Ниневия

22

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

После полудня по мощеной дороге на Дур-Шаррукин, ассирийскую столицу времен Шарру-кина II, к ипподрому, где должны были состояться скачки в честь славной победы царя Син-аххе-риба под Тиль-Гаримму, потекли люди. Задолго до начала состязаний холмы и возвышенности, все близлежащие деревья и даже водопровод на каменных опорах, проложенный неподалеку, оказались заняты самыми предприимчивыми горожанами. Остальные окружили беговые дорожки плотным кольцом, выглядывая из-за спин, наседая друг другу на плечи, толкаясь, но всегда с опаской посматривая на стражу, не подпускавшую толпу ближе, чем это было дозволено.

Намного позже, когда спал дневной зной, стали заполняться деревянные трибуны. Пришли богатые купцы, ростовщики и крупные землевладельцы, независимо от цвета кожи и чтимых богов, — все те, кто способен был купить себе право стоять рядом с царем; за ними — степенное жречество в белых одеждах и, наконец, царские сановники, каждого из которых окружала многочисленная свита. Затем к празднику присоединились члены царской семьи: Ашшур-аха-иддин с двумя женами, старшими сыновьями и дочерями расположился по правую руку от трона; любимая жена Арад-бел-ита вместе с принцессами Хавой и Шаммурат — по левую. Царя и царицу ждали недолго. При их появлении ипподром радостно зашумел и долго не мог успокоиться. Что особенно вдохновило толпу — Син-аххе-риб приехал на скачки верхом на лошади, словно желая показать всем, насколько он сам хороший наездник. И лишь немногие увидели в этом плохой знак.

Вот и царица была раздосадована тем, что муж отказался ехать на ипподром вместе с ней — это дало бы ей несомненное преимущество в борьбе против царского окружения, которое ставило на ее пасынка, царевича Арад-бел-ита.

Хава, не понимая, что происходит, где ее Нимрод, вдруг замолчала, несмотря на то, что перед этим оживленно беседовала с наместником Изаллы АбиРамой и ревизором Палтияху, чьи колесницы тоже участвовали в скачках. Принцесса так и не встретилась с наместником Ниневии: сначала из-за случившегося с Шарукиной, затем из-за того, что слишком долго прихорашивалась и выбирала наряд.

Аракел был уверен, что царь дал Нимроду больше времени, чтобы отдохнуть и лучше подготовиться к скачкам.

Ашшур-дур-панию поразило неподвижное, лишенное каких-либо эмоций лицо царя, и кравчий подумал о том, насколько опасным для всего двора и вельмож может оказаться известие о смерти Нимрода.

Настроение царя заметил и Бальтазар, пытавшийся предугадать, чего ему ждать, когда повелитель потребует его для отчета. Начальник внутренней стражи появился на ипподроме, одним из первых, чтобы обеспечить порядок.

Но толпа ликовала, свита низко кланялась, и даже небо не смело бросить тень на землю, по которой ступал властелин Ассирии.

Как только царская чета заняла почетное место, наместник Ниневии отдал приказ горнистам возвестить о начале состязаний. По традиции их открывали скачки на верблюдах. Хотя это было развлечение для толпы, они нравились царю, и Набу-дини-эпиша всегда помнил об этом. И то, что сегодня владыка не проявлял к ним никакого интереса, — а понять это по задумчивому лицу Син-аххе-риба было несложно, — привело главного распорядителя праздника в полную растерянность. Он поспешил обратиться к Бальтазару.

— Есть ли какие-то новости о Нимроде? — встав за спиной начальника внутренней стражи, тихо спросил наместник.

Бальтазар ответил еще тише:

— Мои люди напали на его след. Вчера ночью колесничего видели в северной части города.

— Что он мог делать в этих трущобах? — изумился Набу-дини-эпиша.

— Сейчас меня это мало интересует. Главное — найти его.

— У нас осталось не так много времени. Я даже не знаю, могу ли я начинать без него состязания. Что скажет царь? Я не знаю, что делать… — жаловался наместник.

— Ты доложил царю об исчезновении колесничего?

— Да. Царь решил, что он с Хавой…

— Говорил с ней?

