Ниневия

19

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

— И каков он в постели? — веселилась Шаммурат, полная невысокая девушка с рыхлым телом и миловидным лицом. — Такой же быстрый, как на скачках?

Хава, словно обидевшись, на секунду поджала губы и вдруг прыснула от смеха.

— Ты не поверишь, еще быстрее.

— Девушки, так нельзя, разве это можно обсуждать? — напутственно произнесла их третья подружка, царевна Шарукина, любимая жена Арад-бел-ита. — К тому же они ведь такие разные! Для одних мужчин главное — страсть, для других — умение дарить радость и счастье, для третьих — желание обладать нами…

Четвертой законной супруге Арад-бел-ита, принцессе Табала, заложнице мира и между Ассирией и Бар-Барруташем[41], черноокой статной красавице с высокой грудью, было уже двадцать, и это давало ей право казаться благоразумнее и мудрее своих молодых падчериц — пятнадцатилетней Шаммурат и шестнадцатилетней Хавы, но только в собственных глазах.

— Милая Шарукина, — морща носик, перебила ее старшая принцесса, — сколько мужчин у тебя было кроме моего отца? Можешь не отвечать. И это замечательно! Но как ты можешь судить по одному примеру обо всех мужчинах? Разве что по рассказам служанок и наложниц? А у меня их было… Уже десять!

— Одиннадцать! — поправила ее Шаммурат. — А наш евнух?

— Но ведь он евнух, значит, не в счет, — отшутилась Хава.

Девушки отдыхали на белоснежных мраморных ложах, рядом с закованным в камень четырехугольным бассейном, который находился в самом сердце парка на женской половине дворца Арад-бел-ита. Дно было выложено голубой плиткой, ступени, чтобы спуститься в воду, — теплым и шершавым на ощупь песчаником.

Здесь обитательницы дворца плавали, нежились под теплыми солнечными лучами и предавались самому увлекательному занятию, что способно объединить женщин от мала до велика, — обсуждению мужчин, их лучших и худших качеств.

— Значит, одиннадцать. И когда же ты успела? — то ли с ужасом, то ли с восхищением произнесла Шарукина.

— Ты, наверное, забыла, что мне скоро семнадцать. А первый мужчина у меня был… когда мне исполнилось столько же, как и Шаммурат сейчас, — в пятнадцать. Почти три года! Да это целая жизнь!

— А кто был твоим первым? — не удержалась от любопытства Шарукина. — Кто этот счастливчик?

Шаммурат снова залилась безудержным смехом, сострила:

— Он плохо кончил, — за что Хава с хорошо разыгранной яростью швырнула в нее подушкой. Родные сестры были лучшими подругами, доверяли друг другу и всегда ладили, даже если ссорились.

— Так кто же он все-таки? — стала проявлять нетерпение Шарукина, с силой потирая виски.

— Один из моих телохранителей. Мне надарили столько подарков на мой день рождения, но забыли о самом главном. И тогда я позаботилась обо всем сама. Иногда приходится брать инициативу в свои руки. Я даже помню, как его звали, — Арица.

— Телохранитель? Ты — и телохранитель? — искренне удивилась Шарукина. — И кто он теперь? Командир кисира? Эмуку? Рабсарис?

Шаммурат уже не могла сдержать смех, на глазах выступили слезы:

— Я же тебе говорила — он плохо кончил!

— Он оказался не так хорош, как тебе хотелось бы, — догадалась царевна.

— Точно, — неожиданно смутившись, улыбнулась Хава. — Было больно, много крови и никакого удовольствия. А когда я представила, как этот юнец станет, напившись, хвастать перед своими сослуживцами: с кем он переспал… в общем, его казнили.

— Его казнили, — передразнила Шаммурат. — Да она приказала его оскопить, а затем бросила бедного мальчика на съедение свиньям. И, чуть не забыла, всех его друзей ждала та же участь, только через неделю.

— Потому что они стали шептаться и коситься в мою сторону, — ответила Хава, выбирая, чем бы еще запустить в сестру.

— Уф… Становится душно, — заметно побледнела Шарукина, присаживаясь на ложе. — И голова кружится.

