровительствую не я, а Гульят.

— Вот как?. . И почему же?

— Хотел бы я знать! Но сейчас разговор не об этом. Аракел, племянник Ашшур-дур-пании, сумел познакомиться с сестрой писца и, кажется, успел вскружить ей голову.

— А не может быть… что Гульят… покровительствует Мар-Зайе… из-за его сестры?

— Нет. Это исключено. Потому что Гульят вот уже три месяца обхаживает Набу-дини-эпиша, хочет жениться на его дочери Маре.

Женщины на празднике держались обособленно, сбивались в кучку, вели себя скромно, сторонились горластых мужчин, опасаясь их пьяных речей и дерзких взглядов. Элишва и Мара тоже были здесь, и даже сидели неподалеку от жрецов, говорили о нарядах, украшениях и мужчинах.

Обеим девушкам было по шестнадцать. Познакомились они совсем недавно, перед походом на Тиль-Гаримму, но, как это часто бывает, и в силу юного возраста, и одинакового положения в обществе, и даже того, что одна была дурнушкой, а вторая красавицей, они быстро сошлись и подружились.

— Я думала, они подерутся из-за меня, — тихонько рассмеялась дочь наместника, рассказывая о том, как в доме ее отца объявились Ашшур-ахи-кар и Ишди-Харран.

Если Элишва выглядела неоперившимся птенцом, то Мара давно слыла первой невестой в Ниневии и, сама того не ведая, нередко была причиной ссор между Арад-бел-итом и Хавой.

— На многие твои неразумные шаги я смотрю сквозь пальцы, — хорошо зная дочь, старался предупредить нежелательные для себя события отец. — Но клянусь всеми богами, на следующий день после того, как Мара заболеет, упадет с коня, поперхнется косточкой… ты выйдешь замуж за самого бедного принца, о котором никто никогда не слышал. И уедешь так далеко, что имя твое забудется даже раньше, чем истлеют останки твоей соперницы.

Хава, которая слушалась, боялась и уважала своего отца, спешила заверить, что она никогда не пойдет против его воли. И вполне искренне удивлялась, откуда взялись подобные мысли.

— Мара? Эта серая мышка? Как ты мог подумать, что я стану кого-то к ней ревновать.

Она лукавила. На пирах Хава нередко посматривала в сторону соперницы, видела, как вьются вокруг нее молодые сановники, слышала их восторженные речи, предназначенные для ее маленьких ушей: и «чарующая улыбка», и «тонкий стан», и «грудь, словно гроздья винограда»; слышала — и приходила в ярость. Мару спасало только то, что она была полной противоположностью принцессе и редко покидала отчий дом.

Между тем с того самого дня, как во дворец наместника вошел командир царского полка, сердце бедной девушки не знало покоя.

— Ты бы видела, как он на меня смотрел! Как будто всю жизнь был в меня влюблен! — по-доброму хвастала Мара перед подругой, мечтательно закатывая глаза.

— Вот так? — спросила Элишва, старательно изображая томный влюбленный взгляд.

Ее мастерства хватило ненадолго — она прыснула со смеху, а потом и вовсе рассмеялась, да так, что Маре пришлось ее ущипнуть, чтобы привести в чувство.

— Вот не буду тебе ничего рассказывать, — сказала она без обиды и жеманства.

— Ладно, ладно, прости, Думаешь, он к тебе посватается?

— Не знаю, — нахмурилась Мара, — в последнее время к нам зачастил туртан Гульят, и отцу он, кажется, нравится куда больше, чем Ашшур-ахи-кар или Ишди-Харран.

— Постой-ка, а разве твой отец не выставил Ишди-Харрана за ворота?

Мара перешла на шепот:

— Я его боюсь. Когда думаю о нем — как будто вижу перед собой шеду или ламассу. Я тоже думала, что он после того случая не посмеет явиться в наш дворец, так нет же — упертый как осел.

И все-таки что-то в ее голосе и словах показалось Элишве нарочитым, и она с подозрением посмотрела на подругу.