— Принцесса не приняла меня. Однако это ничего не меняет. Она уже здесь, а он до сих пор не появился.

— Может быть, стоит отменить гонки на колесницах? Поговори с Ашшур-дур-панией, чтобы он осторожно спросил об этом у царя.

Царский кравчий в это время находился рядом со своим племянником и уже успел рассказать ему новость, от которой Аракел впал в ступор:

— Нимрод убит?

— Да. И поэтому сегодня ты непременно победишь.

— Неужели это возможно?

— Ты о своей победе?

— О его смерти.

— Все смертны. Так почему это тебя так удивляет?

— Меня? Нет… не удивляет… Но разве это не роняет на меня тень? Ведь сейчас я больше всех заинтересован в его смерти.

Царский кравчий вздрогнул. Как он сам не подумал об этом!

— Нет, нет. Это было бы слишком неразумно. Я бы никогда не допустил ничего подобного, и царю это известно.

Успокоив племянника, дядя хотел тотчас броситься на поиски Бальтазара, чтобы сказать тому, как это важно — поскорее найти «убийц» Нимрода, но Ашшур-дур-панию потребовал к себе царь.

Почти сотня дромадеров[46], поднимая огромное облако пыли, прошли, между тем, первый круг ипподрома, растянувшись больше чем на целый стадий. Воздух оглашали резкие крики погонщиков и рев верблюдов. Толпа подбадривала отстающих и ликовала, когда мимо них проносились лидеры.

— Как восхитительно они бегут! Как они стремительны! Быстрее лошадей! — с горящими глазами наблюдала за скачками Вардия — эламская принцесса и жена Ашшур-аха-иддина, мать его сыновей Син-надин-апала и Шамаш-шум-укина.

Наместник Аррапха[47] Надин-ахе, невысокий сорокалетний моложавый мужчина с орлиным взором, позволил себе не согласиться с молодой женщиной:

— Моя госпожа, у арабов есть пословица: ни один верблюд не догонит коня. Ни один конь не уйдет от верблюда.

Вардия кокетливо улыбнулась, пошутила:

— А ты предпочел бы быть лошадью или верблюдом?

— Я бы хотел стать львом, — схитрил Надин-ахе, которому не понравилось ни одно из сравнений.

— Львом? Львом можно только родиться, — подслушал разговор жены и наместника Ашшур-аха-иддин.

Надин-ахе, уловив в голосе царевича скрытую угрозу, смиренно поклонился.

Ашшур-аха-иддину, сыну Закуту, исполнилось тридцать лет. Он был худощав, не отличался значительной физической силой, хотя и превосходил Арад-бел-ита ростом; орлиный нос и близко посаженные глаза делали его некрасивым. Его вытянутое холодное лицо хранило печать какого-то божественного просветления: принц со всеми — будь это враг или друг, раб или сановник — старался оставаться ласковым и сдержанным. Но в минуты ярости становился похож на бешеного пса — так же брызгал слюной, забывал о том, кто рядом с ним, не слушался рассудка, хватался за меч и мог запросто пролить невинную кровь. При этом принц отличался набожностью, мог часами стоять на коленях, вымаливая у богов милость, никогда не расставался с огромной свитой жрецов, истово верил в их предсказания и разные приметы.

Вардия невинно посмотрела на мужа. Неужели он все еще способен ее ревновать к кому-то! Она была первой, старшей женой царевича, одного с ним возраста, рассудительная, расчетливая и по-прежнему красивая.

Об их браке ходили легенды. Одни поговаривали, будто царевич спас ее от диких зверей, другие утверждали, будто от разбойников, и только Ашшур-аха-иддин знал: вся его отвага заключалась в том, что он, получив благословение отца, осмелился перечить матери. Впрочем, Син-аххе-риб отнесся к своей невестке равнодушно. Вардия хотя и принадлежала к древней Гумбано-Тахридской династии[48], была, скорее, обузой для своих царственных родственников, поскольку не представляла для них никакой ценности: внучатая племянница двоюродного брата царя Элама — не слишком близкое родство.

