Ниневия

24

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцатый год правления Син-аххе-риба. Месяц симан

Двухэтажный дом сотника Шимшона выделялся среди прочих не столько размерами — здесь были и широкий двор, и несколько крупных хозяйственных построек — сколько своим замечательным местоположением: он находился на углу двух широких и оживленных улиц, и это было мне на руку. Кто сказал, что я не приходил сюда в полночь, чтобы навестить любимую…

Никогда не думал, что Дияла выше меня ростом. Может быть, потому, что не стоял рядом с ней лицом к лицу?

Как она мне обрадовалась… Запрыгала, словно девчонка, захлопала в ладоши, и тотчас смутилась своего нечаянного проявления чувств: остановилась с полуоткрытым ртом и принялась смотреть на меня во все глаза, не веря своему счастью. Она и подумать не могла, что я приду к ней домой.

Посматривая на любопытных слуг, выглядывающих у нее из-за спины, я извинился:

— Я не слишком рано тебя навестил?

— Нет. Я встаю до рассвета. Большое хозяйство — много дел. Тебе повезло, что ты вообще застал меня дома: я собиралась проехаться по своим виноградникам. Уже и мулов запрягла, и всем поручения на день раздала.

— Ты разве не пойдешь на скачки?

— В этот раз нет. Обычно я переживаю за Марона, а пока он в походе, не хочу смотреть на чужие победы… но если в состязаниях будешь участвовать ты, я приду.

Последние слова она сказала с улыбкой и легкой насмешкой, так как знала, что я не самый хороший наездник.

— А ты не будешь против, если я поеду с тобой? — напросился я ей в попутчики.

Прогулка за город, подальше от ее дома и лишних ушей — то, что мне надо.

Мы быстро собрались, беспрепятственно покинули город, — прежде всего потому, что наш путь лежал в противоположную от ипподрома сторону, — и скоро ехали вдвоем по дороге навстречу восходящему солнцу. Совершенно одни.

Дияла принялась расспрашивать меня о походе, о том, как проходил штурм, сколько человек потеряли, куда теперь отправилась ассирийская армия…

А мне все время приходилось врать и изворачиваться, чтобы она не узнала всю правду.

Когда дорога огибала холм, колесо наехало на камень, повозка подпрыгнула и завалилась набок, отчего Дияла, не удержавшись, упала назад, на аккуратно сложенное сено. Я попытался ее поймать, но в результате оказался рядом с ней.

Тогда она меня и поцеловала. Легонько, в губы, как целуют близкого и родного человека.

Я онемел. Потерял дар речи. А Дияла отстранилась от меня, умоляя во взгляде ответить ей уже по-другому — поцеловать по-настоящему.

Мог ли я сказать ей, что не люблю ее и все последние месяцы думаю только об одной, недостижимой, но единственной для меня девушке… принцессе Тиль-Гаримму?. .

Мне пришлось ее поцеловать… как сестру, в щеку, потом в лоб, обнять ее голову, прижать к своей груди…

Я слышал, как билось ее сердце. И не знал, как с ней поступить, уверенный только в одном: что теперь я не смогу просить ее о помощи.

— Ты не думай, я все понимаю, кто ты и кто я, — тихо, через силу произнесла она.

— Нет, ты мне очень нравишься… Ты замечательная, умная…

— Замолчи, прошу тебя, замолчи, — она вырвалась из моих объятий, села спиной ко мне, обхватила колени руками. А потом она заговорила… Так горячо, так искренне, что я впал в полное смятение: — Если б ты знал, как я ждала тебя все эти дни, когда вы отправились в поход, как мечтала снова встретить тебя, как ты приходил ко мне во сне — иногда ты прогонял меня, иногда брал на руки и целовал в уста, — как меня преследовал твой голос, как я ловила каждый слух о тебе, придя на рынок… Ты не должен так поступать со мной… Я хочу быть твоей. Служанкой, рабыней, наложницей. Я хочу быть с тобой, не прогоняй меня, как шелудивую овцу. Я хочу, чтобы ты подарил мне сына, чтобы у него были твои глаза, твои губы и подбородок, чтобы он был так же бесстрашен, как ты, и так же умен, чтобы он был лучшим среди всех своих сверстников и однажды поднялся на недосягаемую высоту, как его отец… Не думай обо мне как о самой порочной изо всех женщин, ведь у меня никого не было до тебя. Милый мой, милый мой волшебник…

Она залилась слезами, так, что с трудом смогла вымолвить слово, когда я пытался ее успокоить, пока, наконец выплакавшись, Дияла не затихла сама — даже впору было усомниться, жива ли она.

Все это время повозка медленно катилась по дороге, между стройными рядами виноградников и цветущими садами — мулы не раз проделывали этот путь, и сейчас были предоставлены сами себе. Однако в какой-то момент они остановились.

Мне пришлось соскочить с повозки, чтобы разобраться, что случилось.

На дороге лежал окровавленный труп мужчины.

— О боги! — взмолилась Дияла, приподнимаясь на своем месте. — Он мертв?

В этом не было никаких сомнений. Его убили ударом кинжала в спину. Я заглянул ему в лицо и невольно отшатнулся.

Это был хозяин двора, куда я забросил плащ.