— Не может быть… только не говори, что он тоже тебе нравится!

— Нет, нет. Нет же, говорю, не нравится… Полгода назад я подарила ему надежду, когда тайно встретилась с ним у нас в саду и дала себя поцеловать. Но если бы ты знала, как я потом испугалась! Он оказался таким грубым, таким жадным до ласк, что я едва от него отбилась. И уж точно у меня больше не было желания с ним видеться, — девушка нахмурилась. — А он стал приходить к нам по разным поводам, и каждый раз хотел увидеться со мной, как будто у него появились на меня права. Хорошо еще, что отец пресек его настойчивость. . . Постой-ка, откуда у тебя это серебряное колье? У тебя ведь было другое? Или нет?

Элишва неожиданно смутилась этого совершенно невинного вопроса, покраснела и пробормотала:

— Другое… Но оно мне нравится… А то я вчера потеряла. Расстегнулась застежка, и оно соскользнуло с шеи, да так не вовремя, что подобрать его не было никакой возможности. А это… это мне подарил друг.

Мара, сделав вид, что все это ее совершенно не интересует, великодушно сменила тему разговора:

— Какой-то пожилой ассириец вот уже, наверное, час таращится в нашу сторону. Посмотри, может, ты его знаешь. Только не оглядывайся сразу!

Элишва, отпив из кубка вина, осторожно посмотрела через правое плечо.

— Конечно, знаю. Это кузнец Омид. Он делал мечи для Мар-Зайи и дяди Ариэ.

— Что же он тогда вылупился? Или ему жены мало?

— Наверное, выпил лишнего.

После этих слов девушки дружно рассмеялись и, уже не скрываясь, стали поглядывать на кузнеца, желая смутить его своим вниманием.

Оружейник Омид, догадавшись, что причиной этого смеха стал именно он, поспешно отвернулся от развеселившихся подружек и сделал вид, что увлеченно ест плов.

Сидевший рядом старый приятель, тоже кузнец, наклонился к нему на ухо и сказал:

— Еще ведь и насмехаются… Но, может быть, ты ошибся? И это не твое колье?

— Как я мог ошибиться, когда сам дарил его дочери на пятнадцатилетие!

Оружейник Омид пришел на пир в самом скверном расположении духа, с одной лишь целью — встретиться со своим приятелем и поделиться приключившейся с ним намедни историей. Много вина, благодарный слушатель и возможность затеряться среди толпы, так, чтобы никто не обращал на тебя внимания, пока ты будешь изливать душу, — чем не лечебная микстура в подобных обстоятельствах!

В те дни, когда город выжидающе посматривал в сторону наместника Ниневии, — какой он найдет выход ради устройства пира, — у оружейников шла своя война. Тот же Омид, владевший самой большой мастерской в ремесленном квартале, вертелся как уж на сковороде: то занижал цену на кольчугу, то обещал выковать мечи в долг, то брался за работу, к которой всегда относился свысока, а дела все равно шли плохо. Пока ему внезапно не улыбнулась удача. Как-то в гости к Омиду нагрянул один из людей Набу-дини-эпиша с предложением поработать на царя.

— Царский кузнец не справится, работы много, потребуется помощь. К возвращению Син-аххе-риба надо обновить доспехи страже, что будет встречать повелителя. Возьмешься? — лениво объяснил цель своего визита чиновник.

— Даже не знаю, успею ли, — усмехнулся в черную с проседью взъерошенную бороду Омид, и чтобы показать, насколько он загружен в эти дни, прикрикнул на своего подмастерья. — Джамшед! Не спи на ходу, тебе еще мечи для купца ковать!

Чиновник, рассчитывавший нагреть на этой сделке руки, ведь вместо двух кузнецов он нанимал одного, вовсе не собирался уговаривать этого битого жизнью кузнеца, вздумавшего с ним хитрить.

— Продешевить боишься, так смотри, я уйду. Или соглашайся немедленно, или не трать попусту мое время.

На Омида эти слова подействовали отрезвляюще.