Единственной же причиной, по которой Закуту противилась выбору сына, был живой и острый ум невестки, что сразу оценила царица. Уж очень ей не хотелось, чтобы кто-то еще управлял Ашшур-аха-иддином. Гнев сменился на милость только тогда, когда принц сдался на уговоры матери и год спустя взял себе вторую жену — сирийскую принцессу Наару. Кто бы мог подумать, что Вардия и Закуту станут после этого союзницами!

Связь между ними укрепилась особенно сильно после третьего брака Ашшур-аха-иддина, когда царевич, на этот раз подчинившись воле отца, женился на юной тринадцатилетней урартской принцессе Ашхен. И влюбился, как простой смертный, до боли, до смертельной тоски, до умопомешательства.

Закуту нашла средство, Вардия — применение ему. После чего Ашхен умерла во время родов, оставив после себя как воспоминание прекрасное дитя любви. Девочку назвали в честь матери.

Этой зимой юной Ашхен исполнилось четыре годика, но она уже успела стать всеобщей любимицей. Отец видел в ней свою утраченную любовь; бабушка баловала внучку, наверное, из прихоти; Вардия лелеяла надежду, что девочка станет противовесом дерзкой и мстительной Шэру-этерат, старшей дочери Наары; Син-аххе-риб, к которому малышка вечно норовила залезть на колени, любил потому, что верил в ее искренность…

Вардия, поглаживая по голове Шамаш-шум-укина, своего младшего сына, осторожно посмотрела в сторону Син-аххе-риба.

— Не помню, чтобы царь смотрел скачки без своих внуков, — тихо сказала она мужу.

Тот ответил не сразу, поинтересовался, не без беспокойства:

— Где Син-надин-апал?

— Ты все еще пытаешься его контролировать? Смирись, он уже вырос.

— Он мой первенец и наследник, — напомнил Ашшур-аха-иддин. — Как я могу не переживать?

— С друзьями. Сказал, что кто-то из них участвует в состязании на колесницах.

— Где Ашхен? Я ее тоже не вижу.

— Осталась во дворце. Кажется, ей нездоровится.

Ашшур-аха-иддин внимательно посмотрел на окружение царя.

— Ты права. Там одни наместники.

— Мне кажется — или твой отец выглядит мрачнее тучи? А где твоя мать?

— Ее тоже нет поблизости.

— Что-то происходит. Не уходи. Будь рядом.

— Да, моя дорогая.

Вардия, взяв мужа за руку, торжествующе посмотрела на свою соперницу, принцессу Наару, сидевшую в двух шагах от них: когда ты в последний раз занималась с ним любовью? Сегодня он снова будет со мной, и завтра, и послезавтра…

На повороте часть дромадеров сбилась в кучу, у одного из них подкосились ноги, он споткнулся и завалился набок, на соседнего верблюда, тот сбил еще одного, и все трое рухнули на землю, раздавливая погонщиков и ломая им кости. Почти десяток дромадеров пронеслись над ними, нанося людям и животным все новые и новые увечья. Толпа возбужденно загудела — ничто так не поднимает настроение людей, как чужая боль, выставленная напоказ.

К покалеченным погонщикам бросились рабы, освободили, подхватили на руки, понесли к лекарям. У одного из раненых была вдавлена грудная клетка, у другого — раздроблена ключица, третьему помощь уже не потребовалась: мощный коготь, выступающий из широкой ороговевшей подошвы верблюда, пробил ему висок.

В царской конюшне в это время Хава построила слуг и рабов Нимрода, и стала требовать от них ответа:

— Где ваш господин?! Где он?! Когда вы видели его в последний раз?! Кто знает, куда он пошел и с кем встречался?

— Моя госпожа, Трактис видел господина вчера около полуночи в большом зале дворца на пиршестве, — несмело произнес один из слуг, высокий седовласый конюший с крабовой клешней вместо правой руки.

Принцесса подошла к нему почти вплотную.

— Как твое имя?

— Арук, моя госпожа.

— Где сейчас этот Трактис?

— Он погонщик. У него свой верблюд. Он поэтому и искал вчера ночью господина, чтобы получить разрешение участвовать в скачках.

— Рамал, — позвала Хава своего телохранителя.