— Съешь что-нибудь, — нахмурилась Хава. — Ты ведь с утра ничего не ела. Это от голода.

— Не хочется. Мне со вчерашнего дня как-то нехорошо.

— Съешь персик, и все пройдет, — настойчиво упрашивала ее старшая падчерица.

Уезжая в Тиль-Гаримму, отец поручил ей присматривать за любимой женой, и потому, что знал боевой характер своей дочери, и потому, что доверял всецело. Недомогание царевны встревожило Хаву. Она начала вспоминать, что они ели накануне, кто подавал на стол, кто готовил… Странно, ведь за столом сидели все вместе, а плохо ей одной.

Но Шарукина сказала, что уже все прошло, и Хава успокоилась.

— Лучше расскажи о ком-нибудь, кто остался жив после того, как спал с тобой. Или таких нет? — попыталась улыбкой развеять грустные мысли царевна.

— О чем ты? Все остальные живы.

Шаммурат пояснила:

— После того телохранителя у всех ее избранников начисто отшибает память.

— А у тебя уже кто-то был? — поинтересовалась Шарукина. Она все-таки решилась позавтракать персиком, потянулась за спелым плодом к столику, выбрала тот, что был поменьше, и осторожно его надкусила.

Лицо Шаммурат залилось краской:

— Нет, нет, я не такая отчаянная, как моя сестра.

— А ты разве не знаешь, почему она краснеет? — Хава не упустила случая уколоть сестру.

— Неужели у нее кто-то есть?

— Еще нет, но ходят упорные слухи, что могучий АбиРама положил глаз на дочь царевича Арад-бел-ита, — торжественно выдала тайну юная обольстительница.

— Уж лучше АбиРама, чем это чудовище Скур-бел-дан, — вдруг огрызнулась Шаммурат.

— Лучше заткнись, сестричка, пока я сама не зашила тебе рот, — то, как это было сказано, больше походило на объявление войны. И она непременно бы разразилась, но Шарукину вдруг стошнило на пол, что подняло обеих сестер на ноги и заставило забыть о взаимной обиде.

Хава первой бросилась к мачехе, терявшей сознание. Затем подоспели рабыни, стоявшие в сторонке. Шарукину осторожно положили на ложе, окропили лицо водой, куском ткани вытерли уголки рта от остатков рвоты.

— Позовите Зару, — приказала Хава, не выпуская руку своей старшей подруги.

Шаммурат, не сдвинувшись с места, в растерянности и страхе вдруг заплакала, запричитала:

— Зара? Зачем здесь нужна Зара? Они отравили ее, отравили! Я знаю! Эта все она —Закуту, подлая злобная гиена! Она хочет нашей смерти! Ты же обещала, что не допустишь этого, обещала! Если она добралась до жены отца, то что ждет нас, его дочерей?!

— С чего ты решила, что ее отравили.

— Наш повар-сириец стал излишне любопытен. Всю неделю крутится вокруг тебя и меня, что-то вынюхивает.

— Я разберусь с этим, — пообещала Хава.

Тем временем на парковой дорожке появилась тучная фигура Зары, старой беззубой и почти лысой повитухи. Хава подозвала ее к себе, объяснила, как все было, сказала о своих подозрениях, поинтересовалась, насколько она права, но добавила:

— Если только ее не отравили.

— Выясним, выясним, моя госпожа, — Зара быстро взялась за дело. Прежде всего, она сняла с пояса арибал и вылила его содержимое, похожее на молоко, в кубок из-под вина, взболтала и попросила царевну выпить.

Хава придержала руку Зары.

— Что это? — спросила принцесса с тревогой и недоверием в голосе.

— Напиток, который позволит узнать, беременна ли царевна. Он приготовлен из молока женщины, родившей мальчика, и травы по названию буду-дука[42].

— Сначала отпей сама, — потребовала Хава.

— Как прикажешь, моя госпожа, — согласилась Зара. Спокойствие, с которым она сделала несколько глотков из кубка, убедило принцессу. Но стоило пригубить напиток мачехе, как у нее снова началась рвота.

— Я прикажу тебя сварить заживо, старая карга, — видя, как мучается Шарукина, пригрозила повитухе старшая дочь Арад-бел-ита.