— Ну что ты, что ты! Как я могу отказать самому наместнику! Так когда, говоришь, мне надо начать работу?

Когда были оговорены сроки и внесен залог, мужчины расстались.

В мастерской с этого дня молот стучал с утра до глубокой ночи. А времени все равно не хватало даже на то, чтобы сесть нормально поесть за столом в кругу семьи. В доме жили Омид с женой, пять дочерей, две рабыни, помогавшие по хозяйству, и двенадцать рабов, выполнявших самую черную работу.

Но когда закончили, а случилось это за день до возвращения царя в столицу, и чиновник принес всю плату за изготовленные доспехи, устроили праздник. Даже рабам не пожалели ни вина, ни еды. На следующее утро, дабы похвастать своими успехами перед соседями, Омид пригласил к себе в дом гостей со всей улицы. Потом, подумав, отправил Джамшеда, на которого, не имея наследника, нередко посматривал как на сына, за теми людьми, чье появление за общим столом придало бы Омиду еще больший вес в глазах окружающих, а перед этим наставлял:

— Сначала навестишь дом царского писца Мар-Зайи. Сам он в походе, но это неважно. Его дядя по имени Ариэ у меня и меч ковал, и кольчугу, и кинжал. Всегда приветлив, никогда от холодного пива не откажется, может быть, и в гости согласится прийти. От него пойдешь к сотнику Нинурте из внутренней стражи, передавай ему от меня привет и просьбу навестить сегодня мой дом. Этот не откажется… Вот и все, наверное. Хотя, постой… Еще зайди в дом Шимшона, сотника царского полка. Его в Ниневии тоже нет, но тут главное — чтобы он знал, что я о нем помню, не забыл, ему приятно будет. Как вернется из похода, его старшая дочь Дияла обо всем расскажет.

Ариэ не пришел, но за приглашение поблагодарил. В дом Шимшона Джамшеда не пустили: мужчины были на войне, а Диялы не оказалось в городе. Зато не подвел Нинурта. Омид посадил стражника во главе стола, сам подавал ему блюда, подливал вино, от себя ни на шаг не отпускал, чтобы показать соседям, что этот страшный человек, с его-то властью и возможностями, ему самый преданный друг.

И это застолье плавно перетекло в царский пир. К этому времени двор оружейника опустел, остались только свои. Сам же хозяин больше не в силах был продолжать пить и есть: от первого его стало мутить, от второго он сам воротил глаза.

Среди ночи, когда на площади перед царским дворцом вовсю гулял народ, Омида разбудил громкий стук в ворота. Кузнец спал во дворе, свернувшись калачиком на скамейке около стола, на котором все еще стояли блюда, и, с трудом разодрав глаза, стал звать рабов осипшим голосом:

— Есть там кто живой?! Откроет кто-нибудь калитку?! Или я должен делать это сам?!

С пола (оказывается, кто-то спал прямо под столом) поднялся тощий почти черный от копоти молодой раб-эламит и с сильным южным акцентом сказал: «Я открою, хозяин», после чего засверкал пятками — бросился исполнять приказание.

Зная, что хозяин всегда рад видеть гостей и даже ночью готов взяться за работу, эламит отворил калитку. Перед ним стояли закутанные во все черное двое мужчин, скрывавшие свои лица.

— Хозяин дома? — спросил один, вкрадчиво и даже ласково.

Но раб вдруг почувствовал неладное и ни с того ни с сего соврал:

— На пиру, — и сразу же попытался затворить дверь, однако ночной гость помешал этому, выставил вперед ногу.

— Не торопись. Я подожду его в доме, — сказал так, и прошел мимо раба, оттолкнув его плечом. Следом прошел второй — высокий, худой, — проходя мимо эламита, заглянул ему в глаза, и тот не на шутку испугался.