Тот шагнул к принцессе, чтобы выслушать приказ. Это был огромный неповоротливый старый воин — одноглазый, с глубокой бороздой красного шрама через всю правую половину лица, с толстой шеей, словно у быка, в тяжелых, несмотря на жару, доспехах.

— Как только закончатся скачки на верблюдах, возьмешь Арука, найдешь вместе с ним Трактиса, приведешь его ко мне. Остальным выколоть глаза, вырвать языки, и отрубить уши… раз уж никто ничего не видит, не говорит, не слышит.

Несколько слуг, услышав приговор, упали ниц перед юной принцессой, принялись рвать на себе волосы и молить о пощаде.

Рамал припал к уху принцессы, зашептал:

— Моя госпожа, это царская конюшня, и царь будет в гневе, когда узнает об этой казни. И отец не одобрил бы это решение.

Хаву переполняли гнев и жажда мести, но телохранитель был прав, не могла не признать она.

— Хорошо, ну хотя бы попугай. Приготовь все для казни, чтобы они видели, а потом отпусти.

Царица Закуту оставила царя, когда он собрал вокруг себя наместников, чтобы выказать им свое недовольство тем, как медленно и плохо собирается в последнее время ассирийское ополчение в провинциях. То, что Син-аххе-риб решил заняться этим на ипподроме, не сулило ничего доброго. Попадись ему сейчас кто угодно под горячую руку — не миновать беды. В этой шкуре могла оказаться даже она, его жена, так разве не разумнее было обезопасить себя от грома и молнии, способных ее испепелить? Тем более что на скачках всегда можно встретить человека, с которым найдется о чем поговорить. Сейчас Закуту интересовал казначей Нерияху.

— Тебе следует поторопиться, — говорила Закута, прогуливаясь вместе с казначеем вдоль трибун.

— Как прикажешь, моя госпожа, — хладнокровно ответил Нерияху.

— Хочу, чтобы ты знал, почему. Убит Нимрод. И даже если Табшар-Ашшур не поплатится за это головой, доверие к нему царя пошатнется. Что это за министр двора, который не может обеспечить безопасность царской свиты! Нельзя упустить такой момент.

Нерияху ничем не выдал своего волнения от услышанной новости, и как его ни распирало любопытство, он не стал спрашивать, кто и за что убил царского колесничего. В своей жизни он всегда твердо придерживался самого главного для себя правила: рыба только тогда и попадается на крючок, когда лишний раз раскрывает рот.

— Камня и дерева для усадьбы Табшар-Ашшура завезли в три раза больше, чем было заплачено серебром. Приказчик заглотнул наживку. Принял все расписки и доложил своему хозяину, что благодаря его стараниям строительство обойдется значительно дешевле, чем думали сначала.

— Не получится так, что виноватым окажется приказчик?

— Нет. Приказчик молод, работает первый месяц, из кожи вон лезет, чтобы доказать свою полезность. По документам две трети серебра были взяты из царской казны, якобы для нужд двора, на самом же деле…

— А на самом деле серебром воспользовался Табшар-Ашшур… Как же это нехорошо. Что дальше?

— Завтра же я отправлю запрос царскому ревизору, чтобы он проверил траты двора. Скажу о своих подозрениях.

— Именно так и надо.

— Остальное сделает за нас Палтияху. Он сам найдет липовые расписки, сопоставит с количеством закупленных строительных материалов и доложит царю о честно выполненной работе.

— Но они оба держат сторону Арад-бел-ита.

— Это ничего не меняет. Я слишком хорошо знаю Палтияху. Когда дело коснется царской казны, он будет непреклонен.

— Надеюсь, ты прав…

Царица, почувствовав на себе взгляд царя, подняла голову. Улыбнулась. И внутренне содрогнулась, когда даже на расстоянии ощутила его ярость.

Дромадеры заходили на последний, третий круг. Из ста верблюдов отсеялась почти треть. Остальных отделяли от финиша меньше десяти стадиев.

В этот момент за спиной у Бальтазара появился соглядатай.

— Мой господин, у колесниц, готовящихся к скачкам, замечен и схвачен посторонний.

— Хорошо. Мне нужно его признание, что он там делал и по чьему приказу…