— О моя госпожа, это радость, великая радость, — поспешила оправдаться старуха. — Эти муки не напрасны: царевна ждет ребеночка. Теперь мы знаем наверняка. И, конечно, будем беречь наше сокровище.

Как ни ждала Хава этого известия, но все равно смутилась и спросила:

— А можно ли узнать, кто будет — мальчик или девочка?

— Можно, конечно, можно. Я попрошу царевну помочиться в этот кубок. Потом полью из него зерна пшеницы и ячменя. Если первой прорастет пшеница — будет девочка, если ячмень — мальчик. Всего несколько дней — и к приезду отца мы уже будем знать, ждать ли нам наследника.

— Да, да… Я готова, не станем терять времени, — отдышавшись, поспешно произнесла Шарукина.

Исчезновение Нимрода заметили сначала в царской конюшне, где стояла его колесница.

С восходом солнца возничий обычно сам навещал лошадей. Следил, чтобы их обязательно выгуляли, почистили, никому не доверял выездку. Поил, давал в меру овса, сена или свежей травы, обязательно яблок, моркови и свеклы. И когда он не появился в конюшне, слуги забили тревогу.

Нимрода стали искать в его загородной усадьбе, а как только выяснилось, что он не появлялся дома со вчерашнего утра, спохватились и доложили министру двора.

Табшар-Ашшур приказал обыскать постоялые дворы, таверны, храмы, расспросить друзей и родственников. К полудню поиски зашли в тупик. И тогда сановник отправился с поникшей головой к Набу-дини-эпишу, наместнику Ниневии, который тотчас послал за начальником внутренней стражи.

Бальтазар в это время был еще в постели. Он пришел под утро, отказался от еды, выпил вина и сразу отправился спать. Уж очень тяжелая выдалась ночь.

Жил он скромно, в неприметном двухэтажном доме, расположенном в том районе города, где обычно селились купцы и ростовщики. Вот только родные стены давно стали Бальтазару ненавистными, иногда он не появлялся здесь неделями и месяцами, ночуя то во дворце царя, где располагалась внутренняя стража, то на постоялом дворе у одной и той же проститутки, к которой питал непонятную слабость. Старая, выжившая из ума мать его раздражала. Жена давно стала чужой. Она никогда не отличалась ни женской красотой, ни фигурой, но принесла ему положение и немалое состояние, которое он, впрочем, промотал за первые два года их супружеской жизни. Даже дети его не радовали — три девочки-подростка, гадкие утята, вечно шумели и ссорились, а младший сын родился хромым от рождения, с непропорционально большой головой, и в свои семь лет почти не говорил, хотя был добрым и ласковым, как несмышленый щенок.

Гонец от наместника застыл в дверях, не смея шелохнуться.

— Ступай в соседнюю комнату. Подожди там, — приказал Бальтазар, не вставая с кровати.

Требовательный тон приказа Набу-дини-эпиша позабавил его.

Формально начальник внутренней стражи должен был прислушиваться к словам наместника ради обеспечения порядка в Ниневии. Однако подчинялся Бальтазар в первую очередь Набу-шур-уцуру, молочному брату Арад-бел-ита. Ссориться же с секретной службой не хотелось никому. Мало ли о чем она знает.

«Да и куда мне спешить? — размышлял стражник. — Я и так знаю, зачем ему понадобился. Начнет кричать, метать молнии и рвать на себе волосы: «Где Нимрод, что с ним, куда он подевался?» — «В колодце. У крепостной стены». — «Если бежал, то почему? Если убили, то кто? Если похитили, как посмели?» — «А все просто. Нелепая смерть…» Хотя почему нелепая? Разве смерть бывает нелепая или закономерная? В чем тут разница? Как ведь бывает: иной доходяга, который и меч-то держать не умеет, проходит через десятки сражений без единой раны или царапины, а умирает от несварения желудка. Другой — один против десятерых в бою выстоит, а потом падет от меча все того же доходяги, от случайного удара. И кто из них нелепее умер?. . Значит, судьба у тебя такая, Нимрод. А не случись поблизости с тобой писца, ты все равно бы умер. От моей руки или моих палачей… Интересно, и о чем мы будем говорить с наместником? Сказать ему пока нечего. Не знать об исчезновении Нимрода я не могу, иначе какой из меня начальник внутренней стражи. Да и видимость создать надо, что я все усилия прилагаю для розыска колесничего. Нет… ни к чему нам сейчас встречаться. Вот сам иди и докладывай царю, и гнев его на себя прими».

И Бальтазар окликнул слуг, чтобы ему позвали писца.

Вскоре в спальню вошел тщедушный подслеповатый старик с писчими принадлежностями и глиняной табличкой, готовой для письма. Сановник, не вставая с постели, принялся ему диктовать:

«Набу-дини-эпише, наместнику Ниневии, столицы Ассирии, брату моему.

Да берегут тебя боги, и ниспошлют они тебе здоровье и достаток.

В ответ на просьбу навестить тебя немедленно, вынужден ответить отказом.

Связано же это с исчезновением Нимрода, царского колесничего.

С раннего утра, как Нимрод не появился на царской конюшне, мои люди ищут его по всему городу, но пока безуспешно.

Низко кланяюсь тебе.

Бальтазар».

Ближе к полудню, когда откладывать дурные вести об исчезновении Нимрода стало небезопасно, Набу-дини-эпиша отправился к царю.

Син-аххе-риб, отдыхавший после плотного обеда в своих покоях под звуки соловьиной трели искусного флейтиста, присланного из Урарту в качестве подарка, принял наместника не сразу. Когда же стражники открыли перед ним двери, повелитель Ассирии указал на место подле себя и приложил палец к губам.

Набу-дини-эпиша приободрился, поскольку знал: если царь слушает флейту, у него хорошее настроение.

И все то время, пока Син-аххе-риб полулежал на мраморном ложе среди пухлых подушек, наслаждаясь дивной мелодией, наместник многократно обдумывал и бесконечно повторял слова, что должны были произнести его уста, не зная, как лучше выразить беспокойство, а если понадобится — и скорбь, говоря о судьбе царского колесничего. Как знать, может, его уже нет в живых.

Но когда флейта умолкла и царь, не скрывая своего недовольства и неприязни, спросил, почему его потревожили, Набу-дини-эпиша почувствовал себя как выброшенная на берег рыба — он точно так же стал хватать ртом воздух, не в силах произнести хотя бы один звук.

— Если я сразу отправлю тебя на плаху, ты перестанешь дрожать от страха? — со скрытой угрозой в голосе и одновременно с насмешкой спросил Син-аххе-риб, приподнимаясь на ложе, чтобы заглянуть в глаза своего слуги. — Говори, что бы это ни было, или сейчас же лишишься головы.

— Мой господин, — наместник упал лицом вниз, целуя ноги повелителю. — Пропал твой колесничий. Утром он не пришел в конюшню, не кормил лошадей, искали его дома, в городе, во дворце. Сейчас его ищет внутренняя стража. Но, думаю, надо готовиться к худшему. Твой колесничий никогда не позволил бы себе такую беспечность.

— Говорил ли ты с принцессой Хавой? — спокойно спросил царь.

— Мы не посмели, мой господин.

— Так вот тебе мое соизволение, встреться с принцессой и узнай, где ее возлюбленный или хотя бы когда она в последний раз его видела. Ступай. И передай моей внучке, что я буду очень недоволен, если мой колесничий не победит в сегодняшних гонках.

Набу-дини-эпиша ушел, не поднимая головы.

Син-аххе-риб, провожая его взглядом, подумал о том, что Ниневии нужен новый наместник, куда более решительный, не такой вороватый, не такой трусливый. Оставалось решить, что делать с этим. Обвинить в измене, отравить исподтишка или сослать куда-нибудь в далекую и бедную провинцию?

Последнее решение показалось царю самым разумным: ни к чему сейчас дразнить сановников. Одно дело опала, и совсем другое — казнь. У него и без того сейчас достаточно врагов.