В просторном заставленном столами дворе горело два десятка светильников. Омид сам делал их и всегда гордился тем, что даже ночью у него светло как днем, но сейчас об этом впору было пожалеть: теперь и спрятаться оказалось некуда. Пришлось встречать гостей. Он слышал слова раба и сначала рассердился его смелости, но затем подумал, что это к лучшему: вести с кем-то дела, когда дрожат руки и раскалывается голова, совсем не хотелось.

— Хм, а вот и наш уважаемый хозяин! — увидев его, сказал гость, что был пониже ростом. — А нам сказали, будто ты отправился во дворец. Накажи своего раба, когда мы уйдем… Кто еще есть в доме?

Говорил этот незнакомец насмешливо и одновременно уверенно, и Омид немного струхнул. Такое уже случалось, приходили к нему, бывало, среди ночи люди, выдавали себя за простых общинников, а на пальцах сверкали золотые перстни. Хорошо — сообразил, как себя повести: отвечал с почтением, со всем соглашался и не задавал лишних вопросов. Он тогда неплохо заработал.

— Подмастерья все ушли во дворец, а жена и дочери уже спят. Да и рабы, наверное, тоже, кроме вот этого вруна.

«Господин и его охранник», — быстро смекнул Омид, заметив, как внимательно осматривается высокий.

— Вот и отлично, — усмехнулся незнакомец, присаживаясь у стола напротив хозяина.

«Коли пришли среди ночи как воры, значит, не хотят, чтобы видели их, и, наверное, заплатят золотом. Да уж, если боги благоволят тебе, то это надолго. Так дело пойдет, я, пожалуй, еще до осени смогу выдать замуж и Фарзану, и Ферешту. Жаль, Шимшон не узнает, что я хотел позвать его к себе на праздник, вон у него сколько сыновей без жен. И Варда, и Арица, и Марона… Хотя Марона, конечно, молод еще», — размечтался Омид. Он подозвал эламита, приказал ему налить дорогим гостям вина, спросил у них, не желают ли они поесть.

— Вина на столах уже не осталось, — тихо подсказал эламит.

Кузнец нахмурился:

— Тогда принеси того, что хранится в запасниках. Ступай, ступай! — и улыбнулся гостям: — Бестолковый раб.

— Мой слуга его проводит, чтобы он не заблудился, — сказал незнакомец.

Как только он и кузнец остались вдвоем, разговор сразу принял другой характер.

Омид посмотрел в темные с прищуром глаза и спросил:

— Так чем я могу помочь? Дело, насколько я понимаю, безотлагательное?

Его собеседник усмехнулся такой смелости и прямоте.

— Вот оно как… Похоже, ты человек неглупый, а стало быть, мы с тобой быстро договоримся. Ты узнаешь сановника, что платил тебе за доспехи для стражи?

Хозяин, не ожидавший такого поворота, встревожился:

— А что случилось?

— Он украл у царя серебро, а теперь сбежал, и мы его ищем.

Омид тяжело вздохнул, подумал: «Вот оно что, а я ведь сразу понял: эти двое — непростые люди. Только отчего они пришли? Хотят забрать назад плату за доспехи?» — и поэтому вслух сказал:

— Вор он или нет, я не знаю, но серебро он мне дал за работу, которую я сделал, — и поспешно прибавил: — Да и серебра того уже нет, долги раздал, накопились за год.

Гость пристально посмотрел ему в глаза:

— То есть с серебром ты расставаться не хочешь?

— С какой это стати? — внутренне подобрался Омид.

— Хорошо, давай разбираться. Серебро это принадлежит не тебе, а наместнику, его чиновник решил на стороне подзаработать, взял чужие доспехи, а расплатился тем, что ему не принадлежит. И как теперь быть с тобой? Получается, ты с ним в сговоре? Так что собирайся, вытаскивай из тайника все серебро, и пошли к Бальтазару, начальнику внутренней стражи Ниневии. Будешь перед ним отчитываться.

Омид вспомнил о своем знакомом, который сидел с ним вместе за столом.

— Ты, конечно, знаешь Нинурту? Он подтвердит, что я не вор!

— Нинурта? — переспросил гость. — Говоришь, ты с ним знаком?