Царица Закуту узнала о Нимроде намного раньше своего мужа. Еще утром на женскую половину тайно проник Ашшур-дур-пания; кратко изложив суть происшедшего, он выжидающе замер, придав лицу выражение искренней преданности. Однако ни на мгновение не опускал глаза, чтобы не позволить царице обращаться с ним как со слугой. Они были сообщниками, и это сближало их.

— У Шарукины будет ребенок, — сказала Закуту, сообщая новость, которую она узнала пару часов назад. — И боюсь, что мальчик.

Ашшур-дур-пании не надо было объяснять, почему на историю о Нимроде и Мар-Зайе царица ответила почти безразличием. Известие о беременности царевны могло нарушить все их планы. До сих пор ни одна из жен Арад-бел-ита не принесла ему наследника мужского пола, хотя у принца уже было семь дочерей. Среди причин, почему Син-аххе-риб не торопился объявить старшего сына своим преемником, эта никем не обсуждалась, но всеми принималась как одна из самых весомых.

— А если опять будет девочка? — с сомнением предположил Ашшур-дур-пания.

— Ты забыл, почему год назад выбор Арад-бел-ита и Син-аххе-риба пал на Шарукину? У ее бабки было пятеро мальчиков и ни одной девочки, у ее матери — шесть сыновей…

— Но ведь Шарукина у нее тоже родилась.

— Приметы. Много примет. И все плохие для нас. Она очень похорошела за последний месяц. Я заметила, что над верхней губой у нее появились усики, и ее морозит в последние дни, в такую-то жару. Она ждет мальчика.

— Никогда бы не подумал, что это о чем-то говорит. То есть ошибки быть не может?

— Конечно, может, но уж слишком много совпадений.

— Тогда нам стоит поторопиться, пока Арад-бел-ит об этом еще не знает? Потому что потом будет поздно. Он окружит ее живым кольцом телохранителей.

— Нет, нет. Я взволнована, но не сошла с ума. Неужели ты думаешь, что это сойдет нам с рук. Даже если небо разверзнется и молния поразит Шарукину, нас все равно обвинят в убийстве наследника Арад-бел-ита. Будет лучше, если мы позаботимся о ней, чтобы ненароком чего не случилось. Здесь надо действовать хитрее. Кто из преданных тебе людей сейчас находится во дворце царевича?

— Повар-сириец Рамин. Его взяли туда на прошлой неделе.

— Что ты ему поручил?

— Пока ничего. Но он мне обязан. Чтобы не навлечь на себя подозрения, ему велено ни с кем посторонним не встречаться. Старший брат Рамина, тоже повар, служит во дворце Саси в Куллиммери. Мало ли какие вести вздумают передать друг другу близкие родственники. Поэтому он иногда захаживает в дом нашего верного раббилума.

— Это хорошо…

— Мне пора идти, я не могу оставаться здесь надолго, — напомнил Ашшур-дур-пания. — Как нам лучше поступить с Мар-Зайей? И не придется ли нам пожалеть о смерти Нимрода?

— Нимрод… Я рада, что все так вышло. Конечно, я бы с удовольствием отправила маленькой сучке голову ее возлюбленного в корзине как подарок, но нам лучше отвести от себя подозрения. Скажи Бальтазару, чтобы нашел каких-нибудь проходимцев. Случайная смерть от случайных людей. Почему бы царю в это не поверить… А писец… Он почему-то мне не нравится. Очень не нравится. Считай это женским чутьем. Я бы даже заставила его признаться в убийстве, если бы не понимала, что так мы только навредим себе. Пока пусть живет. Можешь даже породниться с ним, как собирался, но близко к себе не подпускай. Посмотрим, будет ли расти его влияние на царя. Если почувствуем, что он становится опасен, вспомним об этой истории с колесничим.

— А как же «случайная смерть от случайных людей»? Да и наша косвенная причастность…

— Придумаем что-нибудь. Мы ведь не собираемся завтра же обвинять писца в убийстве. Что касается нового поворота в расследовании смерти Нимрода, если нам придется идти этим путем, — царю ли не знать, что под пытками можно добиться какого угодно признания. Однако ты прав в одном. Против Мар-Зайи нужны куда более веские доказательства. Вот пусть Бальтазар и найдет их.