В чужом голосе Омиду послышались нотки сомнений и скрытой тревоги, он ухватился за эту соломинку и приврал:

— Да, да, он сватается к одной из моих дочерей.

Незнакомец подумал — и вдруг изрек:

— Ну, раз так, раз так… Я с ним поговорю и все решу миром…

Он уже поднялся и, кажется, хотел уйти, как из дома вышел его телохранитель, волочивший за волосы двух женщин. Обе были без сознания.

Омида как подменили. Куда и делись его подобострастие или показное смирение!

— Стражники?! Стражники?! Никакие вы не стражники! Проходимцы! — надрывно закричал прозревший кузнец, и стал звать на помощь: — Сюда! Сюда все! К оружию! Воры! Убийцы в доме!

Потом зарычал диким зверем и выхватил меч. Незнакомцу пришлось защищаться. Он с большим трудом отбил выпад в живот, затем в грудь, под градом ударов отступил к забору и спрятался за деревом.

— Помоги мне! — крикнул незнакомец своему слуге.

Тот бросил женщин, обнажил меч, но из дома, из других дверей, во двор в это время выбежали рабы, вооруженные кто молотом, кто кочергой, кто железным прутом. Незваного гостя окружили и попытались сбить с ног — не вышло. Один из рабов упал, схватившись за вспоротый живот, второй остался без руки по локоть, третий был ранен в бедро. И все-таки численный перевес давал о себе знать.

Но как раз в этот момент Омид оступился и упал, чем его противник незамедлительно воспользовался.

— Назад! Все назад! Или у вас всех скоро появится новый хозяин! — приставив острие меча к горлу их хозяина, приказал незнакомец.

— Просто убейте этих двоих мерзавцев, как только он покончит со мной, — оскалился в ответ Омид.

Рабы оказались благоразумнее его — переглянулись, остановились. Телохранитель не дожидаясь, когда они снова возьмутся за оружие, пятясь, отступил к калитке, позвал своего господина:

— Уходим!

Незнакомец с опаской посмотрел на свору рабов, готовых броситься за ними вдогонку, на кузнеца, который сверлил его взглядом, и вынужден был согласиться с тем, что отступление сейчас — самый разумный выход.

— Если твой пес убил жену или дочь, я все равно тебя найду! — зарычал Омид.

— Твои женщины целы. А ты не станешь нас преследовать, если хочешь жить, — откликнулся слуга.

— Не вставай. Не дергайся. Я знаю, где тебя найти, а ты нас — нет, — напомнил его господин.

Едва воры выбежали в калитку, рабы бросились на помощь хозяину.

— Господин, нам догнать их? — спросил один из слуг, кто был посмелее.

— Нет! — остановил его Омид. — Этот мерзавец прав. Он знает, где меня искать, а где их искать, я не знаю.

Начали разбираться, кто цел, кто нет, что случилось в доме.

Выяснилось следующее. Раб-эламит, который сопровождал одного из воров, что-то заподозрил и попытался оказать сопротивление, поэтому и был убит. На шум в коридор вышли старшая дочь, а затем и жена Омида. Так они оказались в плену.

— Он забрал мое колье, — пожаловалась дочь.

— Ладно целы… А ведь могло и хуже быть, — вздохнул хозяин.

Каково же было его изумление, когда вечером следующего дня Омид увидел это самое колье на шее у Элишвы!

— И что думаешь делать? — спросил у него приятель, но сам потом и ответил: — Хотя что тут сделаешь. Не обвинишь же царского писца в разбое. Как бы самому потом головой не поплатиться.

— Вот то-то и оно…

Элишва и Мара, позабавившись тем, что вогнали в краску оружейника, очень скоро о нем забыли, и их разговор вернулся в привычное русло.

— Подожди, а о каком друге ты говоришь? — невинно спросила дочь наместника. — Его имя случайно не Аракел?

Элишва вздохнула, прямо на это не ответила, но, перейдя на шепот, призналась:

— Кажется, я влюблена